Меня зовут Людмила, мне пятьдесят три года. Четверть века я прожила в браке, думая, что терпение и преданность семье — это главное. Но однажды поняла: меня ценили только как бесплатную прислугу. И тогда я нашла в себе силы сказать "хватит".
Вышла замуж в двадцать восемь, уже сознательно. Олег работал инженером на заводе, зарабатывал неплохо по тем временам — тысяч семьдесят. Я медсестра в районной поликлинике, получала поменьше, но нас вполне хватало на нормальную жизнь. Казалось, что впереди — долгие счастливые годы.
Но уже с первых дней свекровь Клавдия Ивановна дала понять: главная в доме — она. Женщина была вдовой, жила одна в двухкомнатной квартире, которую получила после смерти мужа. Мы снимали однушку, и когда свекровь предложила переехать к ней, я обрадовалась. Наивная...
— Людочка, ты ведь понимаешь, что порядки в доме завела я, — сказала она в первый же день. — Я прожила здесь сорок лет, и менять ничего не собираюсь.
Я кивнула. Подумала: подождем, притремся. Но притирания не получилось.
Каждое утро Клавдия Ивановна вставала в шесть утра и начинала проверять, как я прибрала вчера вечером. Протирала пальцем полки, заглядывала в углы, осматривала плиту.
— Людочка, здесь пыль. И жир на плите остался. Неужели так сложно за собой убрать? — голос у неё был всегда ровный, но в интонации чувствовалось превосходство.
— Клавдия Ивановна, я же вчера все вымыла...
— Видно, плохо вымыла. Переделаешь.
И я переделывала. После двенадцатичасовой смены в поликлинике приходила домой и снова мыла уже чистое. Потому что "недомыла".
Олег на мои жалобы только пожимал плечами:
— Ну что ты, Люда. Мама придирчивая, но она желает добра. Хочет, чтобы в доме был порядок.
— А почему порядок должна наводить только я? — спрашивала я.
— Ты же женщина. Это твоя зона ответственности.
Первые годы я еще пыталась возражать. Говорила, что работаю наравне с мужем, что домашние дела должны быть общими. Но наталкивалась на стену непонимания.
— Мой Олежка всю неделю на заводе, — вставала на защиту сына свекровь. — Ему нужен отдых. А женщина должна вести хозяйство. Разве твоя мама тебя не учила?
Мама учила. Но она также учила меня, что в семье должно быть равенство и уважение. Видимо, в доме Клавдии Ивановны действовали другие правила.
К тридцати годам я окончательно поняла свое место в этой семье. Я была не женой и не невесткой. Я была прислугой, которая работает бесплатно.
Мой день выглядел так: подъем в половине седьмого, приготовление завтрака для мужа и свекрови. Клавдия Ивановна за эти годы все больше привыкала к тому, что я обслуживаю её. Сначала просто не убирала за собой посуду. Потом перестала готовить. А еще через пару лет заявила:
— Людочка, у меня давление. Врач сказал избегать нагрузок. Ты молодая, справишься.
"Молодой" я была уже не очень — тридцать пять лет. Но возражать не решалась. Боялась скандала с мужем.
После завтрака — работа в поликлинике. Тогда, в девяностые и нулевые, медсестры получали копейки. Мой оклад составлял около десяти тысяч рублей, потом постепенно вырос до двадцати пяти — тридцати. На эти деньги я покупала продукты, бытовую химию, платила за коммунальные услуги. Олег отдавал свою зарплату только частично, остальное тратил на "мужские нужды" — рыбалку, гараж, встречи с друзьями.
Вечером — опять готовка, уборка, стирка. По выходным — генеральная уборка, закупка продуктов на неделю, готовка на несколько дней вперед.
— Люда, ты такая хозяйственная, — умилялась свекровь подругам. — Мне так повезло с невесткой. Олежке теперь как у Христа за пазухой.
Да, Олегу было хорошо. Чистая квартира, свежая еда, выглаженная одежда. И никаких хлопот. А мне? Мне было все труднее.
К сорока годам я поняла, что превратилась в серую тень. Друзей не было — некогда было поддерживать отношения. Хобби не было — на них не хватало ни времени, ни денег. Я не покупала себе новую одежду, не ходила в парикмахерскую, не позволяла себе никаких радостей. Все уходило на семью.
А семья принимала это как должное.
— Мам, у меня рубашка не поглажена! — кричал Олег.
