Сорок лет. Вы только вдумайтесь в эту цифру. Сорок лет я каждое утро, кроме выходных и отпуска, открывала эту тяжелую дубовую дверь с медной табличкой «Отдел статистики и анализа». Сорок лет я садилась за один и тот же стол, смотрела на один и тот же фикус в углу, который из маленького ростка, принесенного мной в день первого замужества, превратился в разлапистого гиганта. Я назвала его Филей. Он был моим молчаливым коллегой, свидетелем всей моей жизни.
Здесь, в этих стенах, я из робкой Анечки превратилась в уважаемую Анну Сергеевну. Здесь я получала телеграммы с поздравлениями о рождении детей, здесь меня утешали, когда не стало моего Володи, здесь я планировала тихо и с достоинством доработать до пенсии, которая маячила уже совсем близко, словно тихая пристань после долгого плавания. Этот отдел был не просто работой. Он был моим вторым домом. Коконом, который защищал от бурь внешнего мира.
Я и не заметила, как этот кокон начал рваться.
Все началось с Оксаны. Она влетела в наш тихий, размеренный мир, как шаровая молния. Молодая, лет тридцати пяти, с хищным блеском в глазах, острыми, как стилеты, каблуками и голосом, в котором звенел металл. Ее поставили на место Марии Петровны, ушедшей на заслуженный отдых, на должность старшего специалиста. С первого дня Оксана дала понять: старые порядки – в утиль.
– Анна Сергеевна, а что это у вас за музейный экспонат? – спросила она в первый же день, кивнув на мой верный, хоть и старенький, компьютер. – На таком только в тетрис играть. Пора бы уже осваивать облачные технологии, а не вот эти ваши папочки… – она брезгливо повела рукой в сторону моих аккуратных стеллажей с документами.
Я тогда только улыбнулась. Ну, молодость, горячность. Хочется все и сразу переделать. Я даже попыталась помочь, показать, как у нас все устроено, где что лежит.
– Спасибо, я сама разберусь, – отрезала она. – Не хочу погрязнуть в этом архивном болоте. Нам нужен прорыв, а не перекладывание бумажек.
К ней тут же примкнула Светлана, наша всеобщая «флюгер». Света всегда держала нос по ветру. Она была из тех, кто умел дружить с нужными людьми. Раньше она заискивающе заглядывала в глаза Марии Петровне, теперь же ее взгляд был прикован к Оксане.
– Оксаночка, ты совершенно права! – вторила она. – Давно пора встряхнуть это сонное царство. Некоторые тут, кажется, забыли, какой на дворе век.
Она выразительно посмотрела в мою сторону.
Сначала это были мелкие уколы. Брошенные вскользь фразы о «старой гвардии», «нафталиновых методах», «заторможенности». Когда я входила в комнату отдыха, разговоры резко смолкали, а потом за спиной слышался тихий смешок. Меня «забывали» позвать на обед, «случайно» не включали в рассылку с важной информацией. Я списывала это на недоразумение, на притирку характеров. Убеждала себя, что нужно быть мудрее, терпимее. Мой Володя всегда говорил: «Анечка, не принимай зло близко к сердцу. Оно от этого только растет».
Но зло росло само по себе. Оно становилось наглее, изобретательнее.
Однажды я готовила квартальный отчет. Работа кропотливая, требующая предельной концентрации. Я собирала данные несколько недель, сводила таблицы, проверяла каждую цифру. Вечером оставила на столе толстую папку с черновиками и расчетами, чтобы утром на свежую голову все перепроверить и отдать на подпись. Утром папки на столе не было.
Я обыскала все. Свой стол, шкаф, полки. Сердце колотилось где-то в горле. Без этих бумаг я не могла восстановить отчет. Это был крах.
– Никто не видел синюю папку? – спросила я дрожащим голосом, обводя отдел взглядом.
Оксана подняла на меня глаза, в которых плескалось холодное веселье.
– Анна Сергеевна, вы бы за вещами своими следили получше. В вашем возрасте память уже не та. Может, домой унесли и забыли?
Светлана хихикнула.
Я бросилась к начальнику отдела, Николаю Ивановичу, человеку неплохому, но совершенно бесхребетному. Пыталась объяснить. Он только вздохнул:
– Анна Сергеевна, ну как же так? Сроки горят. Оксана вот свой участок уже сдала. Беритесь заново. И повнимательнее, пожалуйста.
Я провела на работе две ночи, восстанавливая все по крупицам. Пила валокордин, руки тряслись. А через неделю уборщица тетя Маша, моя давняя приятельница, нашла мою папку. Засунутой за батарею в туалете.
