С детства Наташа проводила каждое лето у бабушки Клавдии Степановны в деревне Берёзовка. Старый деревянный дом с резными наличниками и просторной верандой стал для неё вторым домом. Здесь пахло укропом с огорода, свежевыпеченным хлебом и какими-то особенными травами, которые бабушка сушила на чердаке.
— Ты моя тихая опора, — часто говорила Клавдия Степановна, гладя внучку по голове. — Не как твоя сестра, что только шумит да требует.
Лариса, старшая сестра, приезжала к бабушке гораздо реже. В детстве ещё бывала на каникулах, но чем старше становилась, тем чаще находила отговорки. То лагерь, то курсы, то друзья зовут на дачу. А когда всё-таки приезжала, то обычно с пустыми руками и недовольным лицом.
— Скука здесь смертная, — жаловалась Лариса матери по телефону. — Делать нечего, даже интернета нормального нет.
Бабушка слышала эти разговоры и только качала головой. Наташа тоже слышала, но молчала. Ей нравилось копаться в огороде, помогать с домашними делами, слушать бабушкины рассказы о войне и послевоенной жизни.
Когда Наташе исполнилось двадцать пять, а Ларисе двадцать восемь, между сёстрами случился серьёзный конфликт. Лариса обвинила бабушку в том, что та якобы любит младшую внучку больше, а Наташу — в том, что та специально подлизывается к старушке ради наследства.
— Думаешь, я не понимаю твою игру? — злилась Лариса во время одного из редких визитов. — Каждые выходные сюда ездишь, продукты возишь, лекарства покупаешь. Расчёт чистой воды!
— Никакого расчёта нет, — тихо отвечала Наташа. — Просто бабушка одна, а мне не трудно.
— Ага, не трудно! А потом весь дом себе заберёшь!
После этого скандала Лариса перестала приезжать вовсе. Даже на день рождения бабушки появлялась редко, и то ненадолго. Клавдия Степановна страдала от такого отношения, но виду не показывала.
— Характер у Ларисы тяжёлый, — говорила старушка Наташе. — В отца пошла. А ты в меня — спокойная, добрая.
За год до смерти бабушка неожиданно заговорила о завещании. Было это осенью, когда Наташа приехала помочь с заготовками на зиму.
— Наташенька, — сказала Клавдия Степановна, разливая компот по банкам, — надо мне к нотариусу съездить. Завещание оформить.
— Зачем вам это сейчас, бабуль? — удивилась внучка. — Вы ещё крепкая, здоровая.
— Крепости-то особой нет. Давление скачет, сердце побаливает. А дело это важное — надо всё по закону сделать.
— Ну... если хотите...
— Хочу. И знаю, что хочу. Дом тебе оставлю, и участок тоже. Ты его заслужила — сколько лет ко мне ездишь, помогаешь, заботишься.
Наташа на такие разговоры не настаивала, но и не спорила. Понимала — бабушка права. Все эти годы именно на её плечах лежал уход за пожилой женщиной. Продукты, лекарства, поездки по врачам, ремонт в доме — всё это делала младшая внучка.
В ноябре Клавдия Степановна действительно съездила к нотариусу в районный центр. Наташа её отвозила на машине и ждала в коридоре, пока оформляются документы. Завещание было простым — дом с участком полностью переходил к Наталье Викторовне Соколовой.
— Теперь душа спокойна, — сказала бабушка по дороге домой. — Всё по справедливости будет.
О завещании никому не рассказывали. Лариса с матерью и так редко звонили, а если звонили, то разговор сводился к дежурным вопросам о здоровье и погоде.
Клавдия Степановна умерла в феврале, во сне. Наташа нашла её утром — приехала, как обычно, на выходные, а бабушка не отвечала на стук в дверь. Пришлось вызывать слесаря, вскрывать замок.
Похороны прошли тихо. Лариса с матерью Светланой Ивановной приехали накануне, остановились в районном центре в гостинице. На кладбище держались строго, но без особых эмоций. После поминок сразу уехали в город.