— Людочка, в холодильнике пусто! — возмущалась свекровь.
— Люда, почему суп вчерашний? Свежего не сварила? — недовольничал муж.
Я молчала и делала. Гладила, покупала, варила. Потому что привыкла. Потому что думала: а как иначе? Потому что боялась остаться одна.
Детей у нас не было. Сначала не получалось, потом врачи сказали, что поздно. Я тяжело переживала, но Олег отнесся спокойно:
— Может, и к лучшему. Сейчас детей содержать дорого. А так мы живем для себя.
Для себя... Интересно, кто именно жил для себя в нашей семье?
В сорок пять лет случилось событие, которое должно было стать переломным, но оказалось очередным испытанием. Клавдия Ивановна составила завещание.
— Людочка, — торжественно объявила она. — Я решила оставить квартиру тебе. Олег и так мужчина, сам себе заработает. А ты всю жизнь обо мне заботилась. Заслужила.
Я была ошеломлена. Неужели все эти годы терпения не прошли даром? Неужели свекровь действительно оценила мою заботу?
— Спасибо, Клавдия Ивановна. Я не знаю, что сказать...
— Ничего не говори. Просто продолжай заботиться обо мне так же хорошо.
И я заботилась. Еще усерднее, чем раньше. Ведь теперь у меня была цель, была надежда на будущее. Квартира в центре района стоила уже около восьми миллионов рублей. Это была моя пенсия, моя независимость, мой дом.
Клавдия Ивановна то ли почувствовала власть надо мной, то ли просто решила взять с меня максимум. Требования стали еще жестче.
— Людочка, мне не нравится, как ты моешь пол. Давай заново.
— Людочка, этот борщ пересолен. Слей и свари новый.
— Людочка, мне нужно в поликлинику. Проводишь меня и подождешь.
Я делала все, что она просила. Думала: потерплю еще немного. Квартира будет моей, и тогда...
Но "тогда" все время откладывалось. Клавдия Ивановна была сильной женщиной и явно не собиралась умирать. В семьдесят пять лет она чувствовала себя прекрасно, врачи ставили ей хорошие диагнозы. Жить ей оставалось еще лет десять-пятнадцать.
А мне — сколько? В пятьдесят лет я выглядела на все шестьдесят. Усталая, замученная, с седыми волосами и опущенными плечами. Дети на улице называли меня бабушкой.
Переломный момент наступил прошлой весной. Я заболела пневмонией, слегла с температурой сорок. Врач сказал: строгий постельный режим, иначе осложнения.
В первый день болезни свекровь принесла мне чай и таблетки. Я подумала: наконец-то она проявляет заботу.
Но уже на второй день она зашла ко мне и сказала:
— Людочка, что-то кушать хочется. Поднимись, свари супчик.
— Клавдия Ивановна, у меня температура тридцать девять. Врач сказал лежать.
— Ну полежала и хватит. От супа плохо не станет. А мне кушать надо.
Я встала и поплелась на кухню. Сварила суп, накормила свекровь, убрала посуду. Потом снова легла, дрожа от жара.
На следующий день история повторилась. И еще через день. Болезнь затянулась на три недели, но ни дня полного покоя у меня не было.
— Мам, рубашку погладь! — кричал Олег. — На работу ведь идти надо!
— Людочка, пол грязный! — возмущалась свекровь. — Хоть больная, а за собой убирать должна!
В тот момент что-то во мне переключилось. Лежа в постели с температурой, я вдруг ясно поняла: меня никто не любит. Меня используют. Я для них не человек — я функция. Стиральная машина, плита, пылесос.
А завещание? Завещание — это просто способ держать меня в узде. Морковка перед ослом.
Когда я выздоровела, то стала внимательно наблюдать за свекровью. И увидела то, что раньше не замечала. Клавдия Ивановна была вполне бодрой семидесятипятилетней женщиной. Она сама ходила в магазин, если ей что-то очень хотелось. Сама готовила себе чай, когда меня не было дома. Сама вполне ловко управлялась с пылесосом, когда думала, что никто не видит.
Она просто привыкла, что есть прислуга. И не собиралась от неё отказываться.
А Олег? Олег за двадцать пять лет ни разу не сказал мне спасибо. Ни разу не заметил, что я устала. Ни разу не предложил помочь. Он приходил домой, садился к телевизору и ждал, когда его накормят.
