Я стояла, как вкопанная, не в силах поверить своим глазам. Пыльная фотография в потрескавшейся рамке, найденная среди хлама в подвале дома, который я приобрела всего неделю назад, никак не могла здесь находиться. На снимке — я, совсем юная, лет шестнадцати, в летнем сарафане, на фоне яблони. Та самая фотография, которую сделал мой первый ухажер Витя Сомов летом 1978 года на даче у моей бабушки.
— Вера Николаевна, вы там живы? — раздался сверху голос Степаныча, местного мастера на все руки, которого я наняла помочь с ремонтом. — Уже полчаса вас не слышно.
— Да-да, сейчас поднимусь, — откликнулась я, не отрывая взгляда от фотографии.
Старый дом в пригороде Калуги я купила, выйдя на пенсию. Всю жизнь проработала бухгалтером в Москве, скопила немного денег и решила вернуться в родные края. Не в саму Калугу, где прошло моё детство, а в тихий пригород, чтобы проводить старость в спокойствии, подальше от городского шума и суеты. Дом понравился сразу — двухэтажный, крепкий, с большим участком. Немного запущенный, но это дело наживное. Главное — цена подходящая и место красивое.
О прежних хозяевах риелтор рассказал немного: пожилая пара, жили здесь лет тридцать, потом умерли с разницей в несколько месяцев, а их сын, унаследовавший дом, постоянно жил в Питере и решил продать ненужную недвижимость. Никаких знакомых фамилий я не услышала, ничто не предвещало странностей.
И вот теперь эта фотография. Моя фотография. В подвале чужого дома, за сотни километров от бабушкиной дачи под Москвой.
Я осторожно вытерла пыль с рамки рукавом кофты и поднялась наверх, держа находку двумя руками, словно величайшую драгоценность.
— Степаныч, — позвала я, входя в гостиную, где работал пожилой мастер. — Вы местный, давно здесь живёте?
— Всю жизнь, почитай, — он оторвался от снятия старых обоев. — А что такое?
— Не знаете, кто жил в этом доме раньше? Как фамилия хозяев была?
— Коршуновы, — Степаныч почесал седой затылок. — Иван Коршунов с женой Тамарой. Хорошие люди были, царствие им небесное. Иван электриком работал на заводе, Тамара — в школе учительницей.
Я покачала головой. Фамилия ничего не говорила мне, никаких Коршуновых я не знала.
— А вот сынок их, Георгий, тот ещё фрукт, — продолжил Степаныч. — Как родители померли, так все ценное из дома вывез, а остальное бросил. Даже на похороны матери не приехал, представляете?
— А они давно здесь жили? Коршуновы эти?
— Да лет тридцать, наверное. Дом еще при Советском Союзе купили, в начале девяностых.
Это не объясняло наличия моей фотографии. В начале девяностых мне было уже под тридцать, я жила в Москве, работала в бухгалтерии крупного предприятия и в Калугу приезжала редко, только навестить родителей.
— А что это у вас? — Степаныч кивнул на рамку в моих руках.
— Да вот, нашла в подвале фотографию. И знаете, Степаныч, это я на ней.
— Да ну? — он недоверчиво прищурился, подошел ближе. — Покажите-ка.
Я протянула ему фотографию. Мастер долго вглядывался в снимок, потом перевел взгляд на меня.
— Похожа, конечно. Но как она тут оказалась? Вы разве бывали в этом доме раньше?
— Никогда, — я покачала головой. — И Коршуновых этих не знаю. Фотография сделана на даче у моей бабушки под Москвой в конце семидесятых. Понятия не имею, как она могла оказаться здесь.
Степаныч вернул мне фото и задумчиво почесал подбородок.
— Странно это, конечно. А может, просто похожая девушка? Мало ли...
— Нет, Степаныч, это точно я. Сарафан этот помню, бабушка сшила. И яблоня та самая, сорт «белый налив». И царапина на запястье — порезалась за день до этого, банку с вареньем разбила.
Пожилой мастер пожал плечами:
— Тогда не знаю, что и сказать. Мистика какая-то.
