— Ну и что ты на меня так смотришь? — Марина в упор глядела на мужа, даже не притворяясь спокойной. — Думал, если мама твоя подохнет, я танцевать начну?
Сергей промолчал. Поставил кружку с чаем на подоконник, сел на стул. Молчание у них в семье всегда значило «начинается». Дальше, как по нотам: сначала вспоминается, кто в кого первым тарелкой кинул, потом кто что кому не сказал на похоронах, а финал всегда один — дверь с грохотом, и она по привычке едет к сестре на ночь.
Но в этот раз было иначе.
Потому что умерла Тамара Ивановна. Свекровь. Крепкая, гневливая, с лицом как наждак и языком похлеще полицейского протокола. Она до последнего держалась: на даче — летом, в квартире — зимой, старую «девятку» выгоняла из гаража раз в неделю, чтоб не заржавела. Никто не знал, откуда у неё были силы так жить после инсульта. Но вот не выдержала.
— Тебе не жалко, я понимаю, — снова заговорила Марина, уже тише, но с тем же нажимом. — Но ты хоть ребёнку объясни, почему мы не можем просто переехать туда. Она же твоя мать, не чужая.
Сергей поднял глаза.
— Потому что там теперь бардак, Мари. И не только в вещах. Она вообще завещание не оставила.
— Как не оставила?! — голос её сорвался, будто в ушах зазвенело. — Ты издеваешься? Она с утра до вечера на кладбище каталась, с вениками да поминками, а про бумаги не подумала?
— Нет, не оставила. Я у нотариуса был. Всё по закону — я наследник первой очереди. Но, — он поморщился, — оказывается, не один.
Марина прищурилась.
— Кто ещё?
— Лена...
— Какая ещё Лена? — перебила она, уже вскакивая. — Та Лена?! ЭТА?!
Сергей тяжело кивнул.
— Та самая. Моя бывшая. Мать моего сына. Ну ты же знаешь.
— Ты издеваешься, что ли?! — Марина размахивала руками, как дирижёр в истерике. — Эта твоя бывшая, которую твоя мать на дух не переносила! Она теперь тоже наследница?
— Ну, не совсем. Она подала заявление, что у неё на иждивении был Никита, сын. А мама якобы помогала деньгами. И раз так — можно претендовать на часть имущества. Там нотариус сказала — спорный случай, возможно, через суд.
— Суд? С этой кобылой? — Марина упёрлась руками в бока. — Да я ей зубы пересчитаю без всякого суда!
Сергей только закрыл глаза.
В эту минуту в кухню заглянула их дочь, шестнадцатилетняя Соня, в наушниках и с кошкой в руках.
— Мам, ты опять орёшь, — буркнула она и исчезла обратно.
Марина выдохнула.
— Понимаешь, Серёж, я пятнадцать лет терпела эту твою маму. С её нравами, её пловом с изюмом, её фразами про «первую жену-то хорошую ты упустил». А теперь, когда она наконец померла — простите, Господи, — я хотя бы хочу пожить в нормальной квартире, без твоих заначек в гараже и её ковров на стенах. Почему эта Лена опять всплыла?
Сергей потер лоб.
— Потому что она — мать моего сына. И если будет суд, судья будет смотреть на то, помогала ли мама Никите. А она, похоже, помогала.
— Да пошли они все! — Марина хлопнула по столу. — Я из этой квартиры никуда не поеду. Мне на даче холодно, ты сам знаешь. Там дрова таскать надо, печку топить. Я в таком возрасте уже не собираюсь жить в стиле «домик лесника».
— Мы там жили пять лет назад летом, и ты не жаловалась, — тихо напомнил он.
— Я тогда ещё мечтала, что твоя мама улетит в Италию и останется там. А она осталась тут — и сожрала мне всю нервную систему! И теперь ты хочешь, чтобы я боролась за её квартиру с твоей бывшей?
— Я ничего не хочу, — хрипло ответил он. — Я просто объясняю, как оно есть. И да, кстати. Тамара Ивановна оставила ещё одну бумагу. Не завещание. Просто письмо. В ящике с лекарствами. Написала, что «пока вы, идиоты, будете делить мою квартиру, я буду отдыхать».
Марина замолчала.