— Дом закрой на замок, — сказала мать Наташе. — Весной решим, что с ним делать.
Наташа кивнула, но ничего не обещала. У неё были ключи, у неё теперь были документы. В деревню не приезжал больше никто — ни Лариса, ни мать. Ни на сорок дней, ни на полгода, ни на годовщину. Даже не позвонили узнать, как Наташа справляется с делами.
А дел было много. Весь следующий год младшая дочь ездила в Берёзовку каждую неделю, а то и чаще. Крыша требовала ремонта — несколько досок прогнили, появились протечки. Веранду нужно было утеплить к зиме, на чердаке навести порядок среди бабушкиных вещей.
Наташа работала медленно, но тщательно. Хотелось сохранить всё так, как просила Клавдия Степановна перед смертью. Дом не должен был превратиться в развалину.
К осени она перевезла в деревню часть своих вещей. Холодильник, телевизор, несколько ящиков с книгами. Стала приезжать на выходные не только для работы, но и просто пожить в тишине. Городская квартира казалась тесной после просторного деревенского дома.
Зимой в Берёзовку добираться было сложнее, но Наташа ездила хотя бы раз в месяц. Проверяла, как работает отопление, не прорвало ли трубы, не забрались ли в дом мыши. Соседи, старики Макаровы, иногда заходили посмотреть, всё ли в порядке.
— Хорошо, что ты дом не бросила, — говорила соседка Анна Фёдоровна. — А то многие уезжают в город, а дома пустые стоят, разрушаются.
— Бабушка просила беречь, — отвечала Наташа.
Весной позвонила мать. Разговор начался как обычно — с вопросов о здоровье и работе. Потом Светлана Ивановна как бы между делом упомянула:
— А мы с Ларисой думали летом в деревню съездить. Давно не были, хочется на бабушкину могилку цветы отнести.
— Конечно, — согласилась Наташа. — Я ключи дам, или сама с вами поеду.
— Лучше вместе. Заодно посмотрим, в каком состоянии дом.
В голосе матери прозвучало что-то настораживающее, но Наташа не стала уточнять. Подумала — наверное, просто соскучились по бабушкиному дому.
Приехали Светлана Ивановна с Ларисой в первые дни июня. Наташа встретила их на станции, довезла до деревни. Лариса за год почти не изменилась — та же стрижка, тот же недовольный вид. Мать постарела, но держалась бодро.
— Дом-то как сохранился! — удивилась Светлана Ивановна, входя в прихожую. — Думала, совсем запустишь.
— Я каждую неделю езжу, — ответила Наташа.
— Каждую неделю? Зачем так часто?
— Ремонт делаю, порядок навожу. Дом требует ухода.
Лариса молча прошла в большую комнату, потом на кухню, потом на веранду. Разглядывала стены, пол, мебель. Руками проверяла, как закрываются окна, открывала и закрывала дверцы комодов.
— А ключи у кого хранятся? — спросила старшая сестра, садясь на диван.
— У меня, — спокойно ответила Наташа.
— А документы на дом где?
— Тоже у меня.
— А налог кто платит?
— Я плачу.
— А свет?
— И свет я.
Лариса кивнула и замолчала. Мать тем временем ходила по комнатам, то и дело охая и вздыхая.
— Какой всё-таки дом хороший был у мамы, — говорила Светлана Ивановна. — Сколько здесь воспоминаний...
Вечером, когда они сидели на кухне за чаем с вареньем, разговор принял неожиданный оборот. Лариса поставила чашку на стол и посмотрела на младшую сестру:
— Слушай, Наташ, а не продать ли нам этот дом?
— Как продать? — не поняла Наташа.
— Ну, обычно. Покупателя найти, деньги поделить по-честному между всеми родными.
— Но дом завещан мне.
— Знаем мы про завещание, — вмешалась мать. — Только подумай сама — справедливо ли это? Мама всех нас любила одинаково.
— Не одинаково, — тихо возразила Наташа. — Иначе завещание было бы другим.
