— Галочка сегодня с детьми придет. Приготовь что-нибудь. Только не переборщи с солью, как в прошлый раз, — сказала свекровь, уходя в парикмахерскую, хлопнув дверью.
Марина замерла у плиты, ложка застыла над кастрюлей с супом. Как в прошлый раз. Прошлый раз был месяц назад, когда она, нервничая из-за визита сестры мужа, действительно пересолила плов. Свекровь, Валентина Тимофеевна, тогда молча отодвинула тарелку, ее взгляд говорил красноречивее любых упреков: «Не справляешься. Ни с чем».
— Ладно, — тихо ответила Марина пустой квартире. Голос прозвучал чужим. Она бросила ложку в раковину.
Она ненавидела эти визиты. Галочка, младшая сестра Сергея, мужа Марины, приходила не одна, а с тремя своими детьми – шумным, вечно голодным табором. И каждый раз это был смотр: как живут, что едят, во что одеты. А Валентина Тимофеевна неизменно ставила Марину в пример Галочке – но не в хорошем смысле.
— Вот Марина, — говорила она, пока Марина выносила чай, — карьеру строит, начальником стала. А у тебя, Галочка, хоть дети есть. Настоящая семья.
Марина подошла к окну. Дождь стучал по стеклу, за окном плыл серый городской пейзаж. Шесть лет брака. Шесть лет попыток забеременеть. Шесть лет молчаливого укора свекрови. «Карьера» — это бухгалтерия в небольшой фирме, куда она устроилась после института и где действительно доросла до главбуха. Но для Валентины Тимофеевны это было предательством истинного женского предназначения. А Галочка, которая не работала ни дня после замужества и жила на деньги мужа-дальнобойщика, была героиней, носительницей фамильного гена.
— Суп, — пробормотала Марина, возвращаясь к плите. Она механически помешала бульон. Картофель уже разварился. «Переборщила с солью». Она взяла солонку и на мгновение замерла. Злость, острая и незнакомая, кольнула под ребра. А что, если?.. Она резко отставила солонку. Нет. Не опустится. Хотя… Мысль о том, как Галочка скривится, а свекровь побледнеет, была сладка, как яд.
Дверной звонок прозвучал, как сигнал тревоги. Марина глубоко вдохнула, поправила фартук.
— Маришка, открывай! Мы промокли! — раздался за дверью жизнерадостный голос Галочки.
Марина открыла. На пороге стояла Галочка, отряхивая капли с ярко-розовой кофты, а за ней — три фигурки в разноцветных дождевиках: пятилетняя Алинка, восьмилетний Степа и десятилетний Витька. Они ворвались в прихожую, как ураган, сбрасывая мокрые ботинки и дождевики на пол.
— Тетя Марина! У вас тепло! — протрубила Алинка, бросаясь Марине навстречу.
— Здравствуйте, — буркнул Витька, уткнувшись в телефон.
— Привет, — кивнул Степа, оглядываясь в поисках кота.
— Здравствуйте, ребята, — натянуто улыбнулась Марина. — Галочка, проходи. Суп как раз готов.
— Ой, Марин, ты как всегда вовремя! — Галочка прошла на кухню, оглядываясь. — А мама где?
— В парикмахерскую ушла. Скоро должна быть.
— Ага, понятно. Ну, мы пока тут. Ребята! Не бегайте! Степан, оставь кота! — Галочка сняла мокрую кофту и села на стул. — Уф, еле доехали. Маршрутка сломалась, пришлось тащиться пешком два квартала под этим ливнем. Как дела-то? Работа не заедает?
— Нормально, — коротко ответила Марина, разливая суп по тарелкам. — Садись, ешьте, пока горячий.
— Ой, спасибо! Ребята, идите все, руки помыли? — Галочка подозрительно посмотрела на сыновей.
— Помыли! — хором ответили Витька и Степа, уже усаживаясь за стол. Алинка полезла на стул к Марине.
— Тетя Марина, а вы мне поможете? — спросила девочка, доверчиво глядя большими глазами.
— Конечно, помогу, — Марина пододвинула тарелку к ребенку. Ее сердце невольно дрогнуло. Алинка была вылитый Сергей в детстве.
