— Ты знала, что они придут, что с лицом? — сказал Олег, открывая бутылку виски.
— Вчера вечером, — уточнила Ирина, не отрываясь от доски для нарезки. — После восьми сказал. Это нормально?
В кухне пахло копчёной колбасой, тмином и уксусом — она только что вымыла разделочную доску. За стеной слышался смех: старые друзья Олега приехали с другого конца города, чтобы «посидеть по-человечески». Ирина и правда старалась — вытерла пыль, расставила бокалы, испекла свою фирменную закуску с мясом. Только вот настроение не поспевало за стараниями.
Она не любила этих «старых друзей». Один из них — Кирилл — когда-то отпускал неприличные шуточки, даже в её день рождения. Второй, Серёжа, говорил громко, как будто выступал на сцене. Третий, Павлик, был вечно с кислым лицом, будто кто-то должен был ему деньги.
— Не ворчи, Ир. Ну чего ты опять... — Олег пожал плечами и ушёл с подносом к гостям.
Она осталась на кухне. В её жизни такое случалось нередко: она будто декорация на фоне чьей-то вечеринки. Сначала — с родителями, потом — с первым мужем, а теперь вот с Олегом. Казалось, у неё талант становиться фоном. И хотя с годами Ирина научилась не кричать, не устраивать сцен, она замечала, как внутри скапливается тяжесть.
— Ну и где твоя грозная бухгалтерша? — заорал Кирилл, как только Олег принёс мясную нарезку.
— Не в тюрьме ещё? — добавил Серёжа.
— Бухгалтеры — это ж отдельный вид зверей. Сколько тебе денег на пиво разрешает, а? — Павлик хлопнул Олега по плечу.
Смех. Лёгкий, добродушный, с нотками цинизма. Олег кивнул и улыбнулся:
— Ха, да… у нас всё по ведомости!
Ирина слышала это через открытую дверь. И как будто в фильме про саму себя — звук приглушён, а обида гулко отдается внутри, в груди. Она подняла руки, чтобы убрать волосы с лица, и увидела, что они дрожат.
На кухню зашёл её сын — Ваня, 15 лет, из первого брака.
— Мама… ты в порядке? Может помочь? — спросил он тихо.
Она кивнула.
— Иди, я сама.
Он кивнул в ответ и ушёл обратно в комнату.
Ирина подошла к зеркалу над мойкой.
— Всё нормально, — сказала она себе. — Всё как обычно.
Позже, когда стол был накрыт полностью, Ирина всё же присела рядом с мужем. Она не хотела показывать, что обижена. Хотя слово «обижена» звучало слишком мягко. Скорее — унижена. Принижена. Размазана.
Кирилл наклонился к ней, перегаром на полстола:
— Ир, скажи честно, ты держишь Олежку за кошелёк? Или за... ну, ты поняла.
Олег засмеялся. Слегка. Неловко. Но засмеялся.
Ирина подняла глаза и тихо спросила:
— А зачем вы это говорите?
Сергей хмыкнул:
— Да не кипятись, мы же по-доброму! Мы всегда так. Это шутки.
— Прекрасные шутки, — сухо ответила она и отодвинула бокал.
Прошёл час. В течение этого часа в её адрес прозвучало ещё с десяток таких «добрых шуток». То про то, что женщины не дают жить, то про то, что она, наверное, «контролирует всё» и даже «неплохо сохранилась для своего возраста». Олег не остановил их ни разу.
В какой-то момент она почувствовала, что больше не может слушать.
Она поднялась и спокойно произнесла:
— Вы пришли в мой дом, поели мою еду, и целый час издевались надо мной. И называете это шутками?
Пауза.
— Вам не кажется это странным?
Гости замерли. Кто-то неловко хихикнул.
— Ир, ты чего… Это же просто юмор! — Олег растерянно поднял руки.
— Просто юмор, — повторила она. — Понятно.
Кирилл развёл руками:
— Ну что ты такая нервная? Шутим же!
В этот момент Ирина поняла две вещи.
Первая — её муж никогда не встанет между ней и чужими оскорблениями.
Вторая — он не считает это проблемой.
И она встала.
— Я не злая. Просто я больше не хочу участвовать в этом балагане.
Она развернулась и ушла в спальню. Спокойно. Без крика.
За спиной послышался чей-то голос:
— У неё что, с чувством юмора плохо?
Дверь закрылась.
В спальне было темно. Ирина не стала включать свет. Она села на край кровати и медленно сняла носки — старые, синий в белую полоску, любимые дома. Почему-то именно сейчас это казалось важным: остаться собой. Она слышала, как за дверью продолжается гул голосов, как кто-то открыл холодильник, как снова засмеялись.
