Если бы Чехов вел тг-канал, то он бы назывался “Ружье висит. И это уже тревожно.” Или “Пока ружье висит, шутим”. Или просто “Из ничего о главном”. После прочтения его постов у подписчиков оставалась бы на лице легкая улыбка с ноткой грусти и они писали бы комментарий: точно. так и есть.
Рассказ «Два газетчика» настолько актуальное чтиво, что невольно вспоминаешь слова великого Екклезиаста “ничего нет нового под солнцем” или “все суета сует”.
Как в нескольких страницах передать все нюансы нашей эпохи: погоня за контентом, депрессия, успешный успех. И приправить все это сарказмом. В этом великий Чехов, ребята.
Чего только стоит первый абзац - это не просто начало, это как первый аккорд в симфонии выгорания, иронии и абсурда:
“Рыбкин, сотрудник газеты «Начихать вам на головы!», человек обрюзглый, сырой и тусклый, стоял посреди своего номера и любовно поглядывал на потолок, где торчал крючок, приспособленный для лампы. В руках у него болталась веревка.”
Разбираем послойно:
Рыбкин - говорящая фамилия, мелкая ребешка в мире журналистики, которая борется в пруду акул, перебиваясь мелочью и то и дело попадаясь на крючки созданного обществом “драматизма” событий.
Ему Чехов отдает целых три прилагательных: обрюзглый, сырок и тусклый. Которые дает читателю все, чтобы понять, что Рыбкин себя запустил, выгорел, что он неопрятный и ничем не привлекательный.
Он стоял посреди своего номера и любовно поглядывал на крючок. Мы представляем скудное изолированное пространство, где как будто выхода уже нет. Точнее есть - выход из этой жизни - как побег от обыденности и надежда, что дни сурка закончатся, именно поэтому эта рыбешка поглядывает на свой последний “шанс” с такой любовью.
Ничего в этой жизни не поменялось. Только названия.
1. Выгорание — очевидно. Сейчас это слово как хэштег, тогда — просто «измученность». Но суть та же: человек, который устал от бытья, а не только от работы.
2. Комната как метафора головы — комната без выхода, где кружат мысли в стиле «зачем я всё это делаю» и «кому всё это надо». Прямо как ночь перед дедлайном.
Ирония в отсутствии экспозиции
Никакого предысторического бэкграунда. Чехов словно говорит: «Зачем рассказывать, что довело героя, если ты и так знаешь — работа, жизнь, усталость, одно и то же каждый день». И тут — гениальность: он доверяет читателю настолько, что позволяет догадаться без пояснений.
Заходит Щлепкин и это еще одна говорящая фамилия, он буквально щлепает по жизни - настоящий «трэш-экспресс» по маршруту «делай контент из ничего».
Оба — пародия на вечных искателей сенсации, которые готовы раздуть новость даже из отсутствия новостей.
У современных блогеров, тиктокеров и репортёров метод ровно тот же: сели в автобус — снимаем влог, услышали спор в очереди — уже пишем пост. Чехов словно предсказал эпоху, где любая случайность — сырьё для контента. А ведь тогда не было ни лайков, ни KPI, только природная страсть к абсурду и дедлайн.
Выгорание профессии? В рассказе оно не как пепел, а как лёгкий смех над тем, что мозг может устать, а печатный станок — нет. Но фокус в другом: если воображение работает, усталость можно обмануть. Великая чеховская насмешка: даже если ты не знаешь, о чём писать, сам процесс поиска становится темой, пиши о том, как другие погибают в поисках разных шумих.
Мы видим две грани: Рыбкин — как будто готов соскользнуть с крючка жизни. Щлепкин — звучит как глагол: щлёпать по жизни, по текстам, по абсурду, превращая всё в материал. Один — трагедия профессии. Второй — издевка над ней. Вместе — идеальная пара для Чеховского танго.
Щлепкин, словно ходячий Twitter-тред, начинает допытываться: «А где ты собирался вешаться?» и «На какой верёвке?» Не из сочувствия, а потому что это — контент. В этом блестящая сатира: современный медиаподход — что ни случись, сначала думай, как это превратить в материал. Морально? Не факт. Эффективно? Ещё как.
Актуальность болезненно точная. Рыбкин — олицетворение burnout’а (синдром выгорания), который не лечится отпуском. Это состояние «всё сказал — больше нет слов», знакомо не только журналистам, но и всем, кто когда-либо пытался «создавать» по графику. Чехов в этом рассказе звучит как голос внутреннего драматурга любого уставшего автора: не выдумка, а зарисовка из жизни.
Но ключ в том, что в самом выгорании — и есть история. Щлепкин выжимает сюжет из причины выгорания. Он предлагает Рыбкину не смерть, а статью: «Как я хотел повеситься, потому что устал писать». В этом — абсолютная Чеховская ирония: контент есть всегда. Даже в пустоте. Даже в усталости. Даже в моменте, когда кажется, что всё — конец.
В итоге, рассказ — как чашка чёрного кофе: горько, но бодрит. Чехов напоминает: даже когда хочется молчать навсегда — твои мысли и внутренний голос все равно нащлепают тебе историю.
