Николай Геннадьевич притормозил, едва не задев колесом корявый пень, торчащий из высокой травы. Дорога, и без того больше похожая на звериную тропу, здесь окончательно терялась в зарослях. Ветер шевелил листву, и сквозь густую зелень проглядывала крыша — низкая, поросшая мхом, будто вросшая в землю.
Он заглушил двигатель, и в наступившей тишине стало слышно, как хрустят сухие ветки под ногами. Боль в груди, привычная и назойливая, сжала рёбра, заставив согнуться. Николай зажмурился, переждал спазм, потом выпрямился и медленно пошёл к избушке.
Она выглядела так, будто её выдернули из старой сказки — покосившиеся стены, маленькое, словно подслеповатое окошко, дверь, вросшая в землю по самую ручку.
— Добрый день! — крикнул Николай, но в ответ — только шорох листьев.
Тут в окне мелькнула тень — огромный чёрный кот бесшумно выпрыгнул на крыльцо, уселся и начал вылизывать лапу. Его глаза, ярко-зелёные, как два фосфорных огонька, смотрели на Николая без страха, даже с лёгким презрением.
— Ну хоть не на курьих ногах… — буркнул про себя Николай и шагнул к двери.
Она скрипнула, но поддалась легко, будто ждала его. Внутри пахло травами, дымом и чем-то ещё — тёплым, почти живым. Свет едва пробивался сквозь маленькое окно, и Николай стоял, щурясь, пока глаза не привыкли к полумраку.
— Здравствуйте, — сказал он в пустоту.
Из глубины избы раздался скрип, потом шорох, и наконец — голос. Женский, но странный: то ли молодой, то ли старческий, то ли вовсе не человеческий.
— Здорово, коли не шутишь.
Николай напрягся, пытаясь разглядеть хозяйку, но видел лишь смутный силуэт за столом.
— Мне говорили, что вы… знахарка.
Тишина. Потом короткий, колючий смешок.
— Ведьма — так тебе говорили.
Николай сглотнул. Да, так и было. Но он не хотел говорить это вслух, словно боялся, что одно только слово сделает её настоящей.
— Подыхаешь ты, — продолжил голос, и Николай почувствовал, как по спине пробежал холодок. — И не хошь верить, а больше не во что, вот и приполз.
Он хотел возразить, сказать что-то о врачах, о диагнозе, но горло вдруг сжалось.
— Рак, — прошептал он наконец.
— Да плевать, как назвать, — отмахнулась ведьма. — Вижу — смерть за плечом стоит.
Николай закрыл глаза. Он и сам это чувствовал — каждый день, каждую ночь. Тот самый холодок, который не согреться, та пустота внутри, которую не заполнить.
— Я заплачу, — выдохнул он. — Всё, что у меня есть…
— Это ж жизнь, милок, — перебила ведьма. — Кто её деньгами покупает?
— Тогда как? — голос Николая дрогнул.
Тишина. Потом шорох, шаги, и вдруг он почувствовал дыхание у самого уха — тёплое, пахнущее полынью.
— Слушай, касатик… и не вздумай переспрашивать.
Николай вышел из избушки, сжимая в потной ладони два деревянных браслета.Один был черным, как смоль, другой — темно-коричневым, почти шоколадным. Резные узоры на них казались то ли рунами, то ли просто причудливой вязью, но прикосновение к ним вызывало странное покалывание в кончиках пальцев.
"Один — себе, другой — на того, кого не жалко", — шептала ведьма, и теперь эти слова звенели в голове, как навязчивый мотив. Николай медленно шел к машине, спотыкаясь о корни, будто лес нарочно цеплялся за его ноги.
В салоне пахло лекарствами и потом. Он бросил браслеты на пассажирское сиденье и долго смотрел на них, пока пальцы сами собой не потянулись к пузырьку с таблетками. Глотать было больно — будто стекло царапало горло изнутри.
Двигатель заурчал, машина дернулась, и Николай сжал руль. "Кого не жалко?" — пронеслось в голове. Бывшую жену? Нет, слишком много между ними было, да и сын... Коллегу? Соседа? Бомжа у вокзала? Мысли путались, а в груди тлел все тот же огонь, напоминая: времени нет.
Дорога казалась уже, чем на подъезде. Ветки хлестали по стеклам, оставляя мокрые следы. Николай резко затормозил — перед капотом мелькнуло что-то рыжее. Лиса? Нет — девочка. Лет десяти, в грязных кроссовках и рваной куртке. Она застыла, широко раскрыв глаза, а потом резко метнулась в сторону.
Николай рванул руль влево. Громкий удар. Скрип тормозов. Тишина.
Сердце колотилось так, будто хотело вырваться из груди. Николай вывалился из машины, спотыкаясь о кочки. В кустах лежала девочка. Неподвижно. Только кроссовок торчал из травы, неестественно вывернутый.
"Скорая... Надо вызвать скорую..." — руки тряслись так, что телефон выпал в грязь. Николай поднял его, но вдруг увидел на земле браслеты. Они лежали рядом, будто поджидали этого момента.
Девочка слабо пошевелилась. Из уголка рта стекала алая ниточка.
"Надень черный на того, кого не жалко", — эхом отозвался в голове шепот ведьмы. Николай взял браслеты. Черный был теплым, будто живым.
Он опустился на колени рядом с девочкой. Ее рука была такой маленькой, что браслет соскользнул на запястье сам. Коричневый Николай нацепил себе.
Сначала ничего не произошло. Потом огонь в груди вспыхнул с новой силой — будто кто-то влил в него кипяток. Николай закашлялся, и на ладони остался кровавый след.