Она достала телефон. Ни одного нового сообщения. Хотелось позвонить кому-то, но она не знала, кому. Не маме же. Мама бы только сказала: "Ну ты же знала, за кого выходишь". Подруга Аня на даче с детьми. Да и не хотелось обсуждать это — не сейчас. Всё казалось одновременно обыденным и непереносимым.
Прошло почти два часа. За дверью стало тише. Кто-то хлопнул входной дверью. Потом ещё раз. Послышались шаги.
Олег вошёл в спальню. Он пах виски и колбасой.
— Ир... ты чего так? Ну, правда. Они ж ничего такого не сказали. Ты как-то странно всё восприняла.
Она посмотрела на него. Словно в первый раз — чужого, усталого, не понимающего.
— Олег... а если бы кто-то про твою маму так шутил?
Он смутился.
— Да ну, прекрати... Ты ж знаешь, у них стиль общения такой. Ну подумаешь, пошутили.
— А ты знаешь, какой у меня стиль общения? — тихо спросила она.
— В смысле?
— Я терплю. Всю жизнь. Но, похоже, у меня меняется стиль.
На следующее утро она проснулась рано, не разбудив мужа. Тот лежал к ней спиной, сопел в подушку. На кухне она сварила себе крепкий кофе, включила радио. В голове крутилась одна фраза: "Что ты такая нервная?"
Смешно. Она не нервная. Она спокойная. Просто больше не хочет, чтобы на ней ездили.
Сын вышел из своей комнаты.
— Всё норм? — спросил он, разливая себе хлопья.
— Норм, — ответила она и погладила его по плечу. — Ты всё слышал?
Он кивнул.
— Мне было стыдно за них, — сказал он тихо. — Особенно когда ты сидела и молчала. Будь я бы твоим мужем, я бы их выгнал!
Она улыбнулась.
— Спасибо за понимание.
После обеда она вышла из дома. Без объяснений. Просто надела платье, взяла сумку и ушла. Прогулялась по району, зашла в любимую кофейню, села у окна. Напротив сидела девушка лет 25, судя по разговору — встречалась с молодым человеком. Ирина ловила обрывки фраз:
— …ты не понимаешь, я просто устала объяснять тебе базовые вещи!
— …и да, я не обязана быть милой, если ты ведёшь себя как придурок!
Ирина усмехнулась. Кажется, молодёжь стала честнее. Или просто не терпит так долго, как она когда-то.
Позже она зашла в салон и записалась на курсы по дизайну интерьера. Это было её мечтой уже лет семь. Всё откладывала — то времени нет, то "глупости это", то денег жалко.
А сейчас — уже не жалко. На себя — не жалко.
Вернувшись домой, она не стала спрашивать, кто мыл посуду и кто убирал со стола.
Просто легла в ванну, вымыла голову, включила музыку. И смотрела в потолок.
Вечером Олег снова попытался «поговорить».
— Ир, ну чего ты? Они ж не специально.
— Ты хочешь поговорить про них? Или про себя?
Он замолчал.
— Давай без скандала. Я устал, ты устала.
— Я не хочу скандала. Я просто хочу, чтобы ты понимал, что я больше не собираюсь быть фоном. Не буду делать вид, что мне не больно. Не буду за всех всё делать, чтобы вам было удобно.
Он пожал плечами.
— Ладно… как знаешь. Только не устраивай сцен, хорошо?
Она долго смотрела на него. Потом сказала:
— Сцену не я устроила. Я просто вышла из неё.
На следующий вечер Олег спросил, может, снова позвать ребят, «исправить впечатление».
— Нет, — ответила она спокойно. — Я не хочу.
— Почему?
— Потому что это мой дом. И я не обязана быть в нём "мишенью".
Он ушёл, хлопнув дверью. Не сильно, так — символически.
Она снова села за ноутбук, посмотрела расписание курсов, выбрала себе новый ежедневник. Захотелось записывать туда не только дела, но и мысли.
На первой странице она написала:
"Я имею право не смеяться, если мне не смешно. Я имею право выйти из комнаты. Я имею право быть собой."
Ирина перестала ужинать с мужем. Не нарочно, не демонстративно — просто по времени не совпадало. Он приходил домой позже, чем раньше, иногда ел сам, иногда заказывал еду. Она не спрашивала. Ей хватало того, что на кухне снова стояла тишина. Не было заспиртованного смеха, подколов, пустых тостов «за настоящих баб». Только радио тихо играло, и кот терся о ногу, когда она варила гречку.
Прошла неделя.
