Тишина. Не просто отсутствие звука. А плотная, тяжёлая, как спрессованный пепел от костра, который уже не даст тепла, но всё ещё жжёт кожу. Она обволакивала, давила на виски. Толик поднялся с горячего пола — не пола, а чего-то гладкого и живого под ним, излучающего тепло, как нагретый камень. Плечо горело огнём — удар пришёлся точно. В слабом, призрачном свете, что сочился из самих стен Нечто, как слюна из пасти спящего зверя, он различал силуэты. Живые? Едва. Скер сидел, прислонившись к стене, лицо серое от боли и пота, пальцы мертвой хваткой впились в разорванную руку — тряпка, пропитанная тёмным, прилипла к ране. Двое других лежали неподвижно. Тени. Тени, какими были все они ещё час назад. А в темноте, глубже по коридору… Стон. Нечленораздельный, полный боли и страха. Кто-то, кого ураган не унёс, но покалечил.
— Колька… — выдохнул Толик, и имя повисло в липкой, душной тишине, не найдя отклика. Только гул Нечто, низкий, ровный, как сердцебиение гиганта, напоминал: ты в чреве зверя. Чужого. Голодного? Или просто… горячего?
Он закрыл глаза. Не от боли. От невозможности смотреть на этот новый ад. И погрузился… нет, провалился в прошлое. Туда, где было холодно. Парадокс. Туда, где дрожала земля от иного — от Великой Ночи.
ВОСПОМИНАНИЯ: ЛЁД В КОСТЯХ И ГОЛОС МАТЕРИ
Холод. Не тот, что щиплет щёки на ветру. А тот, что въедается в кости, выжигает мозг, заставляет сердце биться еле-еле, только чтобы не замерзнуть насмерть. Великая Ночь. Три цикла солнца не было. Три долгих, ледяных сна. Жители просыпались — редко, как семена, проверяющие: а не оттаяло ли? Не вернулся ли теплый ветер, пахнущий жизнью?
Толик — маленький, свернувшийся клубком под шкурой флюра. Его мать. Хрупкая, вся в трещинах — не морщинах, а настоящих трещинах на пальцах, ладонях, от работы с камнем, с ледяной крошкой. Её голос, тихий, как шелест замерзшего листа:
— Были другие… до нас, сынок. Сильные. Умные. Жили… пока не пришло Серое Нечто.
Она рисует пальцем на инее, покрывающем стену их норы. Странные фигуры.
— Оно пришло тихо. Как тень. Забирало тех, кто не успел… спрятаться вглубь. В самые тёмные щели. А после Серого… пришла Засуха. Та, что воду отняла. Потом… Время Потопа. — Её голос дрожит. — Волны… сынок, волны такие, что горы съели! Словно крошки! И только… только те, кто выжил в Великой Ночи… смогли снова… огонь зажечь. Продолжить.
Маленький Толик не понимал. Серое Нечто? Потоп, съедающий горы? Сказки. Страшилки для непослушных детей. Как и байки старого Шара, того, что с пустыми глазницами и вечно качающегося у огня.
— Оно пришло ночью… — шипел Шар, его безглазое лицо поворачивалось к Толику. — Сначала — тень. Потом… крики. Кто успел — в пещеры, в самые узкие щели, где тварь не пролезет! Кто нет… — костяной палец тыкал в свои пустые глазницы. — Их глаза… горели! Пока не потухли!
Толик смеялся тогда. Не верил. Страшно было, да. Но… сказки. Пока сегодня. Пока он не коснулся этой белой, тёплой, живой стены. Пока Нечто не понесло их бог весть куда. Теперь слова Шара звенели в ушах, как предсмертный хрип.
Маленький Толик ежился под шкурой, пытаясь представить волны, выше гор. Холод пробирал до самых косточек. Мать поправила шкуру, её шершавая ладонь коснулась его щеки.
– А почему... – пролепетал он, внезапно вспомнив дразнилки других детей, – почему меня зовут Толик? А Кольку – Колька? Таких имён... ни у кого нет. Все – Скор, Дар, Лист... а мы... странные.
Мать замерла. Её глаза, обычно уставшие, но тёплые, стали вдруг далёкими, как будто смотрели сквозь ледяную стену норы в какое-то страшное прошлое. Голос её опустился до шёпота, такого тихого, что Толику пришлось затаить дыхание.
– Время твоего прихода... и Колькиного... было... особенным. Страшным и... чудесным. – Она сделала паузу, собираясь с мыслями, с духом. – Я носила вас под сердцем... уже тяжело было. Селение наше тогда стояло у Большого Уступа. И однажды... на закате... пришли Тени.
Она обняла его крепче, будто защищая от того, о чём говорила.