Весь остаток дня я не могла сосредоточиться на ремонтных делах. Мысли постоянно возвращались к загадочной находке. Когда Степаныч ушел, пообещав вернуться завтра, я снова спустилась в подвал и тщательно осмотрела место, где нашла фотографию. В углу стоял старый сундук, который я сначала приняла за рухлядь, предназначенную на выброс. Теперь, заинтригованная находкой, я решила осмотреть его содержимое.
В сундуке обнаружились старые книги, какие-то бумаги, несколько альбомов с фотографиями. На снимках — незнакомые люди, видимо, семья Коршуновых и их родственники. Ничего, что могло бы объяснить наличие моей фотографии.
Но среди бумаг я наткнулась на конверт с письмами. Пожелтевшие от времени, написанные выцветшими чернилами, они были адресованы Тамаре Коршуновой. Отправитель — некая Лидия Соколова из Москвы.
Соколова... Фамилия показалась смутно знакомой. Я стала читать письма, чувствуя себя немного неловко от вторжения в чужую переписку, но любопытство пересилило.
Первое письмо датировалось 1979 годом.
«Дорогая Тамара! Пишу тебе с печальными новостями. Вчера не стало нашей Верочки. Врачи ничего не смогли сделать, воспаление легких оказалось сильнее. Виктор безутешен, винит себя, что не настоял на более раннем обращении к врачам. Похороны послезавтра. Если сможешь приехать, буду очень благодарна. Твоя Лидия».
Я перечитала письмо несколько раз, не понимая. Верочка? Воспаление легких? В 1979 году? Но ведь это я Вера, и в 1979 году мне было семнадцать лет, я благополучно окончила школу и поступила в техникум. Никаким воспалением легких я не болела.
Следующее письмо было датировано неделей позже.
«Тамара, спасибо, что приехала, для меня это было огромной поддержкой. Виктор совсем плох, врач прописал успокоительное. Он все смотрит на фотографии Верочки и плачет. Я забрала часть её вещей себе на память, остальное решили раздать. Фотографию, которую ты взяла, ту, где она у яблони, — береги её. Это последнее фото нашей девочки, сделанное за месяц до болезни. Пиши, не пропадай. Твоя Лидия».
Холодок пробежал по моей спине. Фотография у яблони — именно та, что я нашла в подвале. Но как?..
Я продолжила читать письма. Из них постепенно вырисовывалась история. Лидия Соколова, её муж Виктор и их дочь Вера жили в Москве. Тамара Коршунова, видимо, была близкой подругой Лидии. В 1979 году шестнадцатилетняя Вера умерла от воспаления легких, и безутешные родители долго не могли оправиться от потери.
Вера Соколова. И я — Вера Соколова, в девичестве. Совпадение? Но фотография... Это определенно я на той фотографии, не может быть двух настолько похожих людей с одинаковыми именами и фамилиями.
Я достала телефон и набрала номер своей двоюродной сестры Нины, которая жила в Москве. Если кто и мог пролить свет на эту историю, то только она — единственная оставшаяся в живых из старшего поколения нашей семьи.
— Нина, здравствуй, это Вера, — начала я, когда сестра взяла трубку.
— Верочка! Как ты там, обустроилась на новом месте?
— Не совсем... Слушай, у меня странный вопрос. Ты помнишь, как звали моих родителей?
— Что за вопрос, конечно помню. Дядя Степан и тетя Клавдия.
— А были ли у нас в семье какие-то однофамильцы? Может, дальние родственники? Соколовы с дочерью Верой?
Нина помолчала.
— С чего ты вдруг спрашиваешь?
— Долго объяснять. Просто скажи, если знаешь.
Ещё пауза, потом тяжелый вздох.
— Вера, ты садись, разговор будет непростой.
Что-то в голосе сестры заставило меня напрячься. Я опустилась на старый стул рядом с сундуком.
— Я слушаю, Нина.
— Я не думала, что когда-нибудь придется тебе это рассказывать. Родители просили молчать, и я дала слово. Но, видимо, правда все равно находит дорогу... Верочка, твои настоящие родители — Лидия и Виктор Соколовы.
