Мы в те годы очень много плавали.
Бывало, после одной - двух недель, проведённых в море, заходили в базу на сутки или даже меньше того, а потом - опять в море. Главную энергетическую установку на этот период не выводили, а экипаж домой отпускали посменно, каждую боевую смену всего лишь на четыре часа.
За это время можно было дойти пешком от лодки до дома, чуть-чуть пообщаться с семьей, взять чистое бельё и вернуться на борт.
Конечно же, плавающие экипажи были великолепно отработаны, и это было замечательно. Но была у этой медали, как водится, и обратная сторона. Наш старпом, Евгений Михайлович Иванов, однажды сказал, что в нашем экипаже подводники уже превратились в работяг, ремесленников, для которых выполнение любых потенциально-опасных операций с лодочным «железом» стало делом привычным, будничным, обыденным.
Поверив в надёжность техники и ощущая свой профессионализм, люди в море иногда начинали «рулить левой задней ногой». Естественно, такие явления наблюдались не только в нашем экипаже.
Если бы кто-нибудь в те годы, ради интереса, спросил любого матроса, чьё место по готовности №1 было в центральном посту, какие команды и когда подаются при погружении и что во время этого манёвра откуда докладывается, то получил бы полный и точный ответ! (Даже несмотря на то, что все эти вопросы в компетенцию матроса не входят). Дело в том, что набор команд и докладов, повторяемый, порой, ежедневно по много раз, усваивался людьми намертво. Это становилось для подводников неотъемлемой частью окружающей обстановки, к которой привыкали, как и ко всему остальному.
Возможно, и командованию некоторых подводных лодок Мотовский залив или какое-нибудь там Белое море казались чем-то привычным и безобидным, как лужа возле дома.
Летом 1983 года подводная лодка проекта 671РТ выполняла погружение в Мотовском заливе. Самое обычное, рядовое, как было уже сотни раз. Штурман, Леонид Николаевич Караваев, перед погружением эхолота не включал: специальная бумажная лента, на которой при работе этого прибора самописец рисовал рельеф дна, в то время стала дефицитом, и её следовало беречь. По карте (этим данным можно было доверять) под килём было 210-220 метров. Грунт - ил, песок, дно ровное…
Прошла череда привычных команд, сигналов и докладов. Задраили верхний рубочный люк. Командир, Александр Иванович, спустился в центральный пост. Старпом, Евгений Алексеевич, недавно пришедший после окончания Классов, встал к перископу. Горизонт перед погружением был чист, так что наблюдение в перископ казалось просто выполнением какой-то не очень нужной формальности.
Приняли главный балласт, но упрямая лодка почему-то никак не хотела уходить с поверхности. Как ни старался боцман, перекладывая все рули на погружение, стрелки всех глубиномеров стояли на месте, не шелохнувшись.
Механик, Олег Александрович, был всерьёз раздосадован. Грубых погрешностей в расчёте дифферентовки, выполненном перед выходом в море, быть не могло.
Занимаясь решением проблемы, как, наконец, погрузиться, механик повесил на специальное крепление трубку безбатарейного телефона, и докладов из отсеков никто не слушал. А ведь в носу и в корме были свои глубиномеры, и об их поведении в те минуты очень даже было, что доложить…
Уравнительную цистерну заполнили почти «под завязку», но лодка на глубину всё не уходила.
Командир приказал увеличить ход до 10 узлов, чтобы эффективность рулей увеличилась. В это время старпом прильнул к окуляру и закричал, что топ перископа находится под водой.
Так значит, хотя показания глубиномеров центрального поста остались прежними, лодка всё-таки погрузилась?! Командир запросил глубину под килём, штурман включил эхолот. Оказалось, что под килём сейчас 160 метров. Значит, лодка находится уже на глубине 50 - 60 метров!
Показания эхолота начали меняться с такой скоростью, что Леонид Николаевич еле успевал докладывать их в центральный пост. В то время, как глубина под килём катастрофически уменьшалась, люди в центральном находились, похоже, в состоянии полного оцепенения. Правда, перископ опустить не забыли.