Потом хмыкнула.
— Ну вот и отдыхай, бабушка. Только мы без боя не сдадимся.
Квартира Тамары Ивановны находилась в хрущёвке на Ленинградском шоссе. Узкий подъезд, запах сырости и маринованной капусты с первого до пятого этажа. У двери висела табличка: «Злая собака». Сама собака умерла ещё в 2009 году, но табличка осталась как реликвия.
Марина зашла первой, как танковый прорыв.
— Так. Всё. Сначала убираем все эти кружевные салфетки. Потом — этот жуткий сервант с «хрусталём». И, бога ради, вот этот портрет со Сталиным! У тебя мать что, членом политбюро была?
— Она просто из поколения, где уважали порядок, — буркнул Сергей.
— Ага. И ненавидели всех, у кого ногти накрашены красным. Я помню.
Квартира была тёмная, с затхлым воздухом и старой мебелью. Но Марина в ней уже видела будущее: переделка кухни, снос перегородки, шкаф-купе вместо ржавого серванта. Надежда — страшная сила.
И тут зазвонил телефон.
Сергей взял трубку и побледнел.
— Кто это? — насторожилась Марина.
— Лена, — ответил он после паузы. — Она говорит, что у неё есть бумаги. Документы, подтверждающие помощь Тамары Ивановны. Платёжки, расписки. Хочет встретиться. И... приехать посмотреть квартиру.
— ЧТО?! — Марина вскочила. — Она сюда приедет? В НАШУ квартиру?!
— Ну, формально она ещё не наша. Ещё полгода вступления в наследство. А пока — общее имущество. Да, она имеет право...
— Имеет право? — переспросила Марина. — У меня тоже есть право. Право втащить ей при встрече.
— Мари...
— Всё, Серёжа. Пусть приезжает. Только я буду дома. И ты не вздумай меня просить быть «полегче». Ты знаешь, что я умею улыбаться только, когда сдам налоговую декларацию. А к этой женщине у меня стойкий аллергический дерматит.
Сергей смотрел на жену с тем выражением, с каким человек смотрит на открытый люк посреди дороги: вроде бы можно пройти, но шанс упасть — девяносто процентов.
— Окей. Она приедет завтра. К обеду.
— Отлично, — оскалилась Марина. — Я как раз готова к приёму гостей. Надену самое лучшее: терпение, сарказм и кастет.
На следующий день, в двенадцать тридцать, в дверь позвонили.
Марина лично открыла.
На пороге стояла женщина лет сорока пяти, высокая, ухоженная, в дорогом пальто. Губы — алые, взгляд — прямой, уверенный.
— Привет, Серёжа, — сказала она.
— Привет, Лена, — буркнул он.
— А ты, значит, Марина, — обратилась Лена к жене Сергея, с легкой улыбкой, но глазами, как лезвием.
— Да, я. Очень приятно, — Марина прищурилась. — Проходи. Только с порога сразу предупреждаю: я собак не держу, но могу покусать.
Лена хмыкнула.
— Я по делу. Не бойся.
— Да я не боюсь. Я вообще давно хотела тебя увидеть. Сравнить, так сказать, с оригиналом.
— С каким оригиналом? — удивилась Лена.
— Ну, с тем, за кого я теперь замужем. Хотела понять, с чего ты так быстро ушла. Теперь понимаю — нервы надо беречь.
Сергей поморщился.
— Девочки, давайте без этого...
— Ты молчи, — одновременно бросили обе.
И вот они сели. За стол. Как три фигуры в шахматной партии, где король давно без власти, а ферзи готовы вцепиться друг в друга с криком «мат!».
Лена удобно устроилась на диване под покрывалом с оленями, которое Марина с остервенением собиралась вчера выкинуть.
— Милый, а у тебя есть кофе? — с нагловатой нежностью спросила она, будто только что вышла из спальни Сергея.
— Есть только растворимый, — буркнул он, уже поднимаясь.
— Отлично, — улыбнулась Лена. — Напомнит мне студенческие годы. Когда я ещё была замужем за тобой.
Марина метнула в неё взгляд, в котором было всё: угроза, отвращение, сарказм и тысяча нереализованных подзатыльников.