Разговор за столом вертелся вокруг детей: Степа получил четверку по математике, Витька хочет новый велосипед, Алинка рассказала стишок в садике. Галочка сияла, поправляя детям воротнички, вытирая Алинке подбородок.
— Ну ты у нас умница! — приговаривала она. — Вот молодец! А ты, Витька, не ковыряйся, ешь быстрее! Марина, он у меня вечно копается. Никакого мужского характера! Сергей вон какой шустрый был, да? Помнишь, как он в детстве все время лез драться?
— Помню, — тихо сказала Марина. Она вспомнила Сергея, своего Сергея. Его сейчас не было дома – командировка. Он был ее единственным щитом в этом доме. Щитом, который часто отсутствовал.
— А Сергей когда? — спросила Галочка, с аппетитом хлебая суп. — Ой, Марин, супчик отличный! В самый раз по соли. Молодец!
— Спасибо, — Марина почувствовала, как тепло разливается по щекам от неожиданной похвалы. — Сергей в пятницу вернется.
— Ну хоть к выходным. А то ты тут одна… — Галочка многозначительно посмотрела вокруг чистой, но как-то безжизненно-строгой кухни. — Скучновато, наверное? Хотя… Тебе же некогда скучать. Работа. Ты у нас деловая женщина.
Фраза прозвучала беззлобно, но Марина уловила знакомый подтекст. Не настоящая женщина. Не мать.
— Да, работы хватает, — сухо ответила она.
— А вот я бы не смогла! — Галочка вздохнула. — У меня голова кругом идет. Трое же! Школа, садик, кружки, уроки… Муж вечно в рейсах. Иногда думаю, что с ума сойду. Но… — ее лицо смягчилось, она потрепала Алинку по голове, — когда вот они, родненькие, прижмутся, все трудности забываются. Правда, Марин?
Марина почувствовала, как в горле встал ком. Она посмотрела на Алинку, которая ковыряла ложкой в тарелке, на Степу, размазывающего хлебный мякиш по столу, на Витьку, уткнувшегося в экран. Да, они были живыми, шумными, иногда несносными. Но они были. А у нее… У нее был отчет по НДС, который нужно было сдать завтра. И тишина.
— Да, — прошептала она, глотая слезы. — Правда.
Ключ щелкнул в замке. Все вздрогнули.
— О, бабушка пришла! — закричала Алинка, соскальзывая со стула.
Валентина Тимофеевна вошла, излучая запах лака для волос. Новая стрижка делала ее лицо еще более строгим.
— Ну, приехали? — бросила она, снимая ветровку. — Здравствуйте. Галочка, дети… Марина, ты их накормила?
— Да, супом, — ответила Галочка, вставая, чтобы поцеловать мать. — Очень вкусным! Марина молодец.
Свекровь бросила оценивающий взгляд на пустые тарелки и на Марину.
— Ну, слава богу. Хоть в этот раз соль не переборщила. — Она прошла на кухню, поставила на стол пакет. — Принесла пирожных. Дети, идите сюда, бабушка гостинцы привезла!
Дети с визгом бросились к столу. Марина встала и начала собирать грязную посуду. Ее руки слегка дрожали. Валентина Тимофеевна разворачивала коробку с пирожными.
— Галочка, тебе эклер? Дети, не толкайтесь! Вот тебе, Алинка, «картошку». Витька, держи наполеон. Степа, чего молчишь? Выбирай.
— Бабуль, а можно два? — спросил Степа, заглядывая в коробку.
— Можно, внучек, можно. Растешь, силы нужны, — Валентина Тимофеевна улыбнулась внуку, и ее лицо на мгновение потеряло привычную жесткость. Она поймала взгляд Марины. — Марина, а ты чего стоишь? Возьми пирожное. Хотя… — она смерила невестку взглядом, — может, тебе не стоит? Фигура. Карьера.
Марина ощутила, как кровь приливает к лицу. Эта фраза, брошенная мимоходом, была как пощечина. Фигура у нее была нормальная. Но смысл был не в этом. Смысл был в постоянном напоминании: ты не вписываешься. Ты другая. Ты не как Галочка.
— Я не хочу, спасибо, — тихо сказала она, поворачиваясь к раковине.