Но последней каплей, той, что сломала хребет моему терпению, стал другой случай. У нас было небольшое торжество, юбилей одной из сотрудниц. Все собрались в конференц-зале, пили чай с тортом. Николай Иванович произносил витиеватый тост. И в этот момент Оксана, стоявшая рядом со мной, громко, чтобы слышали все, сказала Светлане:
– Слушай, а у Анны Сергеевны, наверное, пенсия будет крошечная. Представляешь, как она будет выживать? Хотя… она уже сейчас выглядит так, будто выживает. Платье, наверное, еще Брежнева помнит.
Комната затихла. Все взгляды устремились на меня. На мое старенькое, но любимое крепдешиновое платье, которое я надела по случаю праздника. Я почувствовала, как краска заливает лицо, как земля уходит из-под ног. Я стояла, как оплеванная, посреди десятка пар глаз – сочувствующих, любопытных, злорадных. Я пробормотала что-то про давление, выскочила из зала и побежала в туалет.
Там, глядя в зеркало на свое мокрое, искаженное лицо, на женщину с потухшими глазами, я поняла, что больше не могу. Они меня убивали. Медленно, методично, каждый день. Они отнимали у меня не просто работу, они отнимали мое достоинство, мою жизнь. Я думала об увольнении. Уйти, сбежать, спрятаться. Но потом… потом во мне что-то щелкнуло. Какая-то злая, холодная ярость, которой я в себе никогда не знала.
«Я не дам им сломать себя», – прошептала я своему отражению. В памяти всплыл совет давнего знакомого, юриста, к которому я обращалась по поводу наследства после смерти Володи. «Если вас прижимают, Анна Сергеевна, – говорил он, – фиксируйте все. Каждое слово, каждый шаг. Бумага и запись – лучшие свидетели».
В тот же вечер, после работы, я зашла в магазин электроники.
– Мне нужен диктофон, – сказала я продавцу. – Самый маленький. И самый незаметный.
Молодой парень удивленно на меня посмотрел, но принес небольшую черную коробочку, похожую на флешку.
– Держит заряд двенадцать часов. Чувствительность высокая. Пишет чисто.
Я держала его в ладони. Холодный, гладкий пластик. Он не казался оружием. Он казался спасательным кругом.
В тот вечер я не плакала. Я сидела на кухне, пила остывший чай и смотрела в темное окно.
Так начался мой личный год в аду. Год, который я провела с маленьким шпионом в кармане жакета.
Первый раз было страшно. Руки дрожали, когда я утром, придя в отдел, незаметно нажала крошечную кнопку. Сердце билось так, что, казалось, его стук будет слышен на записи громче любых голосов. Я села за стол и сделала вид, что погружена в работу.
– О, наша мумия воскресла, – раздался за спиной голос Оксаны, обращенный к Светлане. – Смотри, даже не опоздала сегодня. Наверное, всю ночь не спала, боялась отчет проспать.
– Ей бы уже дома сидеть, внукам носки вязать, а она все за место держится, – поддакнула Света. – Бесполезный балласт. Только кислород зря тратит.
Вечером, дома, я вставила наушники и включила запись. И услышала их голоса. Четкие, ясные, полные неприкрытого презрения. Я слушала их смех после каждой унизительной фразы. Это было омерзительно. И это было доказательством.
Диктофон стал моим постоянным спутником. Он лежал в кармане, когда я шла в курилку, якобы полить цветы, и записывал их сплетни. Он лежал на столе под стопкой бумаг, когда они подходили ко мне с «поручениями».
«Анна Сергеевна, переделайте этот график. Он абсолютно никуда не годится. У вас что, с глазами совсем плохо?»
«Свет, ты видела ее кофту? Такое ощущение, что ее моль доедала, а она с нее сняла».
«Николай Иванович опять ей какую-то премию выписал. За выслугу лет, наверное. Больше-то не за что. Я бы на его месте давно нашел способ от нее избавиться. Намекнуть, что пора бы и честь знать».
Каждый вечер я приходила домой, скидывала файлы на старенький ноутбук, который мне подарили дети, и раскладывала их по папкам, подписывая даты. «15 марта. Разговор в курилке». «2 апреля. Обсуждение моего отчета». «10 мая. План по саботажу моей работы». Я была методична, как никогда в жизни. Я складывала эти аудиофайлы, как кирпичики. Кирпичики моей будущей защиты, моей будущей стены, о которую они разобьют свои лбы.