— Давайте ближе к делу, а? — уселась она напротив, сцепив пальцы, как адвокат на слушании. — Ты говорила про какие-то документы.
— Да, — Лена вытащила папку из сумки. — Тут копии квитанций за репетиторов, кружки, оплату терапии, спортшколу. Всё — за последние пять лет. Плюс перевод на мою карту — от Тамары Ивановны. И не разово, а стабильно. На лекарства Никите, на зимнюю куртку, на зубы, кстати. Молочные. Но сумма — вполне взрослая.
— Ты с ума сошла, — тихо прошипела Марина. — Ты серьёзно считаешь, что эти платёжки дадут тебе право на квартиру?
— А чего ты так нервничаешь? — спокойно отозвалась Лена. — Боишься, что суд встанет на мою сторону?
— Я боюсь, что я сейчас не выдержу и заварю тебе кофе с хлоркой. Просто из гуманитарных соображений.
Сергей молча поставил чашку перед Леной и сел рядом. Он уже чувствовал себя медиатором в переговорной с ядерной боеголовкой.
— Послушай, Марина, — устало начал он. — Это не она придумала. Это правда. Мама помогала. Я не знал. Но вот переводы, вот карточки, вот всё.
— Конечно не знал, — усмехнулась Лена. — Ты вообще ничего не знал. Сколько раз Никита приезжал к бабушке? Семь. Восемь? А у неё в телефоне — почти сто фотографий с ним. И аудио. Где он ей стихи читает. Где она ему кашу варит. Ты в курсе, что она в январе на такси везла его к зубному?
Сергей выглядел так, как будто его вдавили в диван.
— Он сын, Серёж. Твой. А теперь ты сидишь тут, между женой и бывшей, и говоришь: «я не знал». Поздравляю.
Марина побледнела.
— Он ни при чём. Это я не знала. Что вы с ней в тайне передавали деньги и выгуливали сына.
— Мы не «выгуливали», — тихо сказал Сергей. — Он приходил к бабушке. Я приезжал раз в месяц. Мы гуляли. Всё.
— А я, значит, с твоей мамашей кашеварила и говорила ей, что ты — лучший мужчина в мире, — хмыкнула Марина. — А ты в это время устраивал семейные чаепития с прошлым.
— Это не было романтикой, — взорвался он. — Я просто хотел, чтобы сын знал бабушку. Маму. Которую, между прочим, ты и видеть не хотела.
— Не хотела? — Марина ударила кулаком по столу. — Да я с ней на даче спала на полу, пока она на втором этаже вызывала «экстрасенса из Рязани»! Я её боялась как огня, но уважала, как туберкулёз! А ты… ты… ты ей даже слово поперёк не сказал, когда она называла меня «медсестрой без диплома».
Лена молчала. Она просто сидела и смотрела, как рушится ещё один брак. Не её — но всё равно с интересом. Как зритель на премьере трагикомедии.
— Короче, — тихо, но чётко произнесла она. — Я подам в суд. Не из вредности. Я не злая. Просто Никите нужно жильё. И да, я понимаю, что ты хочешь тут жить. Но квартира большая. Там три комнаты. Почему бы не поделить?
— Поделить? — хрипло рассмеялась Марина. — Что ты предлагаешь, повесить штору поперёк коридора и жить, как в коммуналке 1986 года?
— Почему нет? — Лена пожала плечами. — Либо так. Либо продаём и делим по решению суда.
— Я тебя убью, — ровно произнесла Марина. — Тихо. Ножом. И скажу, что по ошибке. Перепутала с цыплёнком в духовке.
Сергей хлопнул по столу.
— ВСЁ! — крикнул он. — Вы обе! Остановитесь! Вы вообще в курсе, что я — человек, у которого умерла мать, и который в один момент понял, что живёт между адом и персональным саркастическим Везувием?!
Обе уставились на него.
— Мама была сложной. Но она не была дура. Она понимала, что вы обе меня любили. Или любите. Или не знаю, что вы там чувствуете. Но факт — она оставила квартиру без завещания. Значит, хотела, чтобы мы сами решили, кто тут человек, а кто — гиена.
— Так давай решим, — спокойно кивнула Лена. — Я заберу меньшую долю. Только дай Никите право на комнату.