Под килём 100! Штурман понял: ещё немного - и касание грунта неизбежно. Что за этим последует?
В лучшем случае, лодка пропашет на грунте глубокую борозду. Ну, конечно, громадная антенна гидроакустического комплекса, расположенная в носу, будет разбита в хлам вместе со своим титановым обтекателем. А вдруг удар будет более жёстким? Тогда прочный корпус ещё дальше пойдёт вниз, круша все межкорпусные конструкции (а значит, и цистерны главного балласта). Сопутствующий этому гидравлический удар - тоже не шутка. Он, возможно, доломает цистерны, и тогда продувать будет уже нечего. Песок и ил забьют циркуляционные трассы главного конденсатора, а значит, сработает аварийная защита…
Приоткрыв дверь своей рубки, штурман крикнул в центральный:
- Дуться пора!
Эти слова вывели командира из «ступора». Продули среднюю группу. Погружение продолжалось, хотя скорость его начала уменьшаться.
Когда до грунта оставалось всего лишь 40 метров, лодка, наконец, начала всплывать. Всё сильнее ускоряясь, она вылетела из воды, как надутый мяч.
После всплытия командир дивизиона живучести, Витя Байков, вьюном нырнул за пульты. Так и есть: прикомандированный мичман после приготовления лодки к бою и походу закрыл кингстон глубиномеров центрального поста, и те не реагировали на изменение забортного давления…
Когда произвели расчёты, используя запись на ленте эхолота, оказалось, что лодка погружалась с вертикальной скоростью до 10 метров в секунду!
Говорят, что-то похожее однажды случилось на Тихом океане с атомной подводной лодкой «К-56». Там кингстон глубиномеров центрального поста тоже оказался закрытым, но потихоньку пропускал воду, поэтому приборы с очень большим опозданием показывали какое-то изменение глубины.
Когда на глубиномерах было не то 50, не то 100 метров, не очень новая лодка фактически находилась уже на запредельной глубине! По какой-то причине это не было замечено вахтенными концевых отсеков. И на потрескивание корпуса при погружении тогда никто не обратил внимания…
Всех спас матрос, машинист-трюмный, обслуживавший холодильную машину. Грамотный и внимательный парень доложил в центральный пост, что его манометр, измеряющий давление забортной воды, показывает столько-то, что соответствует такой-то (страшно сказать, какой) глубине погружения.
В центральном прислушались к словам матроса, проверили - точно!!! Всплыли. Но прочный корпус лодки, как говорят, всё же получил остаточную деформацию…
Мотовский залив незадолго до начала Великой Отечественной войны стал могилой для экипажа подводной лодки Д-1, «Декабрист». Она погибла при выполнении самого обычного погружения. Эту лодку не могут найти до сих пор…
Огнетушитель
Эти события произошли в те дни, когда наш молодой экипаж, состоявший ещё только из одних офицеров, приехал в учебный центр в город Палдиски.
Все мои сослуживцы - и те, кто здесь уже бывал, и те, кто оказался в этом месте впервые, были очень довольны. Чистый и красивый маленький городок радовал глаз, а в его магазинах было то, чего не было в наших краях. Практически западная цивилизация!
Правда, изрядно портила настроение необходимость периодически заступать в различные наряды. Особенно туго приходилось капитан-лейтенантам, заступавшим дежурными по гарнизонным караулам.
Офицерам в меньших чинах эту службу не доверяли, а капитанов 3 ранга считалось неудобным туда ставить, потому что они были практически в одном звании с военным комендантом, майором Рыльковым (назовём его так).
Комендант был неглупым, крепким, энергичным мужиком (кстати, хорошим футболистом). Он был лишь отчасти злым (в силу занимаемой должности).
Правда, так считали, наверное, не все - один из заборов неподалёку от комендатуры украшала надпись: «РЫЛЬКОВ-ПОЦ».
