После того, как не стало Анны Петровны, Владислав и Екатерина все выходные проводили в его доме.
И вот, на очередном семейном ужине, Геннадий Семенович, всегда крепкий, как дуб, но теперь чуть ссутулившийся, положил вилку.
– Не могу в деревне один, – произнес он глухо, глядя не на сына, а куда-то в окно. – Пусто тут без Анюты. Хочу перебраться в город.
Владислав и Екатерина переглянулись. Они ждали этого разговора, но не так скоро.
В их современной двухкомнатной квартире с детской и кабинетом места для еще одного взрослого человека не было.
– Папа, мы понимаем, – начал осторожно Владислав, проводя рукой по столу. – Но… квартира-то у нас не резиновая. Где ты разместишься?
– Да, Геннадий Семенович, это же не просто на недельку. Нужно подумать о комфорте для всех, особенно для детей. Им нужна тишина, свое пространство, - проговорила Екатерина.
– Что же, внукам дедушка родной мешать будет? Я же не под ногами вертеться стану. Уголок мне любой дайте, хоть диван в гостиной, - Геннадий Семенович нахмурился.
– Гостиная – это общее пространство. Там мы собираемся всей семьей, дети играют, Влад иногда работает. Это не вариант для постоянного проживания. Вам нужно отдельное помещение, - настаивала на своем Екатерина.
Наступила напряженная пауза. Владислав тяжело вздохнул, зная, что сейчас произнесет то, о чем они договорились с женой.
– Пап… Мы готовы тебе помочь. По-настоящему помочь, но для этого… тебе нужно будет продать дом в деревне. И… ну, машины. "Волгу" и ту "Ниву". Зачем они тебе? Вырученные деньги… – он запнулся, почувствовав на себе тяжелый взгляд отца, – …они позволят купить тебе хорошую гостинку, недалеко от нас. Ты будешь жить самостоятельно, но рядом, но в своем углу. Идеальный вариант.
Геннадий Семенович откинулся на спинку стула. Его лицо, еще недавно выражавшее горечь утраты, теперь побагровело от возмущения, а глаза сузились.
– Что?! – его голос, низкий и хриплый, гулко прокатился по комнате. – Продать дом?! Машины?! Да вы что, с ума посходили? Это же все, что у меня осталось! Это моя жизнь! Дом, который я с Анной своими руками строил? Машины, которые я пятьдесят лет латал и содержал? И это вы называете помощью?!
Пожилой мужчина встал, стукнув кулаком по столу так, что задребезжала посуда.
– Это чистый грабеж! – закричал он, тыча пальцем сначала в сына, потом в невестку. – Вы хотите меня обобрать до нитки, пока я уязвим! Отобрать последнее! А потом что? Квартирку купите, а я у вас в долгу вечном буду? Или на старости лет в съемную лачугу отправлюсь?
– Пап, никто не хочет тебя обирать! Речь о том, чтобы рационально… - Владислав попытался вставить слово.
– Рационально?! – перебил его Геннадий Семенович с горькой усмешкой. – Рационально – это вы мне квартиру предоставить должны, по закону! Сын обязан содержать престарелого родителя! Статья 87 Семейного Кодекса, к вашему сведению! Я требую то, что положено мне по праву! Жилье! Здесь и сейчас! А вы мне про продажу моего кровного говорите!
Екатерина побледнела. Ее план разрушился под напором гнева и юридических аргументов свекра.
– Геннадий Семенович, это несправедливо! – в голосе женщины впервые прозвучали нотки паники. – Мы не обязаны ломать свою жизнь! У нас дети, ипотека! Мы не можем просто так "предоставить" целую комнату! Это огромная нагрузка! Финансовая, бытовая, моральная!
– А на кого я всю жизнь работал?! – Геннадий Семенович почти рычал. – Кого растил, обувал, на ноги ставил? Теперь ты вырос, Влад, женился, и старик стал для тебя обузой? Я требую свое законное право! Кров и заботу! А вы мне – "продай все, что нажил непосильным трудом"! Нет! Не дождетесь!
Он тяжело задышал, его руки задрожали. Взгляд, полный боли, разочарования и ярости, метнулся от потупившегося сына к бледной невестке.
– Вы мне должны! – прошипел он последнее слово, словно приговор. – И вы это мне предоставите. Иначе… иначе я найду, кому пожаловаться. В суд пойду! Докажу!
Геннадий Семенович развернулся и тяжело зашагал к выходу из зала. Потом он остановился и указал рукой на дверной проем.
– Чешите-ка отсюда по добру, по здорову! – потребовал мужчина. – Вы мне тут даром не нужны!
Владислав медленно поднялся и опустил голову. Екатерина последовала его примеру.
Пока они надевали пальто в прихожей, Геннадий Семенович стоял у окна в зале, спиной к ним, его плечи были напряжены, а взгляд уперся в темнеющую деревню за стеклом – ту самую, где теперь ему предстояло остаться одному.
Звук захлопнувшейся входной двери за Екатериной и Владиславом прозвучал как приговор.
Прошло три недели
Владислав звонил отцу за все это время несколько раз. Первый звонок Геннадий Семенович просто сбросил. Во второй раз он взял трубку.
- Пап, как ты? - спросил Владислав.
В ответ раздался ледяной, отточенный до резкости голос:
- У меня нет сына. Не звони сюда больше. Ты мне не нужен. Живи своей жизнью, а я – своей. Точка!
Больше Владислав не звонил. Он приехал всего однажды, оставил под дверью пакет с продуктами и лекарствами.
Геннадий Семенович видел сына в окно, но не вышел. Он словно окаменел в своем горе и обиде.
Дом, наполненный памятью об Анне, теперь наполнялся тишиной одиночества. Мужчина перестал включать свет в зале, где произошла ссора, и жил на кухне да в своей спальне.
Мысль о суде, высказанная в пылу ссоры, так и осталась мыслью. Обращаться к закону, выставлять семейный разлад напоказ, делить что-то – это казалось ему предательством памяти жены.
Он не нуждался в деньгах – его пенсии и сбережений вполне себе хватало на скромную жизнь.
Ему было нужно место, где бы он не чувствовал себя чужим и брошенным, а не судебная тяжба.
И раз сын не смог (или не захотел) дать ему это место, а вместо этого потребовал продать все, что есть, – значит, сына больше не существует.
Он методично убрал все общие фотографии с Владиславом: детские, школьные, свадебные и спрятал их на антресоль.
На стене остались только портреты Анны и их общие снимки в молодости. Он перестал интересоваться городскими новостями, выключал телевизор, когда там говорили о чем-то, что могло напомнить о сыне.
Два его "ветерана" – "Волга" и "Нива" – продолжали стоять в сарае под брезентом и ржаветь.
Он заводил их раз в месяц, прогревал, но ездить было не к кому и незачем. Иногда, глядя на фотографию Анны, Геннадий Семенович шептал:
- Видишь, Анюта, вот так мы и живем с сыном, как покойники... Он - там, а я - здесь...
Видя, что отец не горит желанием с ним общаться и не хочет продавать свое имущество, Владислав перестал ему навязываться.
Вскоре их общение окончательно сошло на нет. Отец по-прежнему жил в деревне, а сын - в городе.