— Люда, где ужин? — стандартная фраза.
— Люда, у меня носки дырявые! — еще одна любимая.
— Люда, сходи в магазин, пива нет! — и эта тоже.
Никогда: "Люда, как дела?", "Люда, как самочувствие?", "Люда, давай вместе приготовим".
В августе мне исполнилось пятьдесят три. День рождения отметили скромно — я сама приготовила торт, сама накрыла стол, сама убрала после гостей.
— Спасибо за праздник, — сказала свекровь. — Хорошо посидели.
Спасибо за праздник... А кто его организовывал?
Олег подарил мне халат. Не красивый, не дорогой — обычный хлопковый халат из ближайшего магазина.
— Тебе же нужно, в чем по дому ходить, — пояснил он.
В чем по дому ходить... Получается, он видит меня только как домработницу. Даже подарок соответствующий.
В ту ночь я долго не спала. Думала о прожитых годах, о потраченной жизни, о том, что ждет меня дальше. И поняла: если ничего не изменить, я так и умру прислугой в чужой квартире.
На следующий день я попросила у свекрови показать завещание.
— Зачем тебе? — удивилась она.
— Просто хочу посмотреть. Вы же говорили, что квартира будет моей.
Клавдия Ивановна неохотно достала документ из шкафа. Я прочитала и обмерла.
В завещании было написано: "Квартиру по адресу... оставляю в равных долях сыну Олегу Михайловичу и невестке Людмиле Андреевне при условии, что они будут совместно проживать и ухаживать за мной до конца моих дней."
Равные доли. Условие совместного проживания и ухода.
— Клавдия Ивановна, — сказала я дрожащим голосом. — Вы говорили, что оставляете квартиру мне.
— Ну да, тебе. То есть вам с Олегом. Вы же семья.
— Но здесь написано "при условии ухода". Что это значит?
— А то и значит. Будете ухаживать — получите квартиру. Не будете — не получите. Я же не дура, Людочка. Знаю, что люди могут передумать.
Меня затрясло от злости. Двадцать пять лет я работала не покладая рук, а получила не награду, а кабалу. Меня привязали к этой семье юридическим документом. Теперь я не могла уйти — иначе лишилась бы наследства. И не могла перестать прислуживать — иначе меня обвинили бы в нарушении условий завещания.
Ловушка захлопнулась.
Вечером я рассказала об этом Олегу.
— И что тебя не устраивает? — удивился он. — Квартира останется в семье. Мама умная женщина, все правильно сделала.
— А мне что достанется? Половина квартиры и пожизненное рабство?
— Люда, не драматизируй. Никто тебя не заставляет. Мама старенькая, помочь ей — наш долг.
— Наш? А где твоя помощь, Олег? Когда ты последний раз покормил свою маму или убрал за ней?
— У меня работа. А ты привыкла уже, тебе не сложно.
Не сложно... Ему не сложно сидеть на диване, пока жена вкалывает как лошадь.
Той ночью я приняла решение. Встала в пять утра, тихо собрала самые необходимые вещи и написала записку:
"Клавдия Ивановна и Олег! Я ухожу. Двадцать пять лет я была вашей бесплатной прислугой. Готовила, убирала, стирала, покупала, заботилась. За это время я ни разу не услышала искреннего спасибо. Только требования, недовольство и новые задания.
Завещание ваше можете выбросить. Я отказываюсь от наследства. Не хочу больше жить в кабале из-за чужой квартиры. Лучше буду снимать жилье, но жить своей жизнью.
Клавдия Ивановна, вы здоровая женщина семидесяти пяти лет. Можете прекрасно заботиться о себе сами. Или попросите сына — пусть наконец-то проявит мужское участие.
Олег, ты искал жену или прислугу? Если жену — то очень плохо справлялся с ролью мужа. Если прислугу — то она увольняется.
Не ищите меня. Решение окончательное."
Я положила записку на кухонный стол, взяла завещание и разорвала его на мелкие кусочки. Пусть Клавдия Ивановна пишет новое — на кого захочет.
Потом вышла из квартиры и больше туда не возвращалась.
Первые дни было страшно. Я сняла комнату у пожилой женщины за пятнадцать тысяч в месяц. Зарплата медсестры сейчас около тридцати пяти тысяч — не густо, но на жизнь хватает.
Олег звонил, требовал вернуться. Кричал, что я сошла с ума, что погублю семью, что свекровь плачет.