Лишь недавно я встретил похожую аббревиатуру в техническом описании одного электротехнического изделия: «ПОТС - первичная обмотка трансформатора силового».
В то время, о котором я пишу, в наш экипаж не были назначены ещё ни старпом, ни помощник. Должность помощника исполнял я, минёр. Мне приходилось ставить сослуживцев во все наряды (в том числе, и гарнизонные).
Ради справедливости я и сам вместе с другими капитан-лейтенантами заступал дежурным по гарнизонным караулам. Этот наряд считался у нас сущим наказанием, и мы полагали, что слишком часто нести его вредно для здоровья. В нашем экипаже к нему было допущено лишь пятеро, и отсутствие хотя бы одного из них было весьма ощутимым для оставшихся.
Однажды ко мне подошёл сильно расстроенный штурман и взмолился: «Ставь меня куда угодно, но только не в комендатуру!» Увы, помочь ему я не мог...
Однажды куда-то уехал наш командир, а меня оставил за себя. Возможно, чтобы у меня вдруг не началась мания величия, замполит на следующий день предупредил: «Ты сейчас исполняешь обязанности не командира, а старпома!»
Так или иначе, даже в этот период я не перестал нести ненавистный всем нашим капитан-лейтенантам наряд.
Однажды я дежурил не то в субботу, не то в воскресенье. Вечером один из патрулей, где начальником был мой знакомый из соседнего экипажа, привёл в комендатуру пьяного матроса, задержанного на танцах. Выяснилось, что этот «военный» был из нашего учебного центра. Любителя спиртного поместили в камеру.
Вскоре за задержанным пришёл лейтенант из политотдела учебного центра (бывало, значит, что туда назначали и молодых офицеров). Он оказался непосредственным начальником бойца. Подчинённый ему матрос, видать, хорошо владел не то кистью, не то плакатным пером, поэтому он на такую «непыльную» службу и попал. Таким ребятам за умелые руки слишком многое прощалось, это их развращало - вот и результат.
Лейтенант чуть ли не со слезами на глазах умолял меня отпустить матросика, не записывая в журнал и не докладывая о задержанном никому. Давил на жалость, уверяя, что за это его накажут гораздо более жестоко, чем самого провинившегося. Неужели мне не жаль карьеры молодого офицера, которая будет сломана в самом её начале? А пьяницу он сей же час положит спать и будет, конечно же, неотлучно при нём находиться, чтобы тот больше ничего не натворил.
Поверив клятвам, я выполнил просьбу молодого политработника. А вскоре в комендатуру зашёл тот самый начальник патруля, который задерживал пьяного матроса, и взволнованно сказал:
- Ну, готовься!
- Что случилось?
- Я слышал, как помощник коменданта ругался, что патрули ловят пьяных, а ты их отпускаешь! Ты что, действительно кому-то отдал того бойца?
- Да.
- Ну, это ты зря! Вот только никак не пойму - откуда он про это узнал? Загадка века какая-то!
Пришёл рассерженный помощник коменданта, притащил вторично задержанного пьянчужку. Велел оформить его как положено и проворчал о грозящих мне серьёзных неприятностях.
Утром на службу прибыл комендант. Очень скоро он вызвал меня в свой кабинет. Там уже сидел его помощник. Рыльков сказал:
- Ну, доложи, как ты отпускаешь пьяниц!
Я вкратце рассказал, как было дело.
- А ты знаешь, что только я имею право решать, что дальше делать с задержанными?
- Так точно!
- Ну и в чём же дело? Ишь ты, какой «огнетушитель» нашёлся: гарнизонная служба вскрывает недостатки, а он их пытается по-тихому погасить!
Подал голос помощник коменданта:
- За нарушение инструкции дежурному по гарнизонным караулам объявляю вам трое суток ареста с содержанием на гауптвахте!
- Есть трое суток ареста! - ответил я по-уставному.
