Лариса Михайловна медленно опустилась в кресло напротив дочери, словно груз прожитых лет вдруг навалился на её плечи. Анна молча наблюдала за матерью, ожидая объяснений. Весь день они ходили вокруг да около, но разговор, который назревал уже много лет, всё никак не начинался.
— Мам, ты что-то хотела мне сказать? — осторожно спросила Анна, отставляя чашку с остывшим чаем.
Лариса Михайловна подняла глаза на дочь. В них читалась усталость и какая-то странная решимость.
— Аня, мне уже семьдесят три года. Скоро отвечать за всё перед Богом. Не могу больше молчать.
— О чём ты говоришь?
— О тебе. О нас. О том, что я всю жизнь скрывала.
Анна почувствовала, как внутри всё сжалось. Материнский голос звучал так серьёзно, что становилось не по себе.
— Я тебя родила, но никогда не любила, — тихо произнесла Лариса Михайловна.
Слова повисли в воздухе, как удар хлыста. Анна ощутила, будто земля уходит из-под ног. Она открыла рот, но не смогла произнести ни звука.
— Что ты сказала? — еле слышно выдохнула она.
— То, что сказала. Я не любила тебя никогда. С самого рождения.
Анна вскочила с места, опрокинув чашку. Чай разлился по столу, но никто из женщин не обратил на это внимания.
— Мама, ты что говоришь? Как так можно?
— Можно, Аня. Оказывается, можно, — горько усмехнулась Лариса Михайловна. — Я думала, что материнская любовь придёт сама собой, что это естественно. Но не пришла. Никогда не приходила.
Анна опустилась обратно в кресло, чувствуя, как дрожат руки. Всё детство, вся жизнь пронеслись перед глазами. Теперь многое становилось понятным.
— Почему ты мне это говоришь сейчас?
— Потому что устала притворяться. Устала делать вид, что между нами всё нормально. Ты же чувствовала, правда? Всегда чувствовала, что что-то не так.
Анна кивнула, не доверяя своему голосу. Да, она чувствовала. Всю жизнь ощущала какую-то стену между ней и матерью. Холодность, которую не могла объяснить.
— Расскажи мне всё, — попросила она. — Я имею право знать.
Лариса Михайловна встала и подошла к окну. За стеклом моросил осенний дождь, и капли медленно стекали вниз, как слёзы.
— Когда я забеременела тобой, мне было двадцать два года. Я только окончила институт, собиралась поступать в аспирантуру. У меня были планы, мечты. А тут — ты.
— Папа был против?
— Отец твой... он исчез, как только узнал о беременности. Просто взял и пропал. Я осталась одна. Бабушка твоя, царство ей небесное, уговаривала рожать. Говорила, что детей от Бога не отказываются. Я послушалась.
Анна слушала, чувствуя, как внутри всё холодеет. Мать продолжала, не оборачиваясь.
— Когда ты родилась, я ждала, что что-то изменится. Все говорили: увидишь ребёнка — и сразу полюбишь. Но этого не случилось. Я смотрела на тебя и чувствовала только усталость и раздражение. Ты плакала по ночам, я не спала. Моя жизнь рухнула, а ты была причиной этого.
— Мам, но ведь я была ребёнком. Я ни в чём не виновата.
— Знаю, — вздохнула Лариса Михайловна. — Умом я это понимала. Но сердце молчало. Я старалась быть хорошей матерью. Кормила, одевала, лечила, когда болела. В школу водила, уроки проверяла. Делала всё, что положено. Но любви не было.
Анна вспомнила детство. Мать действительно заботилась о ней, но всегда как-то отстранённо, по обязанности. Никаких объятий, поцелуев, ласковых слов. Всё правильно, но холодно.
— А помнишь, как ты заболела воспалением лёгких? Тебе было лет восемь.
— Помню. Ты сидела со мной всю ночь.
— Сидела. И злилась на себя за то, что не чувствую ничего, кроме досады. Другие матери бы места себе не находили от волнения. А я думала только о том, что опять не высплюсь, опять опоздаю на работу.
Анна почувствовала, как из глаз текут слёзы. Не от обиды, а от какой-то безысходной печали. За себя, за мать, за то, что так и не сложилось между ними.
— Мам, а ты хотя бы пыталась что-то изменить? Может, к врачу обратиться?
— Куда обратиться? К кому рассказать, что мать не любит собственного ребёнка? Тогда об этом не говорили. Считалось, что материнская любовь — это святое, естественное. А если её нет, значит, ты урод какой-то.
Лариса Михайловна повернулась к дочери. Лицо её было мокрым от слёз.
— Я винила себя каждый день. Думала, что со мной что-то не так. Наблюдала за другими матерями, пыталась копировать их поведение. Но это было всё неестественно, наигранно.
— Поэтому ты никогда не обнимала меня?
— Не могла. Это вызывало у меня... неприятие. Не знаю, как объяснить. Будто что-то внутри сопротивлялось.
Анна вытерла слёзы. Странно, но злости на мать она не чувствовала. Только грусть и понимание того, что они обе были жертвами обстоятельств.
— А сейчас? Сейчас что-то изменилось?
Лариса Михайловна долго молчала, подбирая слова.
— Когда ты выросла, стала самостоятельной, мне стало легче. Я начала тебя уважать. Ты выучилась, работаешь, семью создала. Я горжусь тобой. Но любви... любви так и нет.
— Мам, а внуки? Ты же Машу и Серёжу любишь?