Это было невыносимо тяжело. Жить двойной жизнью. Утром надевать маску покорной, забитой старухи, сносить унижения, молча кивать, а внутри… внутри все кипело от ярости и боли. Были дни, когда я хотела все бросить. Швырнуть этот диктофон им в лицо и уйти, хлопнув дверью. Но потом я приходила домой, включала очередную запись и понимала: если я сдамся, они победят. Их зло останется безнаказанным. Они найдут себе новую жертву. Нет. Я должна дойти до конца.
Иногда я разговаривала с Филей, моим фикусом.
– Ну что, Филя? Видишь, как оно бывает? Думала, что заслужила покой и уважение, а получила… вот это. Но ничего. Мы с тобой еще поборемся, правда?
Он молчаливо качал своими огромными листьями, и мне казалось, что он меня понимает.
Оксана и Светлана, не встречая никакого отпора, становились все более наглыми. Они перестали таиться. Они могли унизить меня при всем отделе, зная, что никто не заступится. Остальные коллеги либо боялись, либо им было все равно. Они опускали глаза, делали вид, что страшно заняты. Их молчание было оглушительным. И оно тоже записывалось.
Однажды Оксана подошла к моему столу и швырнула на него папку.
– Вот. Важный проект. От него зависит годовая премия всего отдела. Срок – неделя. Не справитесь – пеняйте на себя. Буду лично ставить перед руководством вопрос о вашем служебном несоответствии.
Я знала, что это подстава. Этот проект требовал минимум трех недель работы и помощи нескольких человек. Мне же его дали в одиночку, с нереальными сроками. Они хотели моего увольнения. Официального, унизительного, по статье.
Я приняла вызов. Эту неделю я почти не спала. Я сидела на работе до глубокой ночи, возвращалась домой на последнем троллейбусе, спала по три-четыре часа и снова шла в свой персональный ад. А диктофон все писал.
«Спорим, не справится? Сломается на третий день».
«Даже если сделает, мы найдем, к чему придраться. Я уже придумала пару моментов. Скажем, что данные устаревшие, и все, конец».
«Главное, чтобы Николай Иванович не влез. Но я с ним поговорю. Скажу, что она сама вызвалась, хочет доказать, что еще на что-то способна».
Слушая это вечером, я чувствовала, как внутри вместо боли и обиды растет ледяное спокойствие. Они сами давали мне в руки оружие против себя. Они были так уверены в своей безнаказанности, что потеряли всякую осторожность.
Кульминация наступила через год и две недели после того, как я купила диктофон. Я закончила тот проклятый проект. Закончила в срок. Я знала, что он безупречен. Я проверила каждую букву, каждую запятую. Утром я с молчаливым достоинством положила готовую работу на стол Николаю Ивановичу.
Через час меня вызвали «на ковер». В кабинете сидел не только Николай Иванович, но и генеральный директор, Антон Викторович, человек жесткий и справедливый, которого все боялись. И, конечно, там была Оксана. Она смотрела на меня с победным блеском в глазах.
– Анна Сергеевна, – начал Антон Викторович сухим, не предвещавшим ничего хорошего тоном. – Мне тут доложили… – он кивнул в сторону Оксаны, – что вы допустили в годовом финансовом прогнозе грубейшую ошибку. Ваша невнимательность может стоить компании серьезных денег. И репутации. Оксана Игоревна вовремя это заметила, за что ей отдельное спасибо.
Оксана скромно потупила взор. Дьявол в ангельском обличье.
– Это очень серьезное обвинение, Анна Сергеевна, – продолжал директор. – Учитывая ваш стаж, я удивлен. Но факты – вещь упрямая. Боюсь, нам придется с вами попрощаться. По статье. За нанесение ущерба компании.
Я смотрела на него. На Оксану, которая едва сдерживала торжествующую улыбку. На мямлящего что-то Николая Ивановича. И я не чувствовала страха. Только холодную, звенящую пустоту. И решимость.
Я молчала. Я дала им выговориться. Дала Оксане рассказать, как она, «переживая за общее дело, решила перепроверить работу пожилой коллеги» и «с ужасом обнаружила» подлог.
Когда они закончили, я спокойно сказала:
– Это ложь. От первого и до последнего слова.
Оксана фыркнула:
– Ложь? Анна Сергеевна, не надо устраивать театр. Ваши цифры говорят сами за себя!
– Мои цифры верны, – так же спокойно ответила я. – А вот ваши слова… их тоже можно проверить.
Я открыла свою сумку, достала маленькую флешку и положила ее на стол перед ошеломленным генеральным директором.