- Раньше на «губе» сидел? - продолжил он разговор уже чуть более миролюбиво.
- Нет, пока не приходилось...
- Ничего, заглоти стакан «водяры» и приходи сдаваться! Так что, как только сменишься, доложи своему старпому, и пусть он тебе выпишет записку об арестовании.
- У нас его пока нет. Я сам сейчас за старпома.
- Ну, тогда доложи командиру!
- И за командира тоже я!
- А что ж ты тогда сюда сам заступаешь?
- У нас для этого офицеров не хватает...
Помощник коменданта взглянул на своего начальника и спросил:
- Володя, у нас здесь на «губе» командиры атомных подводных крейсеров когда-нибудь сидели?
Тот ухмыльнулся:
-Нет, не сидели!
Потом комендант перевёл взгляд на меня и сказал:
- Так что не будем нарушать традиции и обезглавливать на три дня твой экипаж. Считай наказание условным!
Вновь вступил в разговор помощник коменданта:
- А знаешь, кто тебя «заложил»?
- Нет!
- Тот самый лейтенант, которому ты поверил! Матросик у него снова убежал на танцы, и он понял, что сам с ним не справится. Подошёл ко мне и доложил, что, мол, сдал пьяного бойца в комендатуру, а нехороший дежурный его обратно выпустил! Так что никогда больше не верь "политрабочим"! И постарайся сюда больше не заступать!
На «гауптической вахте» я за время службы так ни разу и не посидел...
Ещё не единожды довелось мне дежурить в Палдиски по гарнизонным караулам (куда же от этого было деваться?), и дежурства эти стали для меня после того случая ещё более трудными.
Я очень старался, но, тем не менее, Рыльков в ежемесячных докладах начальнику гарнизона о несении службы постоянно отмечал: «Лучшие дежурные по гарнизонным караулам - такие-то, худший - капитан-лейтенант Каратаев».
Мне было неприятно, что я ему показался, видимо, похожим на известного толстовского героя, Платона Каратаева, философию которого я не разделял. Вместе с тем, утешало, что он переврал мою фамилию и, таким образом, регулярно клеймил позором кого-то несуществующего...
Оленья губа
Мне казалось, что я написал про Оленью губу практически всё, что помнил, в рассказах «Городок» и «Память». Оказывается, нет!
Очень благодарен людям, которые общаются друг с другом в Интернете на оленегубской страничке, и, особенно, Денису Бруснину. Большое спасибо также её администратору, Сергею Шевчуку. Оленегубцы помогли мне вспомнить многое из того, что я, в своё время, видел и слышал в этом, родном для меня, городке.
Хорошо, что люди стремятся как можно больше узнать о той земле, где они живут или жили. На той страничке Интернета, среди прочего, я прочитал удививший меня вопрос: правда ли, что наш посёлок строился как один из филиалов Гулага, и что где-то недалеко от него есть озеро, в котором топили заключённых. Я о таком до сих пор даже не слышал!
Никаких следов тюрьмы или лагеря в Оленьей я не видел, да их, думается, и не было.
А вот что действительно топили в одном из озёр - так это навоз с фермы. Даже на снимке со спутника видно, что по цвету воды оно резко отличается от всех остальных. Видимо, рыбы там ещё очень долго не будет (а в начале 60-х годов, помнится, там гольцов ловили).
В сороковые годы в губе Оленья, как рассказывал мне отец, были построены минный склад и деревянный причал, у которого во время войны эти мины грузили на подводные лодки. А ещё на берегу была мастерская. Её силами могли выполняться какие-то небольшие судоремонтные работы. Возможно, с ней как-то был связан фрагмент надстройки подводной лодки (как мне показалось - типа «К» XIV серии), который долгое время лежал вблизи дома номер 33 (через дорогу от него).
Ещё в войну на оленегубских сопках стояли зенитчики, прикрывавшие главную базу флота. Наверное, и все наши мальчишки, и даже многие девчонки лазили на бетонированные сооружения между Оленьей и Полярным - там была одна из огневых позиций.