— Пусть плачет, — отвечала я. — Слезы бесплатные, а вот ужин сегодня готовить придется самой.
Клавдия Ивановна пыталась давить на жалость:
— Людочка, я старая женщина. Как я без тебя?
— Как жили до моего замужества, так и будете дальше, — отвечала я. — Или попросите сына помочь.
Через месяц звонки прекратились. Видимо, поняли: я не вернусь.
А я? Я впервые за четверть века почувствовала себя живой. Встаю, когда хочу. Готовлю то, что нравится мне. Покупаю себе красивую одежду — на те деньги, которые раньше тратила на чужую семью. Записалась на курсы английского языка, в бассейн, начала читать книги.
Недавно встретила коллегу с работы. Она меня не узнала!
— Люда? Ты так изменилась! Помолодела лет на десять!
Еще бы не помолодела. Когда тебя не пилят с утра до вечера, когда ты живешь для себя, а не для других — совсем другое самочувствие.
На работе мне предложили повысить квалификацию и перейти на более высокую должность. Старшая медсестра — зарплата около пятидесяти тысяч. Я согласилась.
Сняла уже не комнату, а однокомнатную квартиру. Небольшую, но свою. Обставила по своему вкусу. Никто не говорит мне, где должна стоять кастрюля и как нужно складывать полотенца.
Иногда думаю: а может, надо было потерпеть? Получить наследство, а потом уже жить своей жизнью?
Но нет. Я бы не дождалась. Клавдия Ивановна крепкая женщина, может прожить еще лет двадцать. А мне уже пятьдесят три. Сколько мне осталось жить? И стоит ли тратить эти годы на служение людям, которые тебя не ценят?
Лучше быть свободной и небогатой, чем рабыней в золотой клетке.
Три месяца назад встретила в магазине Олега. Он выглядел помятым, уставшим. Кое-как поздоровался.
— Как дела? — спросила я из вежливости.
— Да как... Мама болеет. Прибираться некому. Готовить некому. Приходится самому возиться.
— А ты и не умеешь готовить-то? — удивилась я. — В пятьдесят пять лет?
— Какой смысл было учиться, если ты все делала? — обиделся он.
Вот именно. Какой смысл? Зачем мужчине становиться самостоятельным, если есть женщина, которая все сделает за него?
— А свекровь как?
— Да постоянно ноет. Говорит, что ты была лучшей невесткой, что таких больше не найти. Новое завещание написала — теперь все мне оставляет. Но с условием, что я буду за ней ухаживать.
Я усмехнулась. Клавдия Ивановна не изменилась. Все тот же метод кнута и пряника.
— И будешь ухаживать?
— А что делать? Квартира дорогая. На такую я сам никогда не заработаю.
Вот он — мужчина, который двадцать пять лет пользовался моим трудом. Теперь ему придется самому познать прелести домашнего рабства.
Я не испытала ни жалости, ни злорадства. Только спокойное понимание: каждый получает то, что заслуживает.
А я заслужила свободу. И никого не виню в том, что получила её так поздно. Лучше поздно, чем никогда.
Сейчас мне пятьдесят три года. Впереди еще лет двадцать-тридцать жизни. И эти годы я проживу для себя. Не для свекрови, не для неблагодарного мужа, не для чужих людей.
Для себя.
Иногда молодые коллеги спрашивают меня: "Людмила Андреевна, а не страшно было уйти из семьи в таком возрасте?"
И я отвечаю: "А знаете, что по-настоящему страшно? Дойти до старости и понять, что ты прожила чужую жизнь. Что потратила лучшие годы на людей, которые принимали твою заботу как должное. Что так и не узнала, кто ты есть на самом деле."
Мне потребовалось пятьдесят три года, чтобы найти себя. Но я нашла.
И знаете что? Мне нравится та женщина, которой я стала. Самостоятельная, независимая, живущая своим умом. Не прислуга, не тень, не функция. Человек.
А как бы поступили вы? Стали бы терпеть ради наследства или выбрали бы свободу? Легко ли расстаться с привычной жизнью, даже если она тебя разрушает? Пишите в комментариях — мне очень интересно узнать ваше мнение.
Автор: Эта история о том, что самоуважение дороже любого наследства. О том, что никогда не поздно начать жить своей жизнью. О том, что настоящая любовь не требует жертв — она дарит свободу.