Много лет тому назад Владимир, мой знакомый, впервые приехал в одну из южных стран во время служебной командировки. В нашей делегации, как я понял, он был тогда самым молодым.
В первый же день, сразу после размещения в номерах отеля, все собрались в роскошных апартаментах главы делегации.
Раздался стук, открылась дверь, и на пороге появился служащий отеля - молодой здоровенный чернокожий парень. В его руках был громадный поднос со свежими фруктами - их должны были приносить постояльцам отеля каждый день. Лицо парня, на котором сверкали белки глаз и обаятельная улыбка, излучало веселье и дружелюбие.
Владимир тут же совершил поступок, понятный любому нормальному, не избалованному заграничным сервисом, советскому человеку. Он сорвался с места, перехватил у вошедшего его ношу, поставил на стол и с чувством благодарности пожал чернокожему руку.
Когда служащий вышел, помрачневший глава делегации прочитал моему знакомому нотацию:
- Никогда больше так не делай! Здесь у каждого своя роль, свои обязанности, здесь чёткая субординация - как в армии. Ты - официальное лицо в составе нашей делегации, а этот парень всего лишь убирает и обслуживает наши номера. Что будет, если офицер на службе начнёт фамильярничать со своими подчинёнными? Они сядут ему на шею. Ты сейчас подал служащему отеля руку - он теперь будет тебя воспринимать как равного себе. Увидишь сам, что из этого получится...
Владимир растерялся и расстроился. Как же так?
В дошкольные и школьные времена все мы читали «Хижину дяди Тома», «Мистера Твистера» и, конечно же, учили наизусть входившее в программу стихотворение Маяковского «Блэк энд уайт». Нам внушали, что эксплуатация человека человеком (особенно - чёрного белым) отвратительна, и что все люди на планете - это наши братья. Почти у каждого из нас в крови была пролетарская интернациональная солидарность, помноженная на глубокую неприязнь ко всякого рода угнетателям и колонизаторам... Неужели, находясь за границей, мы должны вести себя иначе, чем нас всегда учили?..
С момента приезда прошло недели две. На столе в номере у моего знакомого ежедневно, как и было положено, появлялась тарелка с фруктами. Сначала все приносимые яства были красивыми, вкусными, но день ото дня качество их стало заметно ухудшаться. Вот уже вместо свежих на столе появились чуть подвяленные, потом среди них всё чаще стали попадаться подгнившие...
Наконец в один из дней на тарелке оказалось уже такое, что не только есть - даже смотреть на это было противно.
Терпение Владимира иссякло. Он выставил в коридор тарелку вместе со всем содержимым (к которому, естественно, не притронулся), а сверху положил записку, написанную на английском языке:
«Это не будут есть даже свиньи. Если и дальше так пойдёт - мы с тобой встретимся в кабинете у вашего старшего менеджера».
На следующий день наш чернокожий брат, кланяясь и не переставая извиняться, внёс в номер к моему знакомому даже не тарелку - большую вазу, на которой лежала целая гора роскошных, источающих дивный аромат, даров чужой земли.
Так повторялось несколько раз. Глава делегации заметил это необычное явление, несказанно удивился и спросил:
- Что происходит? За что это тебе такие особые почёт и уважение?!
Владимир отшутился:
- За пролетарскую интернациональную солидарность...
Через какое-то время - когда служащий отеля, видимо, решил, что уже вполне искупил свою вину - он стал приносить моему знакомому фрукты в том же количестве и того же качества, что и остальным членам нашей делегации.
Возможно, кому-то покажется, что я в своём рассказе решил показать морально-нравственное превосходство людей, воспитанных в Советском Союзе, над всеми остальными. А кто-то - ещё хуже - усмотрит, возможно, в моём повествовании неприкрытый расизм!
Да нет же, я всего лишь написал о несовершенстве человеческой натуры. Многие ли из нас могут похвастать, например, тем, что на работе всегда занимаются одним лишь добросовестным исполнением своих служебных обязанностей - даже тогда, когда рядом, фигурально говоря, не стоит надсмотрщик с плетью?..