— Как знаешь, — пожала плечами свекровь. — Галочка, рассказывай, как ваши дела? Как Миша? Когда рейс? А дети? Степа вон вымахал! Витька тоже растет не по дням… — Она уселась рядом с дочерью, полностью переключившись на нее и детей.
Марина стояла у раковины, глядя, как мыльная вода покрывает тарелки. Шум за ее спиной — смех Галочки, бабушкины расспросы, детские голоса, спорящие за пирожные, — казался оглушительным. Она чувствовала себя невидимкой. Чужой на этом празднике жизни, на котором главным блюдом были дети Галочки. Ее собственная жизнь — работа, тихие вечера с Сергеем, бесконечные походы по врачам — казалась бледной и незначительной на этом фоне.
Витька вдруг громко спросил:
— Бабушка, а почему у тети Марины нет детей? Как у мамы?
Тишина наступила мгновенно. Даже Алинка перестала жевать. Марина замерла, сжимая губку так, что пальцы побелели. Она не оборачивалась, но чувствовала на себе тяжелые взгляды.
— Витька! — резко одернула сына Галочка. — Не задавай глупых вопросов!
— Почему глупых? — не унимался мальчик. — Я же просто спросил. У всех есть дети. У мамы, у дяди Коли, у тети Лены… А у тети Марины нет.
Валентина Тимофеевна тяжело вздохнула. Марина медленно обернулась. Она видела смущение на лице Галочки, детское любопытство Витьки и… что-то вроде удовлетворения в глазах свекрови. Как будто этот вопрос витал в воздухе все эти годы и наконец был задан вслух.
— Дети рождаются, Витя, когда… когда так получается, — с натугой выдавила Галочка. — Это не всегда зависит от человека.
— Но почему у тети Марины не получается? — настаивал Витька, не понимая, что задел что-то очень больное.
— Витька! Хватит! — прикрикнула Галочка. — Иди в комнату, поиграй!
Мальчик надулся, но послушно слез со стула и поплелся в гостиную. Степа и Алинка молча смотрели на взрослых.
Валентина Тимофеевна откашлялась.
— Ребенок спрашивает. Честно. — Она посмотрела прямо на Марину. — Почему, Марина? Врачи что говорят? Может, не туда ходите? Я знаю одну хорошую клинику, дорого, конечно, но Галочке же помогли там? Помнишь, Галя?
Марине хотелось закричать, бросить эту губку в лицо свекрови, выгнать их всех. Но она стояла, прикованная к месту, чувствуя, как предательские слезы подступают к глазам. Годы анализов, надежд, разочарований, дорогостоящих процедур, которые съедали ее зарплату и зарплату Сергея, – все это сжалось в комок унижения в ее горле.
— Валентина Тимофеевна, — начала она, и голос ее дрогнул. — Мы… мы все перепробовали. Мы делаем все, что можем. Это… — Она не смогла продолжить. Слова застряли.
— Ну, может, не все, — невозмутимо продолжила свекровь, отламывая кусочек от эклера. — Может, не так стараешься? Карьера карьерой, а семья – это главное. Мужчине нужен наследник. Сергей уже не мальчик. Галочка в твоем возрасте уже двоих родила.
— Мама! — попыталась вмешаться Галочка, но было поздно.
Что-то в Марине надломилось. Годы молчаливого терпения, проглатывания обид, попыток угодить – все это лопнуло, как перетянутая струна.
— Наследник?! — ее голос, неожиданно громкий и резкий, заставил всех вздрогнуть. — Вы думаете, мы не хотим?! Вы думаете, я сплю и вижу свои отчеты?! Вы думаете, мне легко смотреть, как вы тут все обсуждаете мою «несостоятельность»?! — Она сделала шаг вперед, ее глаза горели. — Да, у меня нет детей! Но это не значит, что я не женщина! Не значит, что я не страдаю из-за этого каждый день! Не значит, что у меня нет семьи! Моя семья – это Сергей! А вы… — Она обвела взглядом свекровь, растерянную Галочку, испуганных детей, — вы приходите в мой дом и считаете возможным тыкать меня носом в мое несчастье?! Как в этот несчастный пересоленный плов?!
Тишина повисла гробовая. Даже дождь за окном стих. Валентина Тимофеевна побледнела, ее рука с пирожным замерла в воздухе. Галочка смотрела на Марину широко раскрытыми глазами, словно увидела ее впервые. Алинка испуганно прижалась к матери.