— Ага, — Марина усмехнулась. — А потом он вырастет, приведёт сюда бабу, и я буду ужинать под их стоны? Да, конечно. Прекрасная перспектива.
Лена замолчала. Потом встала.
— Ты всегда была слишком резкой. Наверное, за это он тебя и полюбил. Но не забывай: у нас с Серёжей общий сын. У вас — кошка и ипотека.
— У нас — взаимность, — парировала Марина. — А не алиментные уикенды.
Сергей схватился за голову.
— Всё. Закрываем тему. Я беру паузу. Я поговорю с юристом. Потом с Никитой. Потом с бутылкой. В этом порядке.
— Отлично, — кивнула Лена. — Давайте всё решим по закону. Но помните: у меня больше, чем платёжки. У меня — честь сына.
И она вышла.
Оставив после себя шлейф духов, презрения и юридически обоснованной уверенности.
— Ты её любишь? — спустя полчаса спросила Марина, сидя на табуретке с рюмкой в руке.
— Нет, — вздохнул Сергей. — Но я её уважаю. Она растила сына одна. Не визжала. Не шантажировала. Просто делала, что могла.
— А я, значит, визжала и шантажировала?
— Иногда. Но ты — моя жена.
— И что мне теперь делать?
Он пожал плечами.
— Либо подавать встречный иск. Либо… подумать. Я не хочу войны. Я хочу тишины. Хочу, чтоб мы всё решили. Без крови. Без истерик.
Марина смотрела в окно. Вниз, на машины, на асфальт. Потом шепнула:
— Я её убью. Но юридически чисто.
— Не сомневаюсь.
Вечером Марина села на старый диван и достала письмо. То самое, от Тамары Ивановны. Прочитала снова. Там были ещё строки.
«Вы оба — кретины. Но я вас люблю. Надеюсь, вы не сожжёте квартиру в этой войне. Если что — у Серёжи в шкафу документы. Только не рычите, как собаки. А то и правда вернусь, привидением.»
Она улыбнулась. Сквозь слёзы.
И сказала:
— Серёжа, завтра едем к юристу. Но сначала я кое-что должна сказать Лене. Лично. Без рюмки. Без ножа. Пока не поздно.
Это была не капитуляция.
Это было начало чего-то страшного — или разумного.
Лена сидела в кафе у районного суда, пьёт латте и смотрит в окно. На ней всё то же пальто, только сегодня с шарфом. Красным. Броским. Демонстративным. У неё лицо женщины, которая знает, чего стоит. И которая собирается взять своё. Законно. С улыбкой.
Через дорогу, в припаркованной «Киа» с отломанным зеркалом, сидела Марина. Без макияжа, с зажатой в руках папкой и внутренним ощущением, что сегодня ей предстоит либо выиграть войну, либо сгореть в ней.
— Ну что, — пробурчал Сергей с водительского сиденья. — Точно идёшь?
— Я не в ЗАГС, Серёжа. Я в бой. Не волнуйся, у меня ножа нет.
— Уже хорошо, — хмыкнул он.
Она вышла. Зашла в кафе.
— О, привет, — Лена подняла глаза и удивлённо улыбнулась. — А я думала, вы с юристом. Или решили просто продать всё к чёрту и купить три палатки?
— Палатка тебе бы подошла, — ответила Марина. — Маленькое пространство, где ты одна, без людей и без зеркал.
— Присаживайся, — Лена отодвинула стул. — Я люблю, когда перед бурей есть кофе.
Марина села. Медленно. Уверенно. В глазах у неё было что-то новое. Тишина. Но тревожная.
— Слушай, Лена, — начала она. — Я думала. И я готова на одну вещь.
— На что же? — приподняла бровь та.
— Я согласна отдать тебе комнату.
— Так. Это подвох?
— Нет. Без подвоха. Просто комната — Никите. Оформим на него, когда станет совершеннолетним. Но при одном условии.
— Я слушаю.
— Ты отказываешься от суда. От претензий на остальную квартиру. И убираешься из нашей жизни. Насовсем.
Лена поставила чашку. Смотрела внимательно.
— Почему ты вдруг стала такой щедрой?