Хвост ящерицы
Всё в живой природе разумно и гармонично, всё в ней имеет свой смысл и своё значение. У каждого существа, обитающего на нашей планете, есть в запасе какие-то свои большие и маленькие хитрости для того, чтобы выжить.
Например, самая обычная ящерица, которая в России встречается почти повсеместно - от заполярной тундры до южных степей и пустынь - в случае опасности оставляет преследователю свой хвост. Это почти всегда сбивает с толку незадачливого охотника, а ящерица благополучно уходит. Вместо отброшенного хвоста у неё достаточно быстро вырастает новый (это явление называется у биологов очень знакомым каждому подводнику словом «регенерация»).
Вот как раз о подводниках и подводных лодках и будет мой дальнейший рассказ.
Мне довелось несколько лет послужить на атомной лодке, которая когда-то предназначалась, в основном, для выполнения противолодочных задач, но морально устарела для того, чтобы решать их эффективно. Её гидроакустический комплекс с весьма скромными, по меркам нового времени, возможностями уже почти не давал нам шансов не только первыми обнаружить малошумную субмарину «вероятного противника», но и вообще её обнаружить.
Видимо, наши тогдашние встречи под водой с теми, кого мы долго и упорно разыскивали на рубежах, маршрутах и в заданных районах, были похожи на игру в жмурки. (Вспоминаете своё детство? Водящий с завязанными глазами ходит по комнате, растопырив руки, и пытается схватить кого-нибудь из других участников игры, которые прекрасно видят все его манёвры и стараются вовремя уклониться).
Тем не менее, периодически Госпожа Удача бывала и на нашей стороне - мы тоже обнаруживали лодки «супостата» (то сложные гидрологические условия уравнивали наши технические возможности, то «человеческий фактор» на борту у наших оппонентов начинал играть за нас, то что-нибудь ещё). Конечно, очень многое зависело от знаний, опыта и тактического мастерства наших командиров.
А наши акустики, чтобы добиться успеха, должны были безукоризненно знать свою технику, виртуозно, творчески владеть ею и быть на вахте постоянно собранными, не оставлявшими без внимания никакой слабый шум, никакую едва заметную дорожку на бумаге блока регистрации сигналов - ведь именно это и могло быть первым признаком обнаружения лодки.
Ещё от акустиков требовалась определённая смелость - ведь далеко не всегда и не все наши начальники, убедившись, что очередной контакт вновь оказался ложным, были способны философски реагировать на это.
Однажды заместитель командира дивизии, старший на борту, чей краткий сон был вновь прерван «обнаружением иностранной подводной лодки», подошёл к пульту переговорного устройства «Каштан», свирепо щёлкнул тумблерами и объявил по кораблю:
- Внимание, товарищи подводники!
За прошедшие сутки мастер военного дела, техник-гидроакустик мичман Айсман обнаружил уже ВОСЕМЬ атомных подводных лодок!
АЙСМАН, ВЫ МУД...К!!!
Тот случай, о котором мне сейчас хочется вспомнить, произошёл, когда мы были в автономке.
Сменившись с вахты и сделав всё самое неотложное на тот момент, я спал в своей каюте. Внезапно включилась так называемая «линия художественных передач» - по ней нам в море обычно крутили магнитофонные записи.Однако, сейчас из динамика послышалась не музыка, а доклад вахтенного гидроакустика о текущем пеленге на обнаруженную цель.
Казалось бы - самый обычный, рядовой, доклад, сухой и чёткий, но звенящие нотки в голосе гидроакустика выдавали его волнение и охотничий азарт. Я сразу догадался: мы наконец-то обнаружили подводную лодку!
До наших берегов отсюда было далеко, да мы и так знали, что сейчас здесь других советских лодок, кроме нас, быть не может. Значит, обнаруженная нами субмарина иностранная - видимо, как раз та самая, о которой мы накануне получили информацию во время очередного сеанса радиосвязи.