— Да, — без колебаний ответила мать. — Их я люблю. С первого взгляда полюбила. Не знаю, почему так получилось. Может, потому что они не мои дети, не моя ответственность? Или потому что я уже была готова к этому чувству?
Анна кивнула. Да, она видела, как мать возится с внуками, как светятся её глаза, когда они приходят в гости. И всегда удивлялась этой перемене.
— Знаешь, мам, я всегда чувствовала, что ты меня не любишь. Но думала, что это я такая неправильная, не заслуживаю любви.
— Аня, нет! Ты прекрасная. Ты выросла хорошим человеком, несмотря на мою холодность. Это твоя заслуга, не моя.
— Но я всю жизнь искала эту любовь. У мужчин, у друзей. Никак не могла понять, почему мне всё время кажется, что меня не любят по-настоящему.
— Прости меня, — тихо сказала Лариса Михайловна. — Я знаю, что искалечила тебя. Знаю, что ты выросла с чувством, что недостойна любви. Это моя вина.
Анна встала и подошла к матери. Впервые за много лет она обняла её. Лариса Михайловна напряглась, но не отстранилась.
— Мам, спасибо, что сказала правду. Я понимаю, как тебе было тяжело всё эти годы.
— Ты не злишься?
— Нет. Злость только всё портит. Ты не виновата в том, что не можешь чувствовать то, чего у тебя нет. Но ты была хорошей матерью в том, что касается заботы и воспитания.
— Я старалась.
— Знаю. И знаешь что? Может быть, твоя честность поможет нам обеим. Мне — перестать искать твою любовь, тебе — перестать мучиться чувством вины.
Лариса Михайловна крепче обняла дочь.
— Аня, я хочу, чтобы ты знала: если бы я могла что-то изменить, я бы изменила. Ты заслуживаешь любви. Просто не от меня.
— Я нашла её, мам. У мужа, у детей. У друзей. Я счастлива, несмотря ни на что.
— Это главное.
Они стояли, обнявшись, и дождь за окном постепенно утихал. Анна думала о том, что правда, даже болезненная, лучше красивой лжи. Теперь между ними не было недомолвок и притворства. Они могли строить отношения на честности, а не на вымышленных чувствах.
— Мам, а что теперь будет между нами?
— Не знаю. Посмотрим. Может быть, мы сможем быть просто близкими людьми, которые заботятся друг о друге. Без попыток изображать то, чего нет.
— Мне это подходит.
Лариса Михайловна отстранилась и посмотрела на дочь.
— Ты сильная, Аня. Сильнее меня. Ты смогла создать семью, в которой есть любовь. Я этим горжусь.
— Спасибо.
— А ещё... если когда-нибудь внуки спросят, почему бабушка такая холодная с их мамой, скажи им правду. Пусть знают, что взрослые тоже могут быть не идеальными.
— Скажу. Но они тебя любят, и это не изменится.
— Знаю. И это для меня очень важно. Может быть, через них я хоть немного искуплю свою вину перед тобой.
Анна покачала головой.
— Никакой вины нет, мам. Есть просто жизнь, которая складывается не всегда так, как мы хотим. Ты дала мне жизнь, воспитала, поставила на ноги. Это уже много.
— Но не дала главного.
— Главное я нашла сама. А твоя честность сегодня — это тоже подарок. Теперь я понимаю себя лучше.
Лариса Михайловна кивнула. Они обе чувствовали, что что-то изменилось между ними. Не в сторону близости, но в сторону понимания. И это тоже было ценно.
Вечером Анна рассказала мужу о разговоре с матерью. Он долго молчал, а потом сказал:
— Знаешь, я всегда чувствовал, что с вашими отношениями что-то не так. Но думал, что это просто характер у твоей мамы такой. А теперь понимаю, почему ты иногда ведёшь себя так, будто не веришь, что я тебя действительно люблю.
— Теперь мне будет проще поверить.
— Она молодец, что решилась сказать правду. Это было нелегко.
— Да. Я даже не представляю, каково ей было всю жизнь носить это в себе.
— А ты не жалеешь, что узнала?
Анна подумала.
— Нет. Правда всегда лучше. Даже если она болезненная. Теперь я могу перестать искать то, чего никогда не было, и ценить то, что есть.
На следующий день Анна приехала к матери с внуками. Лариса Михайловна встретила их как обычно — внуков расцеловала, а с дочерью поздоровалась сдержанно. Но теперь эта сдержанность не резала по сердцу. Анна понимала её причины и не принимала на свой счёт.
— Баб, а почему ты маму не целуешь? — спросила восьмилетняя Маша.
Лариса Михайловна растерялась, но Анна пришла на помощь:
— Бабушка не очень любит обниматься и целоваться. Это особенность характера. Но это не значит, что она нас не любит.
— А, понятно, — кивнула девочка и побежала играть.
Лариса Михайловна благодарно посмотрела на дочь. Они понимали друг друга без слов.
Через несколько месяцев Анна заметила, что их отношения стали спокойнее и честнее. Они могли говорить о многих вещах, не боясь задеть чувства. Любви между ними не появилось, но появилось взаимное уважение и понимание. И это было намного лучше, чем прежняя игра в счастливую семью.
Лариса Михайловна перестала мучиться чувством вины, а Анна — искать материнскую любовь там, где её не было. Они научились ценить то, что у них есть, вместо того чтобы страдать из-за того, чего нет. И, как ни странно, это сделало их ближе, чем они были когда-либо раньше.