– Две тени. Огромные... Выше самых высоких скал Уступа. Они встали на краю... как горы, что вдруг выросли из ничего. Никто не знал – что это? Откуда? Камнепады? Новые звери? Боги?.. Страх... он висел в воздухе, густой, как дым. Все замерли. Смотрели. И тогда...
Мать замолчала, её пальцы непроизвольно впились в шкуру.
– ...Одна из Теней... двинулась. Тихо. Плавно. Просто... протянула что-то – руку? Крыло? Луч? – к краю селения... к кварталу Гончаров и Ткачей... И... стерла. Понимаешь? СТЕРЛА. Без звука. Без огня. Просто... перестало существовать. Дома, жители, загоны... пустота. Чистая, гладкая, как ледник... и страшная. Мы... мы даже крикнуть не успели. От ужаса.
Толик притих, забыв о холоде, воображая эту немую гибель.
– А потом... – голос матери дрогнул, – ...потом был Гул. Не как гром. Как... ветер внутри горы. Мощный. Низкий. Он шёл ОТ Теней. И в этом гуле... – она наклонилась к его уху, будто боялась, что тени услышат даже сейчас, – ...прозвучало имя. Чётко. Ясно. Как будто кто-то огромный прошептал на ухо всему миру: "КОЛЬКА".
– Имя? – ахнул Толик.
– Да. Имя. Твоему брату. Первому, кто выскользнул на свет в ту ночь, пока мы все дрожали от страха в самых глубоких норах. А потом... – в её голосе появилось что-то невероятное, смесь благоговения и ужаса, – ...с неба упал Дар.
– Дар?
– Кусок. Огромный. По размеру он был огромный, больше половины того, что осталось от селения. МЯСА. Незнакомого. Чистого. Сияющего, как луна. Пахло... жизнью. Силой. Он рухнул на пустошь за селением. И началась... – мать покачала головой, словно до сих пор не веря, – ...привольная жизнь. Сытая. Как в сказках стариков. Мы ели, запасали, силы вернулись. Никто не голодал той зимой. Никто! А когда пришёл твой черёд появиться на свет... – она посмотрела прямо в его глаза, и Толик увидел в них отблеск того давнего чуда, – ...Гул вернулся. Тот же самый. Громче, может. И в нём прозвучало: "ТОЛИК". Так я назвала тебя. Знаками неба. Именем, данным Тенями, что принесли смерть... и спасение. Ты и Колька... вы были... предзнаменованием. Странным. Страшным. Но... нашим.
...Маленький Толик не понимал до конца. Страшно? Да. Но и... гордо? Его имя было не просто имя. Оно было Эхом тех Теней, Гулом с неба. Как и имя Кольки. Они были особенными. Отмеченными. Связанными с чем-то огромным и непостижимым.
Возвращение в реальность корабля:
Толик открыл глаза в мерцающей полутьме чужого корабля. Гул Нечто вокруг было таким знакомым... Почти как тогда. "Толик". Его имя. Имя, данное Гулом из тени, уничтожившей часть мира. Имя, которое он разделял с братом, чей стон, возможно, доносился сейчас из тьмы. Он сжал кость – свой якорь в этом безумии. Страшные Тени... Корабль, плывущий сквозь миры... Уничтожение и Дар... Круг замкнулся? Или только начал свое вращение? Воздух внутри был спёртым, горячим. Пот стекал по спине под грубой тканью. Никакого намека на холод. Только глубинное, пульсирующее тепло самого Нечто.
Где-то в глубине корабля снова послышался протяжный, живой вздох. Или... Гул? Тот самый? Толик почувствовал, как по спине пробежали мурашки, но кожа оставалась влажной от жары. Не просто страх. Признание. Они с Колькой были частью этого. С самого начала. И корабль... это Нечто... знало?
РЕШЕНИЕ: МЕЖДУ АДОМ И БЕЗДНОЙ
— Мы… слишком далеко.
Голос Скера, хриплый от боли и пересохшего горла, выдернул Толика из воспоминаний. Скер развернул кусок кожи флюра — их карту. Линии, нацарапанные углём, дрожали в его дрожащих, потных руках.
— Смотри… — он ткнул пальцем в условную точку, где, по их догадкам, был их холм с норами. — Даже если… если попробуем пешком… солнце справится с нами за час. Меньше.
Толик кивнул, сглотнув комок пыли, смешанный со страхом. Горло пересохло. Он видел. Когда Нечто остановилось в первый раз… он подполз к тому месту, где стена была… не стеной. Как окно. Прозрачное. И за ним… Чёрная пустыня.
Не песчаная. Нет. Чёрная, как ночь без звёзд. Как зола после гигантского пожара. Песок… он не лежал, он кипел. Мелкими пузырьками, будто грязь в самом пекле болота, но горячее ада. Воздух за окном колыхался от жара, и сквозь прозрачную преграду струился запах… не смерти. Хуже. Полного, абсолютного небытия. Как будто сама жизнь там испарялась под незримым солнцем.