Сна как не бывало! Не дожидаясь объявления боевой готовности № 1, я выскочил из каюты и отправился на торпедную палубу, на свой командный пункт. По замечательной трансляции, установленной там, было слышно всё, что творилось в центральном посту, а также у штурмана, радистов, гидроакустиков, радиометристов и радиоразведчиков.
Объявили тревогу, и вскоре после этого я доложил в центральный пост о готовности к бою первого отсека, командиром которого я тогда был.
А из динамиков по-прежнему звучал голос акустика:
- Цель №... по пеленгу … - одиночная, подводная, под турбиной, предполагаю - атомная подводная лодка!
Доклады акустика были нужны и мне.
Я ещё во время обучения в учебном центре сделал себе удобный набор номограмм и планшетов, с помощью которых самостоятельно определял курс, скорость и дистанцию до целей, наблюдаемых акустиком. Обычно я пользовался этими «средствами малой механизации», когда нёс свою вахту в центральном посту (а значит - только в подводном положении). Рядом со мной были оператор боевой информационно-управляющей системы и планшетист боевого информационного поста, делавшие то же самое и за то же время, но другими способами.
Как правило, вычисленные нами данные расходились весьма незначительно.
В своём первом экипаже я «факультативно» работал с целями ещё и во время тренировок корабельного боевого расчёта - и мои данные принимались для осреднения наравне с теми, что выдавали другие операторы. В новом же экипаже моё «хобби» воспринималось как совершенно ненужное минёру чудачество - тем не менее, занятия своего я не оставил.
Вот и сейчас я по изменению пеленга рассчитал, как идёт «иностранка», и решил доложить об этом в центральный пост: ведь никто, насколько я мог слышать, до сих пор не озвучил данных по параметрам её движения. Понятно, что там сейчас очень нервозная обстановка - но, возможно, как раз именно поэтому мои данные могут оказаться весьма кстати...
Негромко и как можно более спокойным, ровным голосом вызываю центральный на связь.
Мне незамедлительно ответил сам командир. Судя по его тревожному голосу, он не ожидает от моего внезапного доклада ничего хорошего: раз первый, торпедный отсек незапланированно вышел на связь в такой напряжённый момент, значит, там что-то случилось. Что именно? Пожар? Поступление воды? Боезапас пришёл в аварийное состояние? А может быть, иностранная лодка уже настолько близка, что в первом отсеке стало слышно прямо сквозь сталь корпуса, как лопасти её винта рассекают воду, и через считаные секунды будет столкновение?!
Так же негромко и спокойно докладываю:
- Расчётный курс цели № … на ход … узлов и дистанцию … кабельтовых - … градусов!
В ответ вместо «Есть, первый!» слышу незатейливое, но злобное ругательство.
Конечно, стало досадно, что моей работой пренебрегли, но на командира я не обиделся: вот уж кому-кому, а ему в той ситуации позавидовать было никак нельзя. Командир корабля вообще всегда отвечал за всё и за всех, а на флоте в те годы сложилась такая система, при которой он в любом случае назначался виноватым.
Например: не обнаружил в автономке ни одной иностранной подводной лодки - плохо, обнаружил - опять плохо! При «разборе полётов» неизбежно выяснится, что командир что-то сделал не так - и, даже если бы он поступил совсем наоборот, всё равно бы оказалось, что не так (не зря же существует старый армейский анекдот: «Почему в шапке? Почему без шапки?!»)
А акустик всё продолжал исправно докладывать пеленга на обнаруженную лодку... Вот уже, несомненно, и она обнаружила нас! Цель внезапно раздвоилась - это иностранный атомоход выпустил так называемое средство гидроакустического противодействия, самоходный имитатор подводной лодки. А когда мы поняли, что вместо лодки идём за её имитатором - «супостата» уже и след простыл.
Ящерица оставила преследователю свой хвост, а сама улизнула...
Потом, когда я, волей судьбы, вернулся на лодки с достаточно современной гидроакустикой, мне вновь доводилось встречаться под водой с «вероятными противниками». С гордостью вспоминаю: в те годы ставшая для них, видимо, уже привычной «игра в одни ворота» против нас больше не получалась!
