Пластиковый контейнер с остатками вчерашнего торта жалобно хрустнул под моими пальцами. Я пыталась аккуратно выложить его содержимое на блюдо, но кусочки бисквита крошились, осыпая стол. Солнечный луч, пробившийся сквозь не до конца задернутую штору, золотил крошки, превращая обычный беспорядок в что-то почти красивое. Почти.
— Ой-ой-ой, смотрите-ка, как старается, — раздался за спиной голос, от которого у меня автоматически сжались плечи. — На стол грязь несет! Это ж сколько стоит, знаешь? Не на твои же копейки куплено!
Я не обернулась, продолжая возиться с тортом. Знакомый запах духов «Красная Москва» смешался с ароматом ванили и сливочного крема. Свекровь, Галина Петровна, вошла на кухню, как всегда, без стука. Ее каблуки отчетливо цокали по кафелю.
— Здравствуйте, Галина Петровна, — тихо сказала я, наконец ставя блюдо на стол. — Торт остался, подумала, может, к чаю? Кофе уже почти готов.
— Здравствуйте, здравствуйте, — отмахнулась она, подходя к плите и критически осматривая чайник, как будто он мог быть недостаточно чистым. — Ты уж извини, Наташенька, но твой «тортик» нам не нужен. У нас желудки деликатные, не то что у тебя. Себе оставь. Или своему… папе. — Она произнесла последнее слово с особой язвительностью.
Мой отец, скромный пенсионер, был ее вечной мишенью. «Неудачник», «без царя в голове» — эпитеты сыпались при каждом удобном случае. Я сглотнула комок в горле, готовая, как всегда, промолчать. Ради мужа. Ради тишины. Ради того призрачного мира, который я пыталась сохранить в нашем доме.
— Мы к Сереже, — заявила Галина Петровна, поворачиваясь ко мне во весь рост. Ее фигура, несмотря на возраст, сохраняла былую стройность, подчеркнутую дорогим костюмом. Рядом, как тень, стояла ее верная подруга, тетя Люда, с вечной сочувствующей гримасой на лице, которая никогда не мешала ей смаковать каждое унижение. — Где он? В кабинете?
— Да, — кивнула я. — Работает.
— Как всегда, пашет, — вздохнула свекровь с нарочитой гордостью. — Кормилец. А некоторые только и умеют, что по магазинам шляться да деньги спускать.
Я покраснела. Вчера я купила сыну новые кроссовки. Старые были малы и протерты. Она знала. Она всегда знала, сколько и на что я трачу. Сергей, по ее настоянию, давно перевел все семейные финансы на отдельный счет, к которому у меня был доступ, но… с ее одобрения. Каждая крупная покупка требовала объяснений.
— Это же для Миши, — пробормотала я в оправдание.
— Миша! — фыркнула Галина Петровна. — Ребенку уже шесть! Сколько можно его баловать? В наше время в одних валенках ходили до седьмого пота! А ты… — Она подошла ко мне вплотную, ее взгляд скользнул по моей простенькой домашней кофте и джинсам. — Ты не жена, ты банкомат! — голос ее внезапно взвизгнул, заставив меня вздрогнуть. — И мы вытрясем из тебя КАЖДУЮ КОПЕЙКУ! Всю твою жизнь будешь отрабатывать счастье быть женой моего сына!
Слова ударили, как пощечина. Воздух перехватило. Я почувствовала, как кровь отливает от лица, а ладони становятся ледяными. Тетя Люда кашлянула в кулак, делая вид, что смотрит в окно. За окном ярко светило осеннее солнце, гнавшее по небу редкие облака. Деревья во дворе уже пылали желтым и багрянцем.
— Мама, что случилось? — В дверях кухни появился Сергей. Его лицо было усталым, но он натянул улыбку при виде матери. — Я слышу голоса.
— Сереженька, родной! — Галина Петровна мгновенно сменила гнев на милость, расплываясь в улыбке. Она бросилась к нему, поправляя воротник рубашки. — Мы к тебе зашли! На минутку. А тут твоя… Наталья пытается нас твоими объедками накормить. Ну, мы не обиделись, понимаем же, что не со зла.
Сергей бросил на меня быстрый, усталый взгляд. В нем не было осуждения, скорее… просьба о терпении. Знакомый взгляд. Он всегда выбирал путь наименьшего сопротивления. С матерью спорить было себе дороже.
— Ну что ты, мам, — он обнял ее за плечи. — Наташа просто хотела как лучше. Идем в гостиную? Чай будем пить?
— Обязательно, сынок! — свекровь сияла. — Только вот… Наталья, ты уж извини, но чашки твои эти… дешевые. Чай из них пить невозможно, железом отдает. У тебя же сервиз мой, подарок на свадьбу? Достань его, дорогая.