И был Марк. Отчаянный, обожжённый жаждой Марк. Решил — а вдруг выход? Подполз ближе, прильнул лбом к горячей прозрачной стене.
— Я вижу… — начал он, голос полный безумной, обречённой надежды. — Там… кажется, движение…
Он не договорил. НИКОГДА.
Из клубящегося чёрного марева вынырнуло… оно. Крылатое. Размером — о, Духи Огня, с двух самых крупных флюров! Тело — как сплетённые обугленные корни. Крылья — клочья дыма и мглы. А пасть… Пасть усеяна не зубами. Осколками. Острыми, прозрачными, как раскалённое стекло! Они блеснули в мерцающем свете Нечто — и вонзились в Марка. Через прозрачную стену! Как раскалённый нож в сало! Крик… короткий, обрывистый, шипящий. И Марка — не стало. Только дыра в стене, из которой повалил едкий, горячий дым, да несколько оплавленных стеклянных осколков, шипящих на полу Нечто.
Все отпрянули. Как от раскалённой докрасна наковальни. Скер прошипел сквозь зубы, прижимая свою сочащуюся рану:
— Не охотник… Страж. Караулит вход. Не пускает… и не выпускает. Никогда.
Позже, когда сердце перестало колотиться как в лихорадке, Толик снова подполз. Осторожно. И увидел… по белому склону утёса, что виднелся вдалеке, сорвался мург. Одинокий, ослеплённый жарой зверь. Падал он долго в раскалённом мареве. Казалось, летел вечность. Но коснулся чёрного песка — и вспыхнул. Синим, холодным? Нет! Белым, яростным пламенем! Беззвучно (стена не пропускала звук) корчась, превращаясь в чёрный, дымящийся столб пепла за мгновения.
Тишина в отсеке стала ещё гуще, жарче. Кто-то сдавленно закашлялся от дыма и ужаса. Другой пробормотал, уставившись в ту пожирающую тьму за окном:
— Врата… Это Врата Смерти. Настоящие. Пекло.
Обратного пути не было. Его СОЖГЛИ.
ПОГРУЖЕНИЕ: КОРАБЛЬ, А НЕ ПЕЩЕРА
— Назад… — Толик сглотнул комок отчаяния и пыли, сжимая свою костяную дубинку так, что суставы побелели. — Назад — пепел. Только вперёд. Вглубь. Искать… что? Выход? Правду? Кольку? Ползем.
Десять теней. Десять уцелевших. Поползли по мерцающим, тёплым коридорам Нечто. Стены… они светились теперь. Слабо. Ровно. Как будто само сооружение… дышало. Горячим дыханием. И с каждым вдохом — слабый свет. Выдохом — тьма. Жутко? Ещё как. Духота стояла невыносимая. Но выбора не оставалось.
Они миновали залы. Странные. Пустые, но не совсем. Там висели… капсулы. Прозрачные, с каким-то мутным, переливающимся светом внутри, как масло на раскалённой сковороде. Как огромные капли пота или слезы исполина. На стенах — не царапины. Рисунки. Знаки. Спирали, пересекающиеся линии, точки, собранные в узоры, от которых кружилась голова. Язык огня? Язык древнего жара?
Лина остановилась как вкопанная. Девчонка, худая, как высохший стебель, но с глазами, умеющими видеть сквозь пыль веков. Она читала знаки на обломках Древних, на камнях, опалённых солнцем. Её пальцы дрожали, когда она провела по горячей, вибрирующей стене, по этим загадочным линиям.
— Это… — её голос сорвался. Она кашлянула, вытирая пот со лба тыльной стороной руки. — Это не склад, бойцы. Не логово зверя. Это… — Она обвела рукой весь мерцающий, дышащий жаром объём вокруг. — Корабль.
— Кора… что? — Скер поморщился от боли и непонимания, капли пота скатывались по его вискам.
— КОРАБЛЬ! — Лина почти выкрикнула, её глаза горели смесью ужаса и озарения, отражая мерцание стен. — Как лодка в реке Пламени! Только… для неба? Для пустоты между звёздами? Он не стоит! Он ПЛЫВЁТ! Ищет… что-то! Или кого-то! Мы внутри… корабля, который плывёт сквозь… — она махнула рукой в сторону невидимой теперь стены, за которой лежала чёрная пустыня, — сквозь ЭТОТ АД!
Её слова, дикие, невозможные, повисли в раскалённом воздухе. Корабль? Плывёт? Ищет? Прежде чем кто-то из уцелевших успел вскрикнуть, спросить, усомниться — Нечто ВЗДРОГНУЛО. Не как в первый раз. Глубже. Мощнее. Как пробуждение гнева.