Одно озерцо где-то за Штабным озером совершенно не случайно носит название Прожекторное - возле него стояли зенитные прожекторы.
У ребятни всегда вызывал живой интерес загадочный одноэтажный домик на берегу бухты Незаметная. Говорили, что его перед войной построил какой-то финн. Потом, якобы, хозяина куда-то сослали, а здание стало не то базой отдыха, не то даже дачей какого-то флотского начальства.
Не очень в это верится. Думаю, домик тоже когда-то принадлежал зенитчикам, а после расформирования их части был просто брошен (до боли знакомая история!) Точно так же, ими была оставлена на том берегу сборно-щитовая казарма.
Правда, она бесхозной долго не была: тогдашний начальник гарнизона, контр-адмирал С.С. Хомчик, приказал разобрать казарму и перевезти в Оленью, чтобы в ней жили подводники. Так и сделали.
Об этом самоуправстве узнал командующий Северным флотом, А.Т. Чабаненко, и сказал: «Дай Хомчику волю - так он скоро по Оленьей трамвай пустит!»
В этих словах правды было больше, чем шутки. Сергей Степанович Хомчик был, действительно, превосходным хозяйственником. Думаю, что как раз при нём Оленья стала именно такой, какой она многим запомнилась на долгие годы.
Конечно, строительством там занимались, в основном, те, кому это было положено. Однако, очень многое в посёлке было сделано руками подводников. Например, стадион - который, кажется, существует до сих пор.
Сначала, как говорят, на том месте было болотце. Начальник гарнизона повелел: быть здесь стадиону! Он поделил площадь новостройки на участки и закрепил каждый из них за конкретным экипажем.
После этого нынешнее спортивное поле стало выглядеть так: на достаточно обширной территории в землю были вбиты колышки, на каждом - фанерная табличка с фамилией командира. Остроумные матросы тут же окрестили новостройку «кладбищем командиров». Подводники много дней подряд засыпали свои участки грунтом и убирали с них крупные камни.
Большие валуны, которые откатить вручную было невозможно, разрушали: разводили вокруг них костры, и от воздействия пламени гранит постепенно разваливался на пласты.
Но работа по обустройству базы, конечно же, не была для подводников основной. Главным было освоение ими принципиально новой боевой техники - морского стратегического оружия и его носителей. С этим были связаны постоянные выходы в море, ракетные и торпедные стрельбы, погрузки оружия и всех необходимых припасов, многодневные автономки.
Мы можем гордиться тем, что ИМЕННО В ОЛЕНЬЕЙ ГУБЕ появилось самое первое в СССР соединение ракетных подводных лодок - 140 бригада, которой командовал Сергей Степанович Хомчик (она дала начало 16 и 18 дивизиям). Пусть дизель-электрические подводные лодки проектов АВ611, 629 и 629А обладали скромными, по нынешним временам, боевыми возможностями, но зато они были первыми!
А без них у нас не было бы и атомных стратегических ракетоносцев.
Кстати, у меня давно было предчувствие, что в Оленью однажды придут атомоходы. И, видимо, не у меня одного.
Рядом с моей старой школой, возле деревянного трапа, ведшего к контрольному причалу, кем-то ещё в середине шестидесятых был сооружён небольшой монумент - явно атомная лодка, изготовленная из буя от катерного трала, на фоне параллелей и меридианов, сваренных из толстой стальной проволоки...
Среди моих ранних детских воспоминаний об Оленьей губе есть и такое - целый лес мачт, возвышавшихся над многочисленными низкобортными стальными судёнышками - артиллерийскими щитами, стоявшими в глубине бухты.
Именно от них произошло название располагавшегося там посёлка Щитовая, крошечного даже по сравнению с Оленьей. В нём жили военные строители.
Один солдат из их числа, помнится, рассмешил оленегубцев тем, что приехал на бульдозере из Щитовой в наш магазин за водкой. Парень испытал сильное разочарование - к его приезду её уже раскупили.