У меня перехватило дыхание.
— Что? Но как... почему?
— У них была дочь, тоже Вера. Она умерла в семьдесят девятом от воспаления легких, когда ей было шестнадцать. Они очень тяжело переживали потерю, особенно Виктор. А тут у них появилась возможность... В общем, через год они удочерили тебя.
— Удочерили? — я почувствовала, как земля уходит из-под ног. — То есть дядя Степан и тетя Клавдия...
— Они твои настоящие родители, — тихо сказала Нина. — Но они были совсем молоды, тете Клаве всего восемнадцать исполнилось, дядя Степан учился в институте. И тут незапланированная беременность. А Соколовы — их дальние знакомые, убитые горем после потери дочери. Так и решили: Соколовы удочерят ребенка, дадут ему образование, обеспеченную жизнь в Москве, а твои родные будут навещать тебя как «дядя» и «тетя».
Я не могла поверить тому, что слышала. Вся моя жизнь, все воспоминания внезапно предстали в новом свете.
— Но почему мне никто никогда не сказал?
— Сначала ты была слишком мала. Потом решили, что не стоит травмировать тебя правдой. А потом... потом Лидия и Виктор так привязались к тебе, так полюбили, что стали считать по-настоящему своей. И ты их любила как родителей. Зачем было разрушать эту связь? Тем более, что дядя Степан и тетя Клавдия не настаивали. Они видели, что тебе хорошо в новой семье.
Я молчала, пытаясь осмыслить услышанное. Все эти годы... Вся моя жизнь была построена на лжи?
— А фотография? — наконец спросила я. — У меня есть фотография той, первой Веры. Она... она как мой двойник.
— Неудивительно, — вздохнула Нина. — Соколовы специально искали девочку, похожую на их дочь. И когда увидели тебя... Говорят, Виктор чуть в обморок не упал от сходства. Те же глаза, те же волосы, даже родинка на том же месте. Как будто сама судьба вела их к тебе.
Я посмотрела на свою руку, на маленькую родинку у основания большого пальца. Всегда считала её своей особенностью, а оказывается...
— Нина, а кто такая Тамара Коршунова? Она была связана с Соколовыми?
— Тамара? — голос сестры дрогнул. — Откуда ты знаешь это имя?
— Длинная история. Просто скажи, кто она.
— Тамара была лучшей подругой Лидии, они вместе учились в педагогическом. Потом Тамара вышла замуж и уехала куда-то в провинцию. Они переписывались. Насколько я знаю, когда умерла первая Вера, Тамара приезжала на похороны.
Теперь все начало складываться. Тамара Коршунова, подруга Лидии, взяла на память фотографию умершей девочки. А потом эта фотография много лет пролежала в подвале дома, который я случайно купила.
— Нина, а дядя Степан и тетя Клавдия... то есть мои настоящие родители... Они ещё живы?
— Нет, Верочка. Дядя Степан умер десять лет назад от инфаркта, а тетя Клавдия пережила его на три года.
Я закрыла глаза, чувствуя, как слезы стекают по щекам. Мои настоящие родители, которых я знала только как дальних родственников, уже ушли из жизни. И я никогда не смогу поговорить с ними, спросить, почему они отдали меня, сожалели ли об этом, любили ли меня по-настоящему.
— Верочка, ты там как? — обеспокоенно спросила Нина. — Может, мне приехать к тебе?
— Нет, не надо, — я вытерла слезы. — Я справлюсь. Просто нужно время, чтобы все осмыслить.
— Прости, что так вышло. Я должна была рассказать раньше, но дала слово...
— Все в порядке, Нина. Ты не виновата. Спасибо, что рассказала сейчас.
После разговора я долго сидела в полутемном подвале, глядя на фотографию девочки, так похожей на меня, что мы могли бы быть близнецами. Девочки, чье имя я носила, чьих родителей считала своими, чью жизнь в некотором смысле проживала все эти годы.
Странное чувство: узнать в шестьдесят лет, что ты не тот человек, которым себя считала. Что твоя история началась не с тебя, а с другой девочки, умершей до твоего рождения. И что дом, который ты купила, чтобы начать новую жизнь на пенсии, каким-то мистическим образом связан с твоим прошлым.