ВТОРОЕ ДВИЖЕНИЕ: ПАДЕНИЕ В БЕЗДНУ
Предупреждение было громче, горячее. ГУЛ нарастал, переходя в РЁВ, как из жерла вулкана. Стены ЗАДРОЖАЛИ не просто так — они ЗАБИЛИСЬ в конвульсиях! Из тонких трещин, как из ран, вырвался шипящий, обжигающий ПАР, пахнущий грозой, серой и… горелой плотью? Воздух затрещал, запахло ОЗОНОМ — резким, чистым, жгучим.
— ХВАТАЙТЕСЬ! — заорал Толик, инстинктивно прижимаясь спиной к горячей стене, впиваясь пальцами в какую-то выемку. — ЗА ЧТО УГОДНО! СМЕРТЬ ИДЁТ!
Ветер. Нет. ОГНЕННЫЙ ВИХРЬ? УРАГАН! Ударил не снаружи. ИЗНУТРИ! Как будто само чрево корабля выдохнуло пламя! Волна невидимой, палящей силы сбила с ног, потащила по гладкому полу к темноте впереди. Скер вцепился в какой-то выступ — кристалл? Трубу? — на стене, лицо искажено нечеловеческим усилием, кожа краснела от жара. Лина ухватилась за его ногу, вися, как тряпичная кукла над раскалённой плитой. Один из их десятка — молодой парень, чьё имя Толик так и не запомнил — оторвался. Протянул руку… крик, похожий на шипение… и его поглотил рвущийся вперёд, раскалённый ветер. СМЁЛО. Как искру.
А за стенами… Мир превратился в ОГНЕННОЕ БЕЗУМИЕ. Размазанные полосы раскалённого металла? Лавы? Земля? Небо? Океан кипящей воды? Корабль нёсся с немыслимой скоростью. Мелькали горы — Нечто пронзало их насквозь, оставляя за собой ручьи расплавленного камня! Темнота, давление — дно океана, где бурлили чёрные коптильни? Миг — и они неслись над руинами, древними, покрытыми не мхом, а коростой лавы и пепла, огромными, как горы сами по себе. Всё сливалось. Цвета пламени. Формы ада. Время. Пространство. Одно сплошное, бешеное ПАДЕНИЕ В ПЛАМЯ.
И — СТОП. Резко. Жестко. Как будто корабль врезался в невидимую стену из наковален. Всё стихло. Только гул в ушах, стук собственного сердца — громкий, безумный — и невыносимый жар.
ТИШИНА ПОСЛЕ БУРИ: НОВЫЙ АД
Толик открыл глаза. Лежал на спине. Дышал огнём. Каждый вдох обжигал лёгкие. Воздух пахнул озоном, горелым и… чем-то новым. Серой и расплавленным камнем. Его костяной якорь всё ещё был в руке, почти горячий на ощупь. Рядом кряхтел Скер, его лицо было багровым от жара и усилия. Лина стонала, прижимая к груди неестественно выгнутую руку — сломана. Начисто. Её губы были сухими, потрескавшимися.
— Где… мы? — прошептала она, голос хриплый, как скрип раскалённой двери.
Толик с трудом поднял голову. Пол под ним вибрировал от глухого, мощного жара. Он подполз к ближайшей стене. Она была… прозрачной. Как и та, у Врат Смерти. Он посмотрел наружу, протирая затуманенные потом и болью глаза.
И замер. Дыхание перехватило.
Бескрайняя равнина. Но не чёрная. Не ледяная.
КРАСНАЯ.
Огненная. Раскалённая докрасна земля, покрытая сетью трещин, из которых извергалась не кровь, а ЛАВА. Ярко-оранжевая, почти белая в сердцевине, она медленно, величаво текла по склонам, заливая всё на своем пути. Воздух над ней колыхался от невыносимого жара, искажая видение. Вдалеке вздымались исполинские, угольно-чёрные шпили вулканов, извергающие в багровое небо столбы пепла и новые реки огня. Весь пейзаж дышал первобытным жаром, мощью неукротимого пламени. Это был не холодный ад, а ПЫЛАЮЩИЙ. Край Огня.
— Не знаю… — наконец выдавил Толик, чувствуя, как этот жгучий ужас прожигает его до костей. Он ткнул пальцем в мерцающие, горячие стены. — Но… Нечто… оно ещё не закончило… свой путь. Оно привело нас… в самое пекло.
Где-то в глубине металлических (или каких?) кишок корабля раздался новый звук. Не гул. Не скрежет. Протяжный, завывающий… как ВЗДОХ РАСКАЛЁННОЙ ПЕЧИ. Усталый? Голодный? Злобный? Готовый поглотить всё?
Продолжение следует…