– Антон Викторович, я проработала в этой компании сорок лет. Я никогда никого не обманывала и не подводила. Но последний год для меня стал пыткой. Меня планомерно и жестоко травили, пытаясь выжить с работы.
Здесь, на этой флешке, – я постучала по ней пальцем, – годовая аудиозапись жизни нашего отдела. Там все. И про «музейный экспонат», и про «нафталиновую кофту», и про то, как прятали мои документы, и про то, как планировали подставить меня с этим отчетом. Там есть запись разговора двухдневной давности, где Оксана Игоревна в деталях рассказывает Светлане Викторовне, как именно она подделает цифры в моем отчете, чтобы обвинить меня в некомпетентности.
В кабинете повисла мертвая тишина. Было слышно, как гудит компьютер. Лицо Оксаны из победоносного стало сначала удивленным, потом растерянным, а потом на нем проступил откровенный ужас. Она побелела как полотно.
– Что… что это за бред? – пролепетала она. – Вы… вы не имели права! Это незаконно!
– А доводить человека до нервного срыва, унижать его достоинство, заниматься саботажем – это законно, Оксана Игоревна? – я впервые за год посмотрела ей прямо в глаза, и она не выдержала моего взгляда.
Антон Викторович молча взял флешку, вставил ее в свой ноутбук и надел наушники. Я видела, как меняется его лицо. Как желваки заходили на скулах, как он хмурился, а потом его брови поползли на лоб от изумления. Он слушал минут десять, время от времени перематывая. Потом снял наушники и посмотрел на Оксану. Таким взглядом, что я бы на ее месте провалилась сквозь землю.
– Вызовите мне Светлану Викторовну, – ледяным тоном приказал он Николаю Ивановичу.
Когда вошла ничего не подозревающая Света, директор, не говоря ни слова, включил динамики. И кабинет наполнился их голосами. Их хихиканьем, их ядовитыми репликами, их циничными планами.
То, что было потом, я помню как в тумане. Паника на лицах моих мучительниц. Их лепет, попытки свалить вину друг на друга. «Это все она придумала! Я просто боялась ей возразить!» – визжала Светлана, тыча пальцем в Оксану. Оксана что-то шипела про вторжение в частную жизнь и суд.
– Вон. Обе. – Голос Антона Викторовича был тихим, но от этого еще более страшным. – Заявление на стол. По собственному желанию. Считайте это моим вам одолжением. Потому что если я дам ход этим записям, увольнение по статье будет наименьшей из ваших проблем. Вон.
Они вылетели из кабинета, как ошпаренные.
Директор повернулся ко мне. В его глазах я увидела что-то похожее на уважение. И стыд.
– Анна Сергеевна… Примите мои глубочайшие извинения. За то, что мы, руководство, этого не видели. И за то, через что вам пришлось пройти.
На следующий день на работе была оглушительная тишина. Места Оксаны и Светы пустовали. Коллеги, которые год делали вид, что ничего не замечают, теперь неловко здоровались, отводили глаза, некоторые подходили и что-то бормотали про то, как им жаль. Я не держала на них зла. Страх – плохой советчик.
Я же чувствовала себя… обновленной. Словно с меня сняли тяжелый, грязный тулуп, в котором я ходила целый год. Я подошла к окну, посмотрела на улицу. Спина сама собой выпрямилась. Впервые за долгое время мне хотелось улыбаться.
Через неделю я положила на стол Антону Викторовичу заявление. Об уходе на пенсию.
Он удивился:
– Анна Сергеевна, но почему? Теперь вам никто не будет мешать. Мы вас очень ценим.
– Спасибо, Антон Викторович, – ответила я. – Но я ухожу не потому что, а для того чтобы. Для того чтобы жить. Я свое отвоевала.
В свой последний рабочий день я собирала вещи. Книги, фотографии детей, любимую чашку. Коллеги подарили мне огромный букет хризантем и дорогой чайный сервиз. Говорили теплые слова. А я смотрела на них и думала, что справедливость – это не месть. Это возможность вернуть себе свое достоинство.
Последним я забирала Филю. Он так разросся, что один я бы его не унесла. Мне помог молодой парень из соседнего отдела.
Когда мы выносили его из здания, я остановилась на крыльце. Солнце светило по-весеннему ярко. Я глубоко вдохнула свежий, чистый воздух. Я не была больше жертвой. Я была воином, который выиграл свою самую главную битву. Битву за себя.
Впереди была пенсия. Внуки. Дача. Новая, спокойная жизнь. И я знала, что в этой новой жизни мне уже ничего не будет страшно.