Я поднялась наверх, в гостиную, и села у окна, глядя на яблони в саду. Интересно, знали ли Соколовы, удочеряя меня, что я так похожа на их дочь? Или сходство стало для них таким же шоком, как для меня — находка этой фотографии?
На следующий день я позвонила риелтору и попросила контакты бывшего владельца дома — Георгия Коршунова. Сначала тот отказывался дать номер, ссылаясь на конфиденциальность, но когда я объяснила ситуацию, сжалился и скинул мне телефон.
Георгий ответил не сразу. Голос у него был настороженный:
— Слушаю. Кто это?
— Здравствуйте, меня зовут Вера Соколова, я купила дом ваших родителей в Калуге.
— И что вы хотите? Если с домом проблемы, обращайтесь к риелтору, все документы в порядке.
— Нет, с домом все хорошо. Я звоню по другому поводу. Я нашла в подвале фотографию девочки, очень похожей на меня в юности. И прочитала письма некоей Лидии Соколовой к вашей матери.
На том конце провода повисла тишина.
— Георгий, вы меня слышите?
— Слышу, — его голос изменился, стал тише. — Просто не ожидал... Мама никогда не говорила об этой истории, я узнал только после её смерти, когда разбирал вещи.
— Так вы знаете, кто такие Соколовы? И их дочь Вера?
— Знаю только то, что мама дружила с Лидией Соколовой, они вместе учились. А когда у Соколовых умерла дочь, мама очень переживала. Она хранила фотографию той девочки, говорила, что это напоминание о хрупкости жизни. Я нашел все эти письма, когда разбирал мамины вещи, но честно говоря, не стал вникать. Слишком больно было.
— А вы знаете, что Соколовы потом удочерили девочку? Тоже Веру?
— Что-то такое было в письмах, кажется. Но я не придал значения.
— Эта девочка — я, — сказала я тихо. — Я только вчера узнала, что меня удочерили. Всю жизнь считала Соколовых своими родителями.
Георгий долго молчал.
— Вот это поворот, — наконец произнес он. — И вы купили именно тот дом, где хранилась фотография первой Веры? Это какое-то невероятное совпадение.
— Или судьба, — я сама не знала, во что верить. — Может быть, есть какие-то силы, которые ведут нас по определенному пути, даже если мы об этом не подозреваем.
Мы поговорили ещё немного. Георгий рассказал, что его мать часто вспоминала Лидию, что они переписывались до самой смерти Лидии в начале двухтысячных. Виктор умер раньше, в девяностых, от рака.
— Знаете, — сказал Георгий перед тем, как попрощаться, — я думаю, мама была бы рада, что её дом купили именно вы. Как будто круг замкнулся.
После этого разговора я снова спустилась в подвал и бережно положила фотографию обратно в сундук. Но не для того, чтобы забыть о ней. Просто теперь это место казалось правильным для неё — в доме, где хранилась память о девочке, чье имя и чью судьбу я в каком-то смысле унаследовала.
А вечером я вышла в сад и долго смотрела на звезды, думая о странных путях, которыми ведет нас жизнь. О двух семьях, которые стали моими, и которых уже нет. О девочке, так похожей на меня, что даже спустя десятилетия её фотографию можно было принять за мою.
Я решила остаться в этом доме. Теперь он казался мне не просто случайной покупкой, а важной частью моей истории, связующим звеном между прошлым и настоящим. Местом, где переплелись судьбы людей, которых я никогда не знала, но с которыми была связана невидимыми нитями.
И каждый раз, спускаясь в подвал, я здоровалась с фотографией девочки, которая, не зная того, дала мне имя, семью и жизнь, которую я прожила. Девочки, чье место я заняла, но чья память жила в сердцах тех, кто стал моими родителями.
Может быть, именно в этом и заключается истинный смысл дома — хранить память, соединять судьбы, давать приют душам, ищущим свое место в этом огромном и запутанном мире. И если так, то я наконец-то нашла свой настоящий дом.