– Ольга Алексеевна, это Милана! С Надей плохо, она без сознания! Я вызвала "Скорую помощь", – голос в трубке задрожал от страха.
На другом конце города, в душном кабинете бухгалтерии, женщина, услышав новости о дочери, вскочила так резко, что стул грохнулся на пол.
Ни тени сомнения, ни мысли о строгом начальнике Петре Семеновиче, с которым накануне был жаркий спор о премии. Руки задрожали, набирая номер такси.
– Надюша, родная, держись! – прошептала взволнованная мать, уже сидя в машине.
В уютной квартире Миланы царила напряженная тишина, нарушаемая только тихими вопросами фельдшера. Надя лежала на диване, бледная, но уже пришедшая в себя.
– Гипертонический криз, на фоне стресса и переутомления, – констатировал врач, убирая тонометр. – Покой, контроль давления, а завтра - к терапевту.
Дверь распахнулась, впустив Ольгу Алексеевну внутрь. На ней было пальто, волосы растрепаны, глаза – огромные от страха.
– Мама?! Как ты здесь? Ты же на работе! – удивленно вскрикнула Надя и попыталась встать, но голова снова закружилась, и она обессиленно упала на диван.
– Как я могла не приехать?! Мила сказала, что ты без сознания! Я думала, самое страшное... – Ольга Алексеевна подбежала к дочери и обняла ее так крепко, что Надя выдохнула.
– Мила, ну зачем?! Я же очнулась быстро! – девушка с упреком посмотрела на подругу.
– Надя, ты упала в обморок! Я так испугалась за тебя,поэтому и позвонила твоей маме, – Милана развела руками, в ее глазах читалось искреннее недоумение.
Вскоре Надежда пришла в чувство и вместе с матерью покинула квартиру подруги.
На следующий день тревога за дочь сменилась ледяным ужасом. Звонок от Петра Семеновича прозвучал как приговор:
– Ольга Алексеевна, ваш поступок – вопиющее нарушение дисциплины. Самовольный уход с рабочего места в разгар отчетного периода! Ваши личные обстоятельства – не оправдание. Вы уволены за прогул. Трудовую заберете в отделе кадров.
Все попытки женщины объяснить своё поведение не увенчались успехом. Ольга Алексеевна положила трубку.
Руки бессильно повисли вдоль тела. Работа, которая была для нее единственной опорой и кормила ее, кроме скромной пенсии, ушла.
В шестьдесят два года шансов найти что-то подобное были призрачны. Первой, кто узнал о ее увольнении, была дочь.
– Как же мне теперь жить? – в голосе Ольги Алексеевны послышалась безнадёжность. – Пенсия такая маленькая. Квартплата, лекарства... А есть что? Всё из-за тебя! Если бы не этот твой приступ...
– Мама, я не виновата, что Мила позвонила! И я не просила тебя бросать работу! Я же предупреждала: будь осторожнее с Петром Семеновичем! – попыталась возразить девушка.
– Не виновата? – в голосе матери прозвучала горькая усмешка. – А кто виноват? Я сама? Я на тебя всю жизнь положила, одна поднимала! Естественно, когда тебе стало плохо, я сразу же бросилась на помощь. Разве это повод упрекать меня?
Надя почувствовала камень на душе. Она же умоляла маму не ссориться с начальством и знала, что тот ищет повод.
Девушка хоть и ощущала свою вину, но помочь финансово Ольге Алексеевне не могла, так как сама выплачивала ипотеку.
Это добавляло ей еще больше тревоги. В итоге Надя выставила виноватой во всем Милану.
Та была искренне ошарашена и обижена: "Я же хотела помочь! Как я могла не позвонить твоей маме?"
Дружба дала трещину, а в голове у девушки крутился один вопрос: как помочь матери? Решение от Ольги Алексеевны не заставило себя ждать:
– Дочка, переезжай ко мне. Сдадим твою квартиру хорошим людям, а деньги будем тратить на жизнь. Так мы сможем выкрутиться из сложившейся ситуации.
Надя стояла посреди своей маленькой, но родной квартиры, купленной с огромным трудом и обдумывала предложение матери.
Вернуть всё назад? Вернуться под опеку матери, которая уже перекладывала на неё всю вину?
Это было бы как капитуляция, как предательство самой себя. "Нет, – тихо прошептала она в пустоту. – Только не это".