— Мама была уже старая, когда завещание писала, — продолжала Светлана Ивановна. — Может, не все мысли были ясные.
— Мысли были ясными. И нотариус проверял.
Лариса откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди:
— Ладно, допустим, формально дом твой. Но ты же всё равно в городе живёшь. Зачем тебе пустой дом в деревне?
— Не пустой. Я сюда езжу.
— На выходные иногда. А так простаивает. Лучше продать, а деньги поделить. Всем польза будет.
Наташа медленно убирала со стола грязную посуду. Чашки звякали в раковине, за окном кричали петухи у соседей. Летний вечер был тёплым и тихим, но в доме вдруг стало душно.
Утром разговор возобновился. Светлана Ивановна проснулась рано и, не дожидаясь завтрака, снова принялась убеждать младшую дочь:
— Наташенька, дом же не на золоте стоит. Давай всё по совести решим. Мама нас всех одинаково любила.
— По совести? — переспросила Наташа, ставя на стол сковороду с яичницей. — А где была ваша совесть, когда бабушка болела? Когда крышу протекать начало? Когда врачи говорили, что операция нужна?
— Мы же не знали...
— Не знали, потому что не спрашивали. Год назад звонили раз в месяц, а то и реже.
Лариса вышла из комнаты, где ночевала, уже одетая и с недовольным лицом:
— Ты всегда на всём готовом была, Наташ. Младшенькая, любимица. Хоть раз в жизни поступи по-человечески.
— По-человечески — это как?
— Раздели наследство справедливо. Между всеми детьми.
— Справедливо — это когда каждый получает по заслугам, — спокойно ответила Наташа. — А не поровну, просто потому что родились от одних родителей.
Старшая сестра хлопнула ладонью по столу:
— Ты что, святая? Думаешь, одна тут трудилась?
— Не думаю. Знаю. Потому что была здесь каждые выходные последние пять лет.
— А мне работать надо было! Детей растить!
— И мне работать надо. И у меня дети есть.
— Но ты же сама видишь — несправедливо получается!
Наташа поднялась из-за стола и прошла в большую комнату. Открыла старый шкаф, достала папку с документами. Вернулась на кухню, разложила перед матерью и сестрой несколько листов.
— Вот завещание, — сказала ровным голосом. — Заверенное нотариусом. Здесь чёрным по белому написано: собственником дома и земельного участка становится Соколова Наталья Викторовна.
Лариса отпрянула от стола, словно бумаги могли её обжечь:
— Мы и так знаем, что там написано!
— Тогда зачем спорите?
— Потому что это неправильно!
— Это законно, — поправила Наташа. — А правильно или неправильно — решала бабушка, когда завещание составляла.
Светлана Ивановна перевела взгляд на окно, где за стеклом качались ветки старой яблони:
— Может, мама тогда уже не всё понимала...
— Понимала прекрасно. И нотариус её дееспособность проверял. Есть справка от врача.
В доме повисла тяжёлая тишина. Слышно было только тиканье старых часов на стене да шум листвы за окном.
Наташа аккуратно сложила документы обратно в папку:
— Если вы приехали только из-за денег, то разговор окончен. Больше не собираюсь оправдываться перед теми, кто пять лет назад в последний раз порог этого дома переступил.
— Наташ, ну нельзя же так... — начала мать.
— Можно. И нужно. Бабушка не случайно мне дом оставила. Знала, кто за ним будет ухаживать, а кто только о деньгах думает.
— У тебя совести нет, — процедила Лариса. — Родную сестру обделить...
— Никого я не обделяла. Каждый получил по заслугам. Ты заслужила то, что заслужила. Ровно столько, сколько вложила в бабушкины последние годы.
— А сколько я вложила?
— Ничего. Абсолютно ничего.
Лариса вскочила со стула и направилась к выходу из кухни. На пороге обернулась:
— Знаешь что? Пусть твой дом тебе поперёк горла встанет!
— Не встанет, — спокойно ответила Наташа. — Потому что заслужен честным трудом.