Казимир Алмазов
Бабушка Маня была добрейшим человеком. Она очень любила животных - и неудивительно, что всё зверьё платило ей тем же.
Любовь бабушки к «братьям нашим меньшим» границ не знала.
Однажды дед Саша, по своему обыкновению, сидел на крыльце и глядел, как бабушка во дворе кормит домашних птиц. Когда-то (пока мог ходить без костылей) он и сам кормил их, а потом много раз видел, как это делает бабушка. И вдруг дед узрел нечто такое, что несказанно удивило его: насыпав курам положенное количество зерна, бабушка швырнула пару горстей под забор, на котором скромно сидела стайка воробьёв, внимательно и завистливо наблюдавших за чужим пиршеством.
Серые пташки не испугались взмахов бабушкиных рук, а с готовностью спикировали вниз, где уже лежало угощение и для них.
Дед изумлённо спросил:
- Маня, ты чего? Это же воробьи!
- Так воробьи-то эти тоже наши!
Ничего возразить против такого железного аргумента дед не смог…
Собак и кошек за всякие проделки бабушка ругала по-доброму. Скорее всего, свою вину при этом они чувствовали, но хозяйки своей не боялись. Помню, как она однажды выговаривала за что-то Цыгану, нашему псу:
- Ах ты, собачье мясо!
А Цыган, обычно суровый и независимый, преданно глядел ей в глаза и вилял хвостом. Он нисколько не обиделся на столь непочтительное обращение, а был счастлив оттого, что любимая хозяйка вновь обратила на него внимание...
Однажды бабушка забрала домой из хлева маленького поросёнка - он родился совсем слабым и больным. Очень скоро поросёнок (которого назвали Рюнтиком) превратился в домашнего любимца, настойчиво требовавшего всё большего и большего внимания к своей персоне. Бабушка с дедушкой вскоре забыли, что Рюнтика, как и всех других свиней, растят для того, чтобы потом съесть. Он стал для них кем-то вроде ещё одной собаки (вот только собакам, в отличие от Рюнтика, жить в доме не разрешали). Неизвестно, как бы развивались события потом, когда хорошенький поросёночек превратился бы в здоровенного борова - да вот только слабое здоровье всё-таки не позволило ему дожить до этого возраста…
На особом положении в доме были кошки. Они не просто гуляли сами по себе, как и было им положено - у кошек была возможность свободно входить в дом и покидать его, когда вздумается. В полу одной из комнат был дощатый люк, ведущий в погреб, а в нём - квадратное отверстие с ладонь шириной. Кошки через это отверстие пролезали в погреб, а оттуда через узенькое вентиляционное окошко попадали на улицу. Тем же путём они днём и ночью возвращались в дом.
Лишнего кошкам не позволяли - они и по столам не разгуливали, и в то время, когда ели люди, не сидели рядом и не выпрашивали кусочков. Зато все Мурки и Мурзики точно знали, где в доме тот заветный уголок, в котором всегда есть положенное специально для них угощение и в мисочку налита чистая вода.
В тёплые дни кошки безмятежно спали на подоконниках, а в холода забирались греться на натопленную русскую печь - и их оттуда никто не прогонял.
Когда бабушки Мани не стало, её любимая кошка, кажется, совершенно точно поняла, что случилось. По крайней мере, она, вскоре после похорон бабушки, прошла довольно длинный путь от дома до кладбища, безошибочно нашла могилу своей любимой хозяйки и долго сидела там рядом с крестом.
После ухода бабушки кошками больше никто не занимался - дед совсем занемог, а тёте Тамаре, на плечи которой теперь легли заботы обо всём (и немаленьком!) домашнем хозяйстве, было просто некогда...
Наши кошки достаточно быстро начали дичать. Они всё так же приходили в дом через погреб в удобное для себя время, их по-прежнему продолжали кормить, но теперь кошек уже никто не гладил, не играл с ними и никак с ними не общался. Они самостоятельно жили где-то своей загадочной жизнью - а мест для этого было предостаточно: и на сеновале, и на чердаке, и много где ещё. Я периодически видел их то в саду, то в огороде, то на крыше. Кошки не боялись ни нашей собаки, ни людей, но, если раньше они просто не терпели фамильярного обращения, то теперь они уже вообще близко к себе никого не подпускали.
