Однажды Трикотаж на меня обиделся. Я серьезно.
- А чего это ты выходишь за дверь, а мы – нет?! – справедливо возмутился Зёма.
Он вообще по возмущениям первый. «Не так стоишь, не так лежишь, не то даёшь, даёшь, но мало!» Зёму хлебом не корми, дай повозмущаться. Раньше он просто СМОТРЕЛ, а недавно понял, что орать-то, оказывается, эффективнее! Теперь орёт.
Или ему просто нравится, как звучит вопль в полупустой прихожей. Мы ещё не разобрались.
Но по поводу выхода в свет Зёма был категоричен:
- Я выйду! Я засиделся! Моя душа требует свободы и простора!
- Зём, ну куда ты попёрся?! Ну грязно там, холодно…
- Я выйду! Пусти меня, невыносимая женщина! Зачем ты меня удерживаешь ногой?! Это унизительно, в конце концов!
- Зёма, ты достал орать. Ой, да иди! Иди!
Дверь открывается, и Зёма, не веря своим глазам, замирает на пороге новой жизни. Из новой жизни откровенно воняет: на лестничной клетке курят какие-то соседи, от лифтов слегка несёт мусоропроводом, из квартиры напротив явственно тянет собакой.
Зёма ошеломлён. Не такой новой жизни он хотел. Он-то рассчитывал на поля креветок и лососёвые моря, а тут – фе… какая-то собака…
И он бы готов вернуться взад, но… позади маячит Мотя. Мотя ещё не решил, хочет ли он новой жизни или его и тут неплохо кормят. Но посмотреть, как недомерок огребёт (а то, что он огребёт, Мотя не сомневался) – бесценно.
Зёма оглянулся на Мотю ещё раз и – решительно пошёл в неизвестность. Хвост лихо закинут на плечо, глаз горит синим пламенем, туловище системы «лисапед» напряжено в балетном порыве. Колумб, не иначе! Амундсен! Афанасий Никитин!
Немая сцена. Мы дружно наблюдаем за нашим первопроходцем. Даже Мотя не сводит глаз с недомерка: не верит, что уже пять минут – и тот до сих пор не огрёб. Странно. А не пойти ли следом? Может, там действительно есть свобода, простор и вот это всё?
И Мотя осторожно шагнул за порог, готовый в любой момент рвануть обратно. Оказалось, внутри флегматичного, внешне уверенного в себе и непоколебимого котика живёт тонкая, ранимая и трепетная душа.
(видите, как я изящно замаскировала излишне прямолинейное определение моего мужа: «О, Мотя, да ты трусло?!»)
Зёма, ободрённый появлением закадычного врага, зашагал шире и уверенней. Смело обнюхал стоящие в «предбаннике» велики, потоптался у соседской двери, посидел на сложенных стопкой соседских же табуретках. Сунулся было к лифтам, да я захлопнула дверь у него перед носом: нечего у мусорки ошиваться.
- Не больно-то и хотелось, - фыркнул Зёма.
Но взял на заметку, что есть ещё одна дверь, и ему туда НАДО! Но это потом, потом… пусть одна там женщина расслабится. Однажды она наверняка забудет закрыть, и тогда… О, там точно ждут невиданные просторы!
Надо как-то аккуратно сказать ему, что там тупик…
Зёма самозабвенно гулял. Даже Мотя дошёл до великов и тоже расслабился. Долго нюхал с задумчивым видом.
Только Пуня сидела на пороге и громко думала:
«Дебилы. Придурочные дебилы. Нарвётесь на свою голову – я плакать не буду! Дебилы».
«Дебилы» пошли в разгул. Мотя обнюхал не только велики, но и табуретки и продвинулся ещё на метр.
А Зёма нашёл старый соседский шкаф, который стоит в подъезде, видимо, с самой сдачи этого дома. Шкаф самоотверженно хранит ящики от тушёнки и ещё какой-то очень нужный хлам.
Зёма запрыгнул на тумбу, гордо оглянулся, чтобы его похвалили… Но – за спиной никого не было! Мотя ошивался возле великов, а одна там женщина коварно ушла в квартиру! Оставив Ликалепного один на один со свободой! Какое предательство!
Запаниковав, Зёма ринулся в дверь. Но она оказалась закрыта! Естественно, это же была дверь соседей. Ещё одна дверь! (к лифтам) Закрыта… Третья! (на лестницу и тоже закрыта)
Его бросили! Бросили на этой никому не нужной свободе с миллионом закрытых дверей! Одного! В короне! Как жить?!
Зёма бегал от двери к двери, паника нарастала.
Мотя, оторвавшись от великов, с любопытством наблюдал за метаниями недовеска: ага, всё-таки огрёб! Прав был он, Мотя, прав. И молодец, что дальше великов не пошёл, а то тоже вот так вот сейчас бы орал.
Но позвать приятеля Мотя, конечно, не подумал. Ещё чего. Сам рвался. Пуня тоже молча сверлила взглядом из-за двери одного из «дебилов».
- Зёма, - позвала я, - Зём, ты чего там носишься? Иди сюда!
Зёма, поддавшись истерике, не слышал ничего. Он заблудился!!! Его бросили!
- Ма-а-а-а-а-м! – внезапно заголосил он. – Ма-а-а-а-ам! МА-А-А-А-АМ!!!
Тут я не выдержала, конечно.
- Зёмушка, да что ж ты так убиваешься, зайчик. Иди сюда!
Перехватила Ликалепного на очередном круге между дверями и шкафом. Сначала Зёма по инерции ещё голосил, но уже через пару секунд возмущённо посмотрел на меня:
- Женщина! Поставь меня на место, я же гуляю!
Вот это самооценка, это я понимаю!
Домой загонялись насильно. Мотя категорически не желал расставаться с велосипедами, Зёма просто не хотел. Он же только-только прочувствовал прелесть бытия!
- А чего ты орал тогда?
- Я не орал! Я пел! С песней моя душа рвалась наружу!
- Домой иди, певец…
Дома Зёма долго и вдумчиво пил, потом так же основательно сидел в лотке. Осознавал себя как новую личность.
Мотя философски лежал посреди прихожей – тоже осознавал. Пуня тщательно мылась, время от времени поглядывая на товарищей:
- Дебилы…