— Марина, я… — начала Галочка.
— Нет! — перебила ее Марина. Ей не хватало воздуха. — Хватит! Я больше не могу. Не могу слушать ваши намеки, ваши «советы», ваши сравнения! Выйдите. Пожалуйста. Просто… выйдите.
Она не кричала. Она говорила тихо, но с такой ледяной, неопровержимой силой отчаяния, что спорить было невозможно.
Галочка медленно поднялась.
— Ребята… Одевайтесь. Быстро.
Дети, не понимая, но чувствуя накал, засуетились. Валентина Тимофеевна все еще сидела, словно окаменев. Она смотрела на Марину не с привычным осуждением, а с каким-то новым, незнакомым выражением – возможно, шоком.
— Мама, идем, — тихо сказала Галочка, беря мать под руку.
Свекровь словно очнулась. Она молча встала, не глядя на Марину, и пошла одеваться. Галочка, помогая детям, бросала на Марину взгляды, полные растерянности и чего-то похожего на стыд.
Через пять минут в прихожей стояли все четверо. Галочка натягивала на Алинку шапку.
— Марина, прости… — начала она.
— Просто идите, Галочка, — Марина стояла в дверном проеме кухни, не двигаясь им навстречу. Она чувствовала себя опустошенной, но странно… легко. Как будто гнойник, копившийся годами, наконец вскрылся.
— До свидания, тетя Марина, — тихо сказала Алинка.
Марина кивнула, не в силах улыбнуться.
Дверь закрылась. Гулкий звук шагов затих в подъезде. Марина осталась одна. Тишина, которая обычно давила, теперь казалась блаженной. Она медленно вернулась на кухню. На столе стояла полупустая коробка с пирожными, крошки, грязные кружки. Она подошла к столу и увидела забытый Валентиной Тимофеевной пакет из парикмахерской.
Она машинально открыла его. Там лежал чек и… маленькая фотография. Старая, потертая на сгибах. Марина поднесла ее к свету. Молодая Валентина Тимофеевна, лет двадцати пяти, с двумя маленькими детьми на руках – Сергеем, лет трех, и Галочкой, младенцем. В ее глазах на фото была усталость, но и такая нежность, такая беззащитная любовь, которую Марина никогда не видела в ее взгляде сейчас. И рядом с ней на скамейке сидел мужчина – отец Сергея и Галочки, умерший много лет назад от рака. Он смотрел на жену и детей с обожанием.
Марина долго смотрела на фотографию. Гнев, еще минуту назад кипевший в ней, стал остывать, уступая место другой, более сложной и горькой волне. Валентина Тимофеевна потеряла мужа молодым, одна поднимала двоих детей. Ее мир, ее смысл – это они. Дети, внуки. Продолжение. Для нее отсутствие детей у невестки было не просто упреком. Это было крушение ее картины мира, ее понимания семейного счастья. Страх за сына? Боязнь, что их ветвь прервется? Или просто неумение понять чужую боль, отличную от ее собственного опыта?
Марина осторожно положила фотографию на стол. Она подошла к окну. Дождь снова усилился. По стеклу текли мутные потоки, искажая свет фонарей. Она увидела внизу, на тротуаре, четыре фигуры под зонтом Галочки. Они стояли, о чем-то споря. Валентина Тимофеевна резко жестикулировала, Галочка что-то говорила ей, пытаясь успокоить. Потом свекровь резко развернулась и пошла одна, быстро, не оглядываясь, под дождем. Галочка с детьми бросилась за ней.
Марина отвернулась от окна. Битва была выиграна? Она отстояла свои границы. Но мир не стал от этого проще или добрее. Глубокая трещина прошла по фасаду их семейных отношений. Починить ли ее? И как? Она не знала. Она знала только, что больше не будет молчать. И что ее боль – не повод для чужого осуждения.
Она подошла к плите, где все еще стояла кастрюля с остывшим супом. Взяла солонку. Посмотрела на нее. Потом поставила обратно на полку. Не для них. Для себя. Она налила себе тарелку супа. Села за стол, где минуту назад кипели чужие жизни. Разломила пирожное "Наполеон", которое хотел Витька. Сделала глоток супа. Он был чуть недосолен. Как раз так, как любила она.