Зима 1978 года выдалась лютой. Заснеженная тайга глухо стонала под натиском ветра, а в крохотной избушке у реки Еринат горела лучина.
Агафья, последняя из семьи Лыковых, сидела у печи, сжимая в руках потрёпанную Библию.
Глаза её, глубокие, как лесные озёра, скользили по страницам, но мысли были далеко.
Вспоминала отца — Карпа Осиповича, научившего её читать по церковным книгам. Вспоминала мать, умершую от голода, братьев и сестру, ушедших один за другим. Теперь только она осталась. И тайга.
Вдруг за стеной раздался шорох. Не медведь ли? Но шаги были слишком осторожными, человеческими. Сердце ёкнуло: «Опять геологи? Или…»
Дверь скрипнула, и в проёме возникла тень.
— Кто тут? — дрогнул голос Агафьи.
Молодой парень в заиндевевшей шапке замер на пороге.
— Мы с вертолёта… — пробормотал он, ошеломлённый встречей с «дикой отшельницей».
— Продукты привезли…
Агафья молча кивнула, но не подошла ближе. Глаза её выражали не страх, а горькую понимающую грусть: «Мир настиг. Опять.»
Геологи осторожно разгружали мешки с мукой, солью, сушёной рыбой.
Агафья стояла в углу, пальцы вцепились в костяк прялки — будто это единственная нить, связывающая её с прошлым.
— Бери, бабонька, не бойся, — старший из мужчин, бородатый Виктор, протянул железную кружку с дымящимся чаем.
— С сахаром сладко…
Она не ответила. Сахар. Странное слово.
В её мире были только коренья, грибы да горькая черемша.
Но руки сами потянулись к теплу. Первый глоток обжёг губы — сладкий, как грех.
— Зачем пришли? — вдруг спросила она, глядя поверх их голов, туда, где за снежной пеленой мерцала вершина «Сопки Мёртвых» — там лежали её родные.
— Помочь, — Виктор замялся. — Ты же одна…
Ночь геологи спали на полу, а Агафья не сомкнула глаз. Под утро она вынесла им глиняный горшок с мёдом диких пчёл.
— На… Возьмите. Я не милостынница.
Когда вертолёт взмыл в небо, она долго смотрела, как исчезает в облаках железная птица.
Потом перекрестилась и заперла дверь. В углу лежали оставленные ими спички, гвозди, пачка чая. «Искушение», — прошептала она.
Но руки сами развязали мешок с мукой.
В тот вечер в избе пахло «мирским» хлебом.
Первым за 40 лет. Агафья ела, закрыв глаза, а по щекам катились слёзы — не от радости, а от стыда. Отец бы не одобрил.
Она знала — эти люди уйдут. А тайга останется. И она вместе с ней.