Кстати, полулитровая бутылка сего огненного напитка на Севере стоила тогда не 2-87, как в средней полосе, а 3-17. Явных алкоголиков среди нас в то время практически не было, но это сочетание цифр знали все дети-северяне, потому что на нём строились многие наши шутки.
Например, вместо обычной команды «три-четыре!» (подаваемой в тех случаях, когда нескольким людям нужно было что-то сделать одновременно) мы кричали: «Три-семнадцать!»
На южном и западном берегах в районе Щитовой стояли какие-то старые катера (видимо, ещё те, которые участвовали в Великой Отечественной войне). Пытаюсь сейчас по фотографиям и описаниям вспомнить, какие именно.
Похоже, там были и торпедные катера - английские «Восперы», американские «Хиггинсы», наши «Д-3» - и «малые охотники».
К середине восьмидесятых годов от них почти ничего не осталось, кроме нескольких кусков дюралюминиевых днищ. И ещё, бродя по берегу в 1984 году, я в одном месте увидел полусгнившие останки какого-то небольшого деревянного корабля, на котором чудом сохранились полуразобранные моторы, забортное устройство от простейшего шумопеленгатора и ржавые направляющие для пуска реактивных снарядов.
А на пологом берегу недалеко от островка, что при входе в Оленью губу, лежало, помню, нечто загадочное, напоминавшее сверхмалую подводную лодку. Только лет через пять после осмотра своей находки я узнал, что она была частью соленоидного трала, предназначавшегося против неконтактных мин.
Однажды на тот островок взгромоздили железобетонную статую, изображавшую вздыбленного оленя. Она стала в те годы далеко не первой и не последней в нашем гарнизоне. Помню, отец тогда сильно негодовал по поводу такой активной деятельности местных политработников, руководивших этим процессом: «Вот ведь идиотизм, уставили всю Оленью каменными бабами, как остров Пасхи!»
В Щитовой уже в конце шестидесятых начали очень серьёзно строить большие дома. Правда, потом внезапно прекратили: говорят, кому-то показалось, что будет проблема с водоснабжением нового населённого пункта. Мне это непонятно до сих пор: ведь вокруг столько озёр… Стройку на несколько лет заморозили.
Я тогда не раз ходил на рыбалку из Оленьей в район Щитовой с Кириллом Борисовичем Курдиным. Там я видел те недостроенные дома - всё выглядело жутко и зловеще. Зияли пустые оконные проёмы, ветер трепал на стенах слегка выцвевшие лохмотья красной ткани с белыми буквами - остатки лозунгов, призывавших военных строителей сдать объект к такой-то дате. И ни одного человека на захламлённых улицах...
Мне искренне хотелось, чтобы эти дома были всё же достроены. И ведь моя мечта вскоре осуществилась! Но я тогда даже и предположить не мог, что всего через несколько лет на месте скромного посёлка Щитовая вырастет целый город - Вьюжный, Мурманск-60, Снежногорск - а там, где стояли деревянные бараки военных строителей, поднимутся стены больших заводских цехов.
Недавно я смотрел фотографии нынешней Оленьей. Кое-что вполне узнаваемо - увы, совсем немногое, и оно уже в таком состоянии...
Моя школа-восьмилетка теперь, похоже, закрыта. Крошатся и осыпаются кирпичи в стенах старых домов, но зато построено много новых. Я, незадолго до отъезда из Оленьей, успел пожить в самом новом тогда доме номер 33. Мне ясно, где можно было построить дом номер 34. А вот все остальные куда ухитрились втиснуть на такой маленькой территории? Так и не смог понять...
Как мне хочется, чтобы наша Оленья продолжала жить!
Предыдущая часть:
Продолжение:
Другие рассказы автора на канале:
https://dzen.ru/suite/42ca6d86-cb18-488a-8ea3-568a197c3f3e?share_to=link