«Дорогая». Это слово в ее устах звучало как оскорбление. Сервиз был хрустальным, невероятно дорогим и невероятно неудобным. Мы пользовались им раз в год, на ее приезды. Я молча пошла в сервант, чувствуя на спине ее пристальный, довольный взгляд. Она победила. Снова.
Вечер тянулся мучительно долго. Они сидели в гостиной – Сергей, его мать и тетя Люда. Галина Петровна рассказывала о своих «важных» делах – о покупке новой шубы («Старая уже совсем потерлась, хоть и норка!»), о поездке в санаторий («Только платный, конечно, наш Минздрав развалили совсем!»), о проблемах с зубами («Импланты, Сережа, это же целое состояние! Но что делать, здоровье дороже»). Каждая фраза была завуалированным намеком, щедро сдобренным вздохами и многозначительными паузами. Сергей кивал, поддакивал, наливал чай. Я сидела в углу дивана, как мебель, пытаясь читать книгу, но буквы расплывались перед глазами. Я ловила обрывки фраз, чувствуя, как внутри закипает что-то темное и тяжелое.
— …а знаешь, Людочка, — вдруг громко сказала Галина Петровна, явно обращаясь ко мне, хотя смотрела на подругу, — у моей подруги, Нины Васильевны, невестка – золото! Работает в банке, директором филиала! Зарплата – космос! И мужа своего, моего Сашеньку, так обеспечивает – машину новую купила, квартиру в центре помогают снимать… А ведь она сама из простой семьи! Вот что значит стремиться, не сидеть сложа руки!
Я опустила глаза в книгу, сжимая пальцами страницы так, что костяшки побелели. «Банкомат». Слово жгло изнутри.
— Мам, ну хватит, — тихо сказал Сергей, но в его голосе не было силы.
— Что «хватит»? — свекровь развела руками. — Я разве что-то не то сказала? Просто факты констатирую. Каждый человек должен приносить пользу, а не быть обузой. Особенно в семье. — Она повернула голову ко мне. — Ты не обиделась, Наташенька? Я же не про тебя.
— Нет, Галина Петровна, — выдавила я из себя. — Не обиделась.
Она удовлетворенно кивнула и продолжила пить чай из хрустальной чашки, маленькими, жеманными глотками.
Когда они, наконец, собрались уходить, было уже поздно. За окном стемнело, зажглись фонари. Галина Петровна долго и шумно прощалась с сыном у порога, потом обернулась ко мне.
— Наталья, ты же завтра свободна? Миша в садик идет?
— Да, — ответила я, чувствуя подвох.
— Отлично. Мне нужно в поликлинику, к зубному. Ты меня отвезешь. На своей машинке. В девять утра. Не опаздывай. — Это был приказ, а не просьба.
— Но у меня… — я попыталась возразить. У меня была запланирована встреча с подругой, с которой мы не виделись полгода. Единственный глоток нормального общения.
— Что «но»? — брови Галины Петровны поползли вверх. — Тебе заняться нечем, кроме как по подружкам шляться? А мать мужа помочь не может? Или ты считаешь, что я должна на такси деньги выкидывать? На те же, что сын мой зарабатывает?
— Я отвезу, мама, — быстро вступил Сергей, кладя руку мне на плечо. — У меня как раз утром переговоры перенеслись.
— Не надо, Сережа! — свекровь отрезала резко. — Тебе некогда. Ты работаешь. Пусть Наталья съездит. Она же хозяйка дома, должна уметь помогать семье. Или я не семья? — Она посмотрела на меня с холодным вызовом.
— Хорошо, — тихо сказала я. — В девять.
Она кивнула, как феодал вассалу, и вышла, громко хлопнув дверью.
Я молча пошла на кухню собирать грязные чашки. Руки дрожали. Сергей вошел следом.
— Наташ, прости, — начал он, пытаясь обнять меня. — Она же… она просто такая. Не принимай близко к сердцу.
Я отстранилась. Впервые.
— «Такая»? — спросила я, не поднимая на него глаз. Я протирала хрустальную чашку, видя в ней свое искаженное, бледное отражение. — Она назвала меня банкоматом, Сергей. При тебе. Ты слышал?
Он вздохнул, сел на стул, потер виски.
— Слышал. Но она не со зла. У нее просто… язык без костей. Она же любит тебя, в душе.
Я резко поставила чашку на стол. Звякнуло.
— Любит? — голос мой дрогнул. — Она меня ненавидит, Сергей! С первого дня! И ты это прекрасно знаешь! Она терпеть меня не может, считает никчемной, дармоедкой! И ничего не делает, чтобы это скрыть! Наоборот! И ты… — я посмотрела на него, и в моем взгляде, наверное, было столько боли и разочарования, что он отвел глаза. — Ты всегда на ее стороне. Всегда.