– Не переживай, я что-нибудь придумаю, – уклончиво ответила дочь, стараясь не выдать своего беспокойства. – Поэтому давай пока отложим мой переезд к тебе.
Однако Ольга Алексеевна звонила каждый день и пыталась разными способами переубедить ее.
То жаловалась: "Надюша, я же не могу питаться одной гречкой…" То обвиняла: "Из-за тебя я останусь нищей старухой!" То пыталась манипулировать: "Соседка Алевтина Петровна говорит, какая ты неблагодарная, а я за тебя горой…"
Все это выматывало. Надя почувствовала, как трещит по швам ее собственная жизнь, ее планы по досрочному погашению ипотеки рушились.
После особенно тяжелого разговора, где мать прямо заявила: "Ты мне теперь обязана! Я ради тебя все потеряла!", девушка, стиснув зубы, приняла решение.
– Мама, – слегка дрожащим голосом проговорила дочь. – Я не перееду к тебе, но я буду помогать финансово. Десять тысяч ежемесячно. Для меня это очень много. Мне придется урезать расходы. Ипотека растянется на годы, но я не могу позволить себе больше. Прости.
В трубке повисла гнетущая тишина. Надя слышала только прерывистое дыхание матери. Затем раздался холодный, сердитый голос:
– Десять тысяч? Ты серьезно? Это все, что ты можешь предложить? На эти деньги можно купить только хлеб и воду. Моя работа, моя жизнь, мое увольнение — все это стоит десять тысяч? Из-за тебя я потеряла все!
– Мама, это всё, что я могу! Каждый месяц мне придется брать деньги из своего кармана! – ответила дочь дрожащим от слёз голосом.
– Все, что можешь... – с презрением проговорила Ольга Алексеевна. – Спасибо, доченька. Очень щедро. Буду знать.
Женщина не стала дожидаться ответа и бросила трубку. Эти десять тысяч превратились в ежемесячную пытку.
Надя экономила на всем: брала еду в контейнерах из дома, носила протертые сапоги еще один сезон, забыла о встречах с подругами в кафе.
Каждый рубль она откладывала либо в банк, либо отправляла Ольге Алексеевне. Но вместо благодарности – лишь нарастающая волна недовольства.
Каждый их разговор превращался в поле боя: "Десять тысяч – и все? А лекарства? А зимнюю обувь?"
Или: Ты даже не представляешь, как мне тяжело! А ты тратишь деньги на свою квартиру!" Но чаще всего мать говорила: "Я тебя растила, недосыпала ночами, а ты..."
Любовь и родство потонули в болоте взаимных обид, упреков и непосильного чувства долга. Отношения стали токсичными, отравляющими обеих.
Прошел год
Год постоянного стресса и чувства вины. Однажды, выслушав очередную многочасовую тираду о своей черствости, эгоизме и о том, как Ольга Алексеевна прокляла день, когда поехала к ней, Надя почувствовала, как внутри что-то щелкнуло.
– Мама, хватит, – голос девушки звучал устало, но твердо. – Я больше не могу слушать эти разговоры. Не могу терпеть твои упреки. У меня ультиматум. Ты должна найти любую работу: уборщицей, кондуктором, сиделкой – неважно. Хоть на неполный день. И перестать обвинять меня в своем решении уйти. Окончательно. Иначе мы прекращаем общение. Я больше не хочу быть твоим козлом отпущения и вечным должником. Не виновата я в твоем увольнении. Решай.
На другом конце провода повисла гнетущая, долгая пауза. Надя слышала лишь прерывистое дыхание матери. Потом раздался резкий, срывающийся на крик, истеричный голос:
– Ах, так?! Дочка родную мать на черновую работу в старости гонит?! Ультиматумы ставит?! Ну что же! Раз я тебе такая обуза, раз я тебе жить мешаю – не беспокойся! Живи себе спокойно в своей золотой клетке с твоей драгоценной ипотекой! Ищи себе другую мать, благодарную! А я… я как-нибудь без тебя!
Резкий, оглушительный щелчок отбоя. Потом – короткие гудки. Ольга Алексеевна бросила трубку.
Надя сидела, сжимая в руке молчащий телефон. Тишина после года криков, слез и упреков была оглушающей.
Больше мать и дочь не общались. Они резко вычеркнули друг друга из своей жизни.