Холст был пуст, как тишина после грозы. Я развела краски — охру, умбру, каплю лазурного — и вдруг поняла: сегодня нарисую тебя, Филя. Не того, кто ушел, а того, кто остался — в солнечных пятнах на полу, в шелесте листьев за окном, в привычке ждать у двери стук коготков по полу.
Я смешивала оттенки, и в них оживали наши дни:
- Желтая охра — тот вечер, когда ты гонялся за светлячком от лазерной указки.
- Глубокий ультрамарин — твоя тень на траве во время первой прогулки.
- Жженая умбра - наши вечерние игры, когда ты бегал за игрушками, приносил, а я снова кидала.
В какой-то момент мне показалось, что ты рядом — будто тёплый бок прислонился к ноге, а холодок мокрого носа коснулся ладони. Я добавила бликов в твои глаза, и они заиграли, как тогда, когда ты выпрашивал кусочек сыра.
Теперь картина стоит на мольберте. Ты на ней — не больной, не уставший, а вечный. Пусть немного грустный.
И я знаю, что это не прощание, а способ сказать: «Спасибо, что был. Я помню».
Каждый мазок на холсте согревает мне сердце. Филя теперь — и в красках, и в лучах утра, и в шёпоте дождя за окном.
Моя любовь к Филе — это навсегда. А значит, и он — навсегда!