Олег всё чаще смотрел на неё с подозрением. Будто ждал чего-то. Иногда пытался "шутить", но делал это неуверенно. Видимо, не был уверен, насколько это безопасно.
— Ир, ну ты чего… уже целую неделю как чужая, — сказал он однажды вечером, пока она гладила рубашки.
Она выключила утюг и повернулась к нему:
— А ты заметил это только сейчас?
— Я не понимаю, чего ты хочешь. Извинился же. Объяснил.
— Ты оправдался. А не извинился.
Он фыркнул.
— Ну всё, началось. Психология. Женские штучки.
Ирина глубоко вздохнула, оставила рубашку на гладильной доске и вышла на балкон. Холодный воздух обдал лицо. Она посмотрела на окна соседей. У кого-то свет, у кого-то темно. Где-то, может быть, прямо сейчас кто-то говорит те же слова, что и Олег. Или говорит ещё хуже. А женщина, как и она, просто молчит. Терпит. Привыкает.
Только она — больше не хочет.
К концу второй недели Олег впервые задал вопрос:
— Ты вообще меня любишь?
— Ты хочешь, чтобы я ответила искренне?
Он кивнул.
— Я не знаю, — сказала она. — Может быть, когда ты был другим. Или когда я была другой.
— Это всё из-за одного вечера?
— Нет, — тихо ответила она. — Из-за многих. Просто в тот вечер я перестала их считать.
Однажды вечером она сидела на кухне с ноутбуком, в наушниках — вебинар по дизайну. Она записывала идеи в блокнот, рисовала схемы. Она выглядела увлечённой, спокойной — и по-настоящему собой. В это время Олег вошёл на кухню и замер. Постоял немного у двери, а потом сказал:
— Ты как будто другая.
— Я просто больше не притворяюсь, — ответила она, не поднимая глаз.
В субботу утром он сел напротив, с чашкой кофе.
— Ир, давай поговорим. По-настоящему. Без шуток.
Она отложила вилку.
— Слушаю.
— Я правда не думал, что тебе было так плохо. Мне казалось… ты всё сглаживаешь. Терпишь, значит, нормально.
— Вот именно, — сказала она. — Ты привык, что если я не кричу, значит, всё в порядке.
— А теперь? — спросил он.
— А теперь я думаю, что хочу жить иначе.
Он нахмурился:
— Это про развод?
Она посмотрела на него долго.
— Я не знаю, Олег. Я хочу уважения. Партнёрства. Чтобы меня слышали, а не просто ждали, что я всё улажу.
Он молчал.
— А ты чего хочешь? — спросила она.
Он пожал плечами.
— Хочу, чтобы ты вернулась.
— Я никуда не уходила, — ответила она. — Я просто больше не играю роль. Хочешь быть рядом с настоящей мной — учись уважать. Не хочешь — не держу.
Олег попытался измениться. Пару раз. Позвал в кафе, в кино. Старался говорить тёплые слова. Не шутил про бухгалтеров. Даже извинился — по-настоящему. Не в духе «ну ты поняла», а с глазами, в которых мелькнуло что-то искреннее.
Но она не торопилась прощать. Не потому, что злилась. А потому, что устала делать вид, что всё можно забыть.
Настоящее решение пришло неожиданно. В один из дней она вернулась домой, увидела, как он лежит на диване, пьёт пиво и смотрит шоу. На экране — мужской стендап, где ведущий кричит: «Ну баба же создана, чтобы мозги клевать!» — и в зале хохот.
Ирина стояла с пакетом молока в руке и смотрела, как Олег смеётся. Он даже не заметил, как она вошла. И в этот момент она поняла, что он всё равно не понял. И не поймёт.
Через неделю она сняла себе небольшую студию недалеко от офиса.
Олег спросил:
— Значит, всё? Вот так?
Она кивнула.
— Да. Без скандала. Без мести. Просто — всё.
Он даже не стал спорить.
Сын переехал с ней. Всё понял — мать наконец стала собой.
Он однажды сказал:
— Мне нравится, какая ты теперь. Даже когда молчишь, ты как будто живая.
Через пару месяцев Ирина сидела в том же кафе, у того же окна, где когда-то наблюдала ссору влюблённых. Только теперь она пила кофе не с болью, а с лёгкостью.
На столе лежал ежедневник. На первой странице — та самая фраза:
"Я имею право не смеяться, если мне не смешно. Я имею право выйти из комнаты. Я имею право быть собой."
И под ней — новая запись, сделанная сегодня:
"И если кто-то называет это «нервной» — пусть называет. Мне с этим жить, а не им."
Она усмехнулась и поставила точку. Не в предложении. В старой жизни.