Мать что-то пробормотала про родственную совесть и про то, что так не делается между близкими людьми. Но голос у Светланы Ивановны был уже неуверенный, словно сама понимала — спор проигран.
Сборы заняли полчаса. Лариса молча складывала вещи в сумку, сердито хлопая дверцами шкафа. Мать ходила по дому, будто прощалась, но ничего не говорила.
— Довезти до станции? — предложила Наташа, когда сестра с матерью вышли на крыльцо.
— Сами доберёмся, — буркнула Лариса.
— Автобус через час, — напомнила младшая дочь.
— Дождёмся.
Светлана Ивановна остановилась у калитки и обернулась:
— Наташ, может, ты ещё подумаешь?
— Не о чем думать, мам. Всё уже решено. И не мной — бабушкой.
— Но мы же родные...
— Если бы вы помнили об этом раньше, может, и разговора такого не было бы.
Автобус увёз мать с Ларисой после обеда. Наташа проводила их до дороги, помахала рукой и вернулась в дом. Стало удивительно тихо и спокойно.
С тех пор звонков почти не было. Только редкие короткие сообщения от матери — дежурные поздравления с праздниками, без смайлов и лишних слов. Лариса не звонила вовсе. Отношения стали формальными, словно между семьёй легла невидимая граница.
Наташа больше не обсуждала эту тему ни с кем. Продолжала ездить в деревню каждые выходные, ухаживала за огородом, переписывала бабушкины рецепты из старой потрёпанной тетради в новую.
К осени оформила постоянную регистрацию в Берёзовке. Провела интернет, поставила современный котёл отопления, завела собаку — дворняжку по кличке Рыжик. Стала бывать в деревне чаще, чем в городской квартире.
Соседка Анна Фёдоровна частенько заходила на чай:
— Хорошо, что дом не пустует. А то многие городить родственники продают, а новые хозяева только летом приезжают.
— Мне здесь хорошо, — отвечала Наташа.
— И правильно. Дом любит, когда в нём живут. Твоя бабушка, царствие ей небесное, точно знала, кому оставить.
— Знала.
Зимой Наташа переехала в деревню окончательно. Городскую квартиру сдала в аренду — деньги пригождались для ремонта и обустройства. Работать стала удалённо, благо интернет позволял.
Соседи быстро привыкли к новой обитательнице бабушкиного дома. Называли просто — хозяйка. Иван Петрович Макаров иногда заходил поболтать, приносил свежую рыбу с пруда. Анна Фёдоровна делилась семенами и рассадой.
Однажды весной, когда Наташа сажала картошку на огороде, к ней подошла соседка:
— А сестра твоя больше не приезжает?
— Нет.
— Поссорились?
— Можно и так сказать.
— Из-за дома, наверное?
— Из-за дома.
Анна Фёдоровна покачала головой:
— Всегда так бывает с наследством. Кто в гробу, того и вина. А живые делят да ссорятся.
— Здесь не так, — возразила Наташа, выпрямляясь и отирая руки о фартук. — Бабушка всё правильно сделала. Дом достался тому, кто его заслужил.
— Ну, тебе виднее. Ты же здесь была все эти годы.
— Была. И буду дальше.
Вечером Наташа сидела на веранде с чашкой чая. Рыжик дремал у её ног, за окном пели соловьи. В доме пахло свежевыпеченным хлебом и мятой с огорода — точно так же, как пахло при бабушке.
Наташа не чувствовала ни злости, ни обиды на мать с сестрой. Только твёрдую уверенность в том, что всё произошло правильно. Клавдия Степановна оставила дом не по старшинству или родству, а по любви и заботе. И этот выбор оказался единственно верным.
Дом жил своей размеренной жизнью. Утром пели петухи, днём гудели пчёлы в яблоневом саду, вечером возвращались с пастбища коровы. И в этой простой деревенской жизни Наташа нашла то, что искала — покой и уверенность в завтрашнем дне.
Бабушкино завещание было не просто юридическим документом. Это было признание того, что настоящая любовь измеряется не словами, а делами. И Наташа это понимала лучше всех.