— Потому что поняла: я сильнее. Не громче, не злее. А именно — сильнее. Я живу с ним. Я каждый день варю суп, глажу рубашки и терплю его ночное храпение, как сирену МЧС. А ты… ты — из прошлого. И пусть у тебя документы, фотографии и сын. Но ты — прошлое. Я — настоящее. И мне хватит.
Лена вздохнула.
— А если я не соглашусь?
— Тогда суд. И я не уступлю ни сантиметра. Я подниму все разговоры с твоей матерью про алименты, запрошу переписки, свожу Никиту к психологу — пусть он расскажет, как ты манипулируешь им. Я умею быть милой. Но я ещё лучше умею быть стервой. Запомни: я терпела твою тень в этой квартире пятнадцать лет. И больше не буду.
Пауза.
Потом Лена рассмеялась. Не зло. Искренне. Грустно.
— Знаешь, Марина… а ты мне нравишься. Если бы мы не делили квадратные метры, мы бы, может, даже сдружились.
— Не уверена. Я с призраками не дружу.
— А я, может, устала быть призраком.
И вот тут случилось главное.
— Я отказываюсь от претензий, — тихо сказала Лена. — Оформляйте на Никиту, как договорились. Комната — его. Остальное — ваше. Но знай: это не проигрыш. Это — выбор. Я не хочу, чтобы мой сын рос в войне. Пусть хоть у него будет комната, а не детство между двумя ведьмами.
— Мы не ведьмы, — хмыкнула Марина. — Мы просто женщины, которые слишком долго доказывали, кто важнее.
— Ну да. А он… он просто мужчина, который не смог сделать выбор. Никогда.
Они обе посмотрели на улицу. Там Сергей чесал затылок и смотрел в небо, как будто оттуда должны были скинуть подсказку, как жить дальше.
— Прощай, Марина, — тихо сказала Лена, поднимаясь. — И спасибо, что не ударила меня сковородкой. А было же желание, правда?
— Было. Но я взрослая. И сковородку жалко.
Лена ушла. Без злобы. Без триумфа. Просто — ушла.
Через месяц нотариус оформил всё, как договорились.
— Комната — на Никиту, — объявил он. — Остальное — единолично ваше, Сергей Андреевич и Марина Николаевна.
— А Лена? — уточнил Сергей.
— Отказалась. Письменно. Удивительное дело, знаете ли.
Марина молча кивнула. У неё в сумке уже лежал лист с планом ремонта: снести перегородку, заменить пол, убрать запах ментола, который ещё держался в коридоре.
— Ты молодец, — сказал Сергей вечером, когда они пили чай на кухне. — Я боялся, что ты её придушишь прямо в кафе.
— Не, — отмахнулась Марина. — Если бы я её придушила, мне бы потом пришлось с ней соседствовать в аду. А я её там видеть не хочу. Даже там.
Он засмеялся.
— Знаешь, Мариш… Я ведь и правда не выбирал. Я просто боялся. Всегда.
— Я знаю, — спокойно сказала она. — Но теперь ты выбрал. Наконец-то. Поздравляю.
Он кивнул.
— А может, поедем завтра на дачу? Там, кстати, старый гараж. Надо посмотреть, что там у мамы осталось.
— Только если по дороге заедем за вином. И новыми замками. Я больше никого не пущу без спроса. Ни в дом. Ни в жизнь. Ни в сердце.
Никита пришёл к ним через неделю. Скромный, высокий, с глазами отца.
— Спасибо за комнату, — тихо сказал он. — Мама сказала, что это вы с Мариной так решили. Мне… мне очень важно, что у меня теперь будет угол. Только мой.
— Это бабушка так хотела, — улыбнулась Марина. — В письме написала. Правда, с формулировкой: «пусть этот лоботряс хоть когда-то будет знать, где у него тапки».
Никита засмеялся.
И впервые назвал её не по имени, а просто:
— Спасибо, тётя Мари.
И это было лучше любого приговора суда.
Финал:
Квартира осталась. Семья — почти. Комната — Никите. Мир — достигнут. Война — проиграна, но честно. А главное — Марина больше не делит любовь, территорию и тишину ни с кем.
Теперь она просто живёт. Без скандалов. Без визита «бывших». Без страха, что у неё отнимут. Потому что теперь она сама всё выбрала.
И себе — и за него.
Конец.