А девочка открыла глаза.
— Дядя... — прошептала она. — Мне... холодно...
Николай хотел ответить, но мир вдруг наклонился, и он упал лицом в мокрую траву. Последнее, что он услышал — слабый гудок телефона. Кто-то отвечал на его вызов.
Темнота. Глухой стук сердца в ушах. Николай попытался пошевелить пальцами, но тело не слушалось — оно казалось чужим, тяжелым, словно залитым свинцом.Где-то рядом капала вода, и этот звук медленно возвращал его к реальности. Он открыл глаза. Белый потолок. Резкий запах дезинфекции. Больничная палата.
"Жив..." — прошептал он, и тут же закашлялся, ожидая привычной боли, но вместо нее в груди было лишь легкое жжение, как после долгого бега. Он поднял руку — на запястье все еще красовался коричневый браслет, но теперь дерево выглядело потускневшим, почти серым.
— Очнулся? — раздался знакомый насмешливый голос.
Николай резко повернул голову. В углу палаты, на подоконнике, сидела она — та самая ведьма. Только теперь он смог разглядеть ее как следует: худое лицо с острыми скулами, темные волосы с седыми прядями, глаза — два черных уголька, в которых отражался свет люминесцентных ламп. На коленях у нее дремал тот самый черный кот.
— Девочка... — хрипло выдавил Николай.
— Жива, — ведьма щелкнула языком. — Сотрясение, пара ссадин. Врачи даже удивились, как легко она отделалась.
Николай закрыл глаза. Облегчение накатило волной, но тут же сменилось новым вопросом.
— А я?..
— А ты балбес, — ведьма усмехнулась. — Думал, просто перекинешь свою хворь на первого встречного? Так не работает.
Она подошла к кровати, и кот лениво последовал за ней. Ведьма ткнула острым ногтем в браслет на руке Николая.
— Черный — для того, кто готов принять твою боль. Коричневый — чтобы ты не забыл, кому обязан.
— Но я... я же надел черный на нее! — Николай попытался сесть, но ведьма легко прижала его плечо к подушке.
— Надел. А она в тот же миг отдала тебе свою боль. Добровольно.
В палате стало тихо. Только монотонный пик аппаратуры нарушал тишину. Николай смотрел на ведьму, не понимая.
— Она... испугалась. Думала, умирает. И в тот миг всем сердцем пожалела тебя — взрослого дядьку, который кашляет кровью.
Кот вдруг поднял голову и зевнул, обнажив острые клыки. Ведьма погладила его по загривку.
— Вот и выходит: когда отдаешь искренне — получаешь вдвойне.
Дверь палаты резко открылась. Вошла медсестра, неся поднос с лекарствами.
— Опять без сознания? — буркнула она, глядя на Николая. — И чего это вы сами с собой разговариваете?
Николай перевел взгляд на подоконник. Там никого не было. Только черный кот, мелькнув хвостом, прыгнул в приоткрытое окно.
— Кот... — прошептал Николай.
— Какой кот? — медсестра нахмурилась. — У нас в больнице животных не держат.
Она надела Николай манжету тонометра. Столбик давления поднимался ровно, уверенно. Как у здорового человека.
За окном прозвучал детский смех. Николай повернул голову. Во дворе, на скамейке, сидела та самая девочка. На ее тонком запястье поблескивал черный браслет.
Она помахала ему рукой.
Прошло три месяца. Николай Геннадьевич стоял у окна своей новой квартиры и смотрел, как первые снежинки кружатся в январском воздухе.В груди больше не было того огня, только легкое тепло — как после крепкого чая с малиной. Он потрогал запястье — браслета не было. Он исчез неделю назад, оставив после себя лишь бледную полоску, как от давно снятых часов.
Телефон зазвонил. Незнакомый номер.
— Алло?
— Дядя Коля, это я, Иринка! — в трубке звенел детский голос. — Вы обещали научить меня кататься на коньках!
Николай улыбнулся. После больницы они странным образом подружились. Девочка жила с бабушкой в соседнем доме, часто забегала в гости, рассказывала про школу. Черный браслет все еще был на ее руке, но казался теперь просто необычным украшением.
— Конечно помню. В субботу, в два, у катка.
Он положил трубку и взял со стола медицинскую карту. Последние анализы — чисто. Врачи разводили руками, называли это спонтанной ремиссией.
На кухне зашипел чайник. Николай налил кипяток в кружку, наблюдая, как заварка раскручивается темным вихрем. Из глубины чашки на него смотрели два зеленых глаза.
— Небось думаешь, что все само собой рассосалось? — знакомый голос прозвучал прямо над ухом.
Николай обернулся. Кухня была пуста. Только черный кот, которого он подобрал месяц назад, лениво потягивался на подоконнике.
— Я же говорила — на простаках мир держится, — шепнул ветер за окном.
Чай в кружке вдруг стал абсолютно черным. Николай поднес ее к губам. На вкус — как лес после дождя. Как старая избушка в глуши. Как вторая жизнь.
Он допил до дна. На стенке чашки остался след — тонкая трещинка, похожая на руну.
За окном засмеялась Иринка. Николай выглянул — девочка каталась на санках, ее черный браслет сверкал на солнце. Рядом, помахивая хвостом, шел огромный черный кот.
Он почему-то знал — если позвать, кот не повернет головы. Но однажды, когда придет время, он снова приведет Николая к той самой избушке.
Но не сегодня.
Сегодня было солнце. Снег. Детский смех. И странное, теплое чувство где-то под ребрами — будто там поселился маленький огонек, который теперь согревал его изнутри.