Однажды летом я приехал вместе с родителями в гости к дедушке и тёте Тамаре. Надо было и их повидать, и помочь по хозяйству, чем только можно.
В первый же после приезда день я увидел, как в доме возникла, словно бы ниоткуда, уже какая-то новая, незнакомая мне, кошка. Она подошла к месту, где всегда лежала кошачья еда, и с жадностью начала есть.
Я смело подошёл, чтобы погладить симпатичную белую киску. От моего прикосновения она мгновенно прекратила есть и вся окаменела. Отец, видевший это, негромко сказал:
- Отойди. Не видишь, кошка совсем дикая?
Я, конечно, отошёл, но это утверждение показалось мне спорным: как может быть дикой вполне нормальная представительница вида «кошка домашняя»?
Тогда даже и предположить не мог, что совсем скоро мне представится уникальная возможность лично убедиться - а ведь и действительно, оказывается, может!
Во дворе, под поленницей, была нора, в которой жила одна из кошек, там она и окотилась. Ко дню моего приезда у котят уже не только открылись глаза, но и успели вырасти зубы - острые, как иголочки. Весь выводок чувствовал себя уже настолько уверенно, что самостоятельно вылезал наружу даже тогда, когда мама-кошка отлучалась куда-то по своим делам.
Хорошенькие маленькие котятки грелись на солнце и таращились своими любопытными глазёнками на весь этот мир, полный угроз, опасностей и в то же время такой прекрасный и загадочный.
Котята не могли долго сидеть без движения. Они пытались ловить пролетавших бабочек и мух, гонялись друг за дружкой, подняв кверху свои смешные хвостики-морковочки, а потом устраивали весёлую возню - и вдруг мгновенно, как по команде, прекращали свалку и бдительно оглядывались по сторонам. При этом далеко от норы котята не отходили и при малейшей опасности тут же бросались в укрытие. Малыши казались мне неуклюжими и даже слегка косолапыми, как медвежата, но порой в их движениях уже угадывались кошачья ловкость и грация.
Мне очень хотелось поиграть с этими замечательными, симпатичными котятами, но людям они не доверяли, и при каждой моей попытке приблизиться мгновенно прятались в нору. Я, конечно же, читал, как приручают животных, но времени следовать этой отработанной многими поколениями дрессировщиков методике у меня не было - через пару дней мы с родителями уже должны были уезжать.
Я решил: ну что же, если в этот раз мне не удастся стать последователем дедушки Дурова - так хоть попробую сработать, как Казимир Алмазов, укротитель тигров (далеко не самый симпатичный персонаж из известного советского фильма про цирк).
Я придумал очень хитрый, по моему собственному мнению, план. Котята ещё малы и глупы - так попробую поймать одного из них, приласкать, накормить - и он, конечно, тут же со мной непременно подружится. У него же гены нормальной домашней киски, а не тигра; в них обязательно должно быть запрограммировано, что кошка - это домашнее животное, и человек - её лучший друг и покровитель!
Я остановился метрах в пяти от котят и их норы и начал медленно, сантиметр за сантиметром, продвигаться в их сторону. Кажется, мой план срабатывал! Малыши, увлечённые своими делами, довольно скоро перестали обращать на меня внимание, и уже где-то через полчаса я подошёл так близко, что теперь вполне бы мог поймать одного из них.
Вот шустрый чёрно-белый котёнок выкатился из общей кучи-малы прямо мне под ноги и отвернулся, с интересом следя за игрой своих братишек и сестрёнок - наверное, выбирал момент, когда бы вновь к ним прыгнуть. Я резко наклонился - и в моих ладонях оказался пушистый тёплый комочек, внутри которого неистово колотилось маленькое сердечко. Ожидал, что сейчас чёрно