— Это не так! — запротестовал он, но без убедительности. — Я просто не хочу ссор. Она мать. Она уже немолодая. Ей тяжело одной…
— А мне не тяжело? — спросила я почти шепотом. — Каждый день? Каждый ее визит? Каждое ее слово? Ты хоть раз вступился за меня по-настоящему? Хоть раз сказал ей: «Мама, хватит, это моя жена, и ты будешь с ней уважительно»?
Он молчал. Его молчание было красноречивее любых слов. В комнате повисла тягостная тишина, нарушаемая только тиканьем часов на стене. За окном завыл ветер, гоняя по асфальту опавшие листья. Солнце давно скрылось, обещая прохладную ночь.
На следующее утро я была у ее подъезда ровно в девять. Моросил мелкий, противный дождик, превращавший золотую осень в серую слякоть. Я ждала. Десять минут. Пятнадцать. В девять двадцать она вышла, неспешно, в новой шубе и с огромной сумкой.
— Задержалась, прости, — бросила она небрежно, усаживаясь на пассажирское сиденье. — Не разогнала дождь? — В ее голосе звучала плохо скрываемая насмешка.
— Ничего, — ответила я, включая дворники.
Дорога до поликлиники прошла в молчании. Она разглядывала себя в зеркальце, поправляя помаду. Я чувствовала напряжение, как натянутую струну. Знала, что это не просто визит к врачу.
В поликлинике она величественно проследовала в кабинет, велев мне ждать. Я сидела на жестком пластиковом стуле в коридоре, наблюдая за суетой больных людей, запахом лекарств и отчаяния. Через сорок минут она вышла. Лицо ее было каменным.
— Ну что, — сказала она, садясь рядом со мной, не глядя. — Ситуация серьезная. Зуб спасать поздно. Только имплант. Самый лучший, немецкий. Иначе кость начнет рассасываться, потом вообще челюсть испортят.
Я молчала, предчувствуя удар.
— Стоимость, — она выдержала паузу для драматизма, — триста тысяч. Минимум. Плюс работа. И анализы. — Она наконец посмотрела на меня. Взгляд был холодным, расчетливым. — Деньги нужны срочно. Записываюсь на следующую неделю.
Триста тысяч. У нас были сбережения. Скромные, на черный день. На Мишины каникулы, на мою поездку к сестре, о которой я мечтала. На его новую куртку.
— Галина Петровна, — осторожно начала я, — это очень большая сумма. Нам нужно… обсудить с Сергеем. Посмотреть наши возможности.
Ее лицо исказилось гримасой гнева.
— Обсудить? — она почти зашипела. — Какие возможности?! Это же здоровье! Здоровье матери твоего мужа! Ты что, думаешь, я буду ходить беззубой? Позорить сына? Или ты надеешься, что я сдохну поскорее? — Голос ее повышался, привлекая внимание сидящих рядом. — Ты не жена, ты банкомат! — она прошипела, наклоняясь ко мне так близко, что я почувствовала запах ее дорогих духов, смешанный с лекарственным духом кабинета. — И я вытрясу из тебя каждую копейку! Наши деньги! Деньги моего сына! Ты слышала? Каждую копейку!
Люди вокруг смотрели с любопытством и осуждением. Я почувствовала, как горит лицо. Голова гудела. В ушах стоял ее визгливый шепот: «Банкомат… вытрясу… копейку…».
— Галина Петровна, — сказала я очень тихо, но голос почему-то не дрожал. — Я не банкомат. Я человек. И я больше не позволю вам так со мной разговаривать.
Она отпрянула, удивленная моей реакцией. Ее глаза расширились.
— Что? Ты что сказала? Как ты смеешь…?
— Я сказала, что больше не позволю вам меня оскорблять, — повторила я четче, поднимаясь со стула. Я была выше ее. — Деньги на ваши импланты — это вопрос к вашему сыну. Обсуждайте с ним. Я ухожу. Мне нужно в садик за Мишей.
Я развернулась и пошла по коридору, не оглядываясь. Спина была прямая. Я слышала ее возмущенный шепот позади: «Ну надо же! Видала?! Наглость какая! Люда, ты слышала?!», но это уже не имело значения. Воздух, которым я дышала, казался другим – холодным, колючим, но чистым.
Выйдя на улицу, я остановилась. Дождь почти перестал. Небо прояснялось, сквозь рваные облака пробивалось бледное зимнее солнце. Я сделала глубокий вдох, ощущая, как сковывающий страх и унижение медленно отступают, сменяясь странным, непривычным чувством – собственного достоинства. Битва только начиналась. Я это знала. Она не отступит. Сергей… Сергей будет разрываться. Но впервые за семь лет брака я поняла, что у меня есть выбор. И право на защиту. От ветра стало зябко, но я не спешила садиться в машину. Я стояла под проясняющимся небом, чувствуя, как лед внутри начинает таять, уступая место чему-то новому, хрупкому, но твердому. Как первый наст. Хрупкий, но способный выдержать шаг.
Читайте также: