— Послушай, сынок! Скажи своей женушке, чтобы чемоданы мои заносила и комнату подготовила! Я у вас теперь буду жить, — нагло заявила свекровь, хлопнув задней дверцей своей ржавой «Астры».
Сказать, что я зависла — ничего не сказать. Я застыла, как новенький холодильник, когда в него забыли вставить вилку в розетку. Даже Тимка, наш пятилетний непоседа, обычно бегущий мне навстречу с воплями, замер на крыльце и спрятался за мою ногу.
— Мам, ты это… Ты серьёзно? — Андрей вышел за калитку, слегка подрагивая от неловкости. — Ты же сказала, что пока просто вещи оставишь, пока с ремонтом у Вани не разберётесь…
— У Вани? — хмыкнула Людмила Аркадьевна. — Да Ваня вообще комнату сдаёт. У него эти… хипстеры какие-то на Airbnb. Там даже стула моего не осталось! А у тебя тут — дом. Семейный. Наш. Я, между прочим, помогала на него собрать.
«Помогала» — громко сказано. Дом — это моя ипотека, моя продажа бабушкиной однушки в Люберцах и мои нервы на сделке. Людмила Аркадьевна выдала 200 тысяч, но упоминала о них с такой гордостью, будто лично уложила кирпич на кирпич.
Я хотела выдохнуть. Хотела. Но не вышло.
— Лиза! Ты чего вкопалась? Подсоби, у меня ещё коробка с посудой и пуховое одеяло! Мне ж тут жить теперь, а не как в гостинице.
Она уже тащила чемодан, как будто решение принято коллективно и без моего участия. Андрей бросил на меня взгляд: «Ну потерпи. Ненадолго же». Только я знала, что «ненадолго» — в переводе с материнского — это «навсегда, пока не вынесут вперёд ногами».
У нас и без того напряжённо было. Я работала удалённо: писала статьи по недвижимости, гонялась за клиентами, кормила ребёнка и мечтала, чтобы хоть один день прошёл без визга, мультиков и крошек в кровати. Андрей — строитель. Постоянные вахты, поездки, звонки. А теперь — сюрприз: сюрприз в виде пожилой женщины, умеющей одновременно хлопать дверью, критиковать ужин и напоминать, что она не просто гость, а собственница по праву крови.
— Я не поняла, Лизочка, это ты что за мясо дала ребёнку? Полуфабрикат? А овощи? А витамины?
— Тимка не любит брокколи, — буркнула я, вытирая руки о фартук.
— Потому что вы его не воспитываете, а балуете. Я вот своего Андрюшу с трёх лет приучала к гречке и квашеной капусте. У него иммунитет был железный! А вы тут сосиски в тесте и мультики по сто часов!
Я прикусила язык. Ненадолго.
— Людмила Аркадьевна, может, вы сначала распакуетесь? А я с Тимкой сама как-нибудь…
— Я уже распаковалась. Вот сюда я шкаф поставлю. Надо будет — вашу кровать передвинем. А то у вас тут места много, а у меня сколиоз!
Прошла неделя. Потом вторая. За это время я узнала:
- Моя запеканка — «резиновая и сухая, как подошва».
- Мои статьи — «ну это даже не работа, а хобби».
- Мои подруги — «слишком современные, и вообще, что за модные платья на 8 марта, ты что, мужиков провоцировать собираешься?»
А потом было воскресенье. Тимка играл машинками, я вырезала текст, и тут услышала, как Людмила Аркадьевна разговаривает с кем-то по телефону. Я зашла на кухню и случайно услышала фразу:
— Да, Надь, представляешь, живу у них. Ну, пока. Но ты ж понимаешь, это же наш дом. Андрей-то не дурак, всё равно на него всё оформлено. А я — мать. Как бы... законная.
Я почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Дом оформлен на Андрея, да. И это была ошибка. Но тогда, когда покупали, он стоял в очереди по льготной ипотеке — нам вышло на миллион дешевле. Я поверила.
Я всегда верила.
— Андрей, ты можешь поговорить с мамой? — Я не выдержала вечером. — Она у нас живёт, как будто хозяйка. Уже распланировала перестановку. У Тимки в комнате шкаф с её одеждой. Я её уговаривала пожить у Вани, но она сказала, что тот сдаёт квартиру. Почему ты не вмешиваешься?
— Лиз, не начинай… У неё сейчас тяжёлый период. Пенсия маленькая, здоровье неважное. Она говорит, что одинокой себя чувствует. Давай проявим терпение.
— Она сказала, что дом принадлежит ей. Что ты на неё всё оформил.
— Это… Это так, юридически. Чтобы ипотека прошла. Но ты же знаешь — это наш дом. Ты и я. Просто не накручивай себя.
Не накручивать? Когда я уже чувствовала себя арендатором в собственной спальне? Когда с утра просыпалась от стука в дверь: «А ты не забыла, Лизочка, что сегодня день стирки постельного? Я уже всё сняла!»
Я пыталась сдерживаться. Ради сына. Ради семьи. Но последней каплей стал момент, когда я пошла в спальню, а моё свадебное колье — то самое, которое мама оставила мне на память, лежа в больнице — пропало.
— Людмила Аркадьевна, извините, вы не видели моё колье? Серебряное, с бирюзой, в красной коробочке?
— А, это? Так я его к мастеру отнесла. Оно ж было всё почерневшее. Не прилично такое носить. Сделаю нормальное — подарю на годовщину!
— Вы… без спроса взяли?
— Да что ты заладила, «без спроса». Я ж мать. Что моё — то и твоё. Или ты считаешь, что мне тут у вас место только у двери?
И она посмотрела на меня. Прямо. В глаза. Без смущения, без намёка на раскаяние. Как победитель, который только что захватил чужой замок.
И тогда я поняла: это война.
Отлично, продолжаем историю.
Я никогда не думала, что стану одной из тех женщин, что прячут документы в подкладке пальто. Но именно туда — под серый шерстяной подклад, чуть выше подола — я сунула распечатку выписки из Росреестра и квитанцию о переводе бабушкиного капитала на счёт Андрея. Никаких интриг, всё честно — но чувствовала себя, как шпион в пижаме. И пижаму, кстати, тоже пришлось прятать — Людмила Аркадьевна её назвала «развратной» из-за кружевного кармана.
С тех пор как она поселилась у нас, я превратилась в тень. Я не закрывала двери в ванную — чтобы не «создавать напряжения». Я не оставляла кружку на подоконнике — потому что «мухи пойдут». Даже чай я заваривала бесшумно, будто контрабандист. Пока Андрей на работе, дома — я и она. Наедине. В одной клетке.
И вот в один из таких дней, когда она ушла в поликлинику «померить давление» и раздать пару бесплатных «советов» в очереди, я полезла в её шкаф. Не потому что хотела. Потому что была вынуждена. Колье не вернулось, а вместе с ним исчез и мой родовой кулон — мелочь, старый, но с гравировкой. Он лежал в той самой коробке. Я чувствовала, что она копается в моих вещах, и решила: хватит.
Открыла её чемодан — серый, с трещиной у колеса. Под белыми ночными рубашками и аптечкой с коробкой валидола лежала... синяя папка. Простая, пластиковая, с замком. Я открыла.
И похолодела.
— Договор дарения на Андрея.
— Выписка на дом.
— Техпаспорт.
— Письмо из банка.
Но не это меня поразило. А почерк. На обложке папки, поверх пластика, фломастером было написано:
«Моё. Семейное. Вернуть нельзя.»
Всё. Я больше не сомневалась. Она не гость. Она захватчик. И она играет вдолгую.
Андрей пришёл вечером уставший. В пыльной рубашке, с запахом бетонной пыли и дешёвого кофе. Сначала я хотела устроить сцену. Со слезами, с швырянием ложек, с драмой. Но остановилась.
— Андрюша, — говорю, — у нас что, новый семейный совет созрел? Только без меня?
Он уставился на меня, как на столб.
— Что?
— Дом. Документы. Дарение. Я сегодня в шкафу у мамы нашла папку. С твоей подписью. И твоей фамилией. А я? Я просто квартиросъёмщик, что ли?
Он выдохнул, сел на стул, потёр лицо ладонями.
— Лиза… Ты всё не так поняла.
— Ой, ну конечно! Мне показалось. У тебя, наверное, и колье моего в кармане нет? И кулона? И разговоров с мамой про «переписать до того, как Лиза что-то учует» — тоже не было?
Он замолчал.
Тогда я достала свою папку. Из подкладки. И положила рядом.
— У меня, знаешь ли, тоже кое-что есть. Переводы, выписка, доля от продажи. У нас всё поровну должно быть, Андрей. А не как у мамы: она мать, а я тут просто прислуга.
Он молчал ещё секунд десять. Потом сказал тихо:
— Я не хотел скандала.
— А я не хочу быть обманутой.
На следующий день случилось событие, которое вывело нас всех из комы. На пороге появилась женщина в строгом костюме, с папкой и жёсткой прической. Представилась:
— Галина Сергеевна, нотариус. По поручению Людмилы Аркадьевны. Я принесла документы на подпись.
Я застыла. За её спиной маячила сама Людмила Аркадьевна в кофте с брошкой — своей «торжественной». Тимка в это время рисовал на полу и даже не понял, что мама чуть не выронила чайник.
— Какие документы? — хрипло спросил Андрей, поднимаясь.
— Заявление о завещании. И дарственная. Оформляется в её пользу, как переходный этап, с последующей передачей младшему внуку. То есть, вашему сыну. Всё прозрачно. Всё юридически.
Я чуть не задохнулась.
— Вы что, совсем? — Я шагнула вперёд. — Мой сын и так получит, если мы когда-нибудь захотим ему что-то передать! А не потому, что бабушка придумала схему «отжать у мамы и вернуть внуку»!
Галина Сергеевна удивлённо приподняла бровь.
— Простите, а вы кто?
— Жена собственника. И мать ребёнка. И та, кто в этот дом вложила всё — от мебели до нервной системы!
Людмила Аркадьевна вспыхнула:
— Ты как с нотариусом разговариваешь? Андрей, скажи ей! Я делаю это ради семьи!
— Ради контроля, — прошипела я. — Ты просто не хочешь остаться одна. Ты хочешь сделать нас заложниками твоих страхов.
— Ты неблагодарная. Ты бы на коленях у меня стоять должна! Я сына вырастила, вам дом дала, тебя терплю… а ты ещё рот открываешь!
Андрей смотрел на нас обеих, как на сцены из греческой трагедии. Потом прошёл мимо. К нотариусу.
— Спасибо, но сегодня мы ничего не подпишем. И вообще… Я должен подумать. Один.
Галина Сергеевна коротко кивнула и ушла. Людмила Аркадьевна бросилась за ней, приговаривая:
— Подождите! Это всё из-за неё! Мы потом… потом всё подпишем! Андрей… Андрей же не даст маму в дом престарелых, правда?
Тем вечером он молчал. Я тоже. Впервые за долгое время в доме не звучали ни мультики, ни ворчание, ни визги с кухни. Я уложила Тимку и легла, не дожидаясь мужа. Он пришёл спустя час. Присел на край кровати.
— Лиза. Я… я виноват. Я допустил. Я думал, если маму к нам пустим — будет временно. А она...
— Она — навсегда. Если её не остановить.
Он кивнул.
— Я всё пересмотрел. Завтра пойду и перепишу документы. Дом на нас. Поровну. Так честно.
Я посмотрела на него. Первый раз за эти месяцы — не как на чужого, не как на предателя. А как на мужа. Пусть уставшего. Пусть запутавшегося. Но мужа.
Но я знала — Людмила Аркадьевна не сдастся так просто. Она не из тех, кто уходит с поля боя молча.
И я оказалась права.
Всё началось с того, что я увидела своё колье на «Авито».
Да, то самое — серебро, бирюза, старинная гравировка с инициалами бабушки. Оно. Я узнала даже по царапине на замке. Продавец скромно указал:
«Украшение 60-х годов. Почищено. Продаю за ненадобностью. Район встречи — метро “Щёлковская”.»
Фото — на кухонной тряпке. Той самой, которую Людмила Аркадьевна покупала в «Магните», и потом хвалилась: «У меня и губка стерильная, и подушка всегда свежая!»
Я замерла. В груди что-то оборвалось. Нет, не просто — всё.
Именно в этот момент я поняла:
Она не просто нас выживает. Она — хозяйничает. Уничтожает. Присваивает. А главное — не боится.
Потому что уверена: Андрей стерпит. Я — проглочу. Дом — её.
А Тимка? Он уже зовёт её «мама Люся». И это уже не забавно.
— Андрей, она продаёт мои вещи. Ворует и сбывает. Вот, посмотри!
Я трясу телефоном перед ним, как уликой. Он хмурится. Смотрит. Узнаёт.
— Твоё?
— Да. Моё. Как и кулон. Как и серьги с жемчугом, которые мама мне на двадцать лет подарила. Я их не ношу, но они у меня были. Теперь — нет.
Он выдохнул. Встал. Вышел. Я услышала, как открыл дверь в её комнату.
— МАМА!
Дальше пошло глухо, как в фильме с приглушённым звуком: фразы, крики, оборванные слова. И только потом:
— Ты что, думаешь, она слепая? Лиза всё видит! Всё знает! Она — моя жена! А ты — в гостях! И пора тебе собрать вещи!
Я стояла у двери, и моё сердце — стучало. Нет, билось, как у спартанца перед боем.
А она — даже не притихла.
— Ага! Соберу! Только не забудь, сынок, что если я уйду, я унесу всю правду! Включая ту, что ты скрываешь!
— Какую ещё правду?!
— А ты сам не расскажешь? Про те деньги, что с продажи маминой дачи ушли на первый взнос? Про то, что я тебе помогла замять дело с участком под магазином? Или про то, что ты мне обещал, что этот дом будет моим — хоть на бумаге?!
Я открыла дверь. Медленно. Как гильотину.
— Простите, это вы вслух сказали, что Андрей обещал вам наш дом?
— А тебе какое дело? Ты тут вообще вторжение! Ты думаешь, тебя на веки взяли? Ха! Ты в любой момент — чужая!
Андрей сел. Словно рухнул. Опустил руки. И прошептал:
— Я больше не могу.
— И не надо, — ответила я. — Дай мне сделать то, что ты не решаешься. Уже год.
Я пошла в полицию. Да, я та самая. Без истерик, с заявлениями.
Кража. Угроза. Нанесение морального и материального вреда.
Приложила скриншоты, фото, переписку с «Авито».
Офицер вздохнул, сказал:
— Ну у вас тут семейное болото, конечно. Но по фактам — заявление примем. Мы свяжемся.
Вернулась домой поздно. Андрей сидел на кухне.
— Она ушла.
— Сама?
— Не совсем. Я вызвал Ваню. Они уехали. Он забрал её. Он знает, какая она. Только раньше молчал. А сейчас — увидел своими глазами.
— И?
— Он сказал: «Теперь выживешь сам. Я столько лет с ней жил — и до сих пор в терапии.»
Я засмеялась. Впервые за долгое время. По-настоящему.
Прошёл месяц. Потом второй.
Людмила Аркадьевна больше не появлялась.
Иногда звонила. Говорила:
— Ну как там Тимочка? Ест хоть нормально? Или всё ещё на сосисках?
Я кивала в трубку. И клала.
Мы переписали дом на обоих.
Выкинули старые шторы, сменили замки, сделали перестановку.
Тимка стал спать крепче. Андрей — говорить тише.
Я — жить свободнее.
Но однажды, убирая в кладовке, я нашла старый пыльный чемодан. Её.
Он был забыт. Или оставлен нарочно.
Внутри — записка.
«Ты победила, Лизочка. Но не радуйся. Пока твой дом — дом, я всё ещё часть вашей крови. А кровь — не отмыть.»
Я скомкала бумагу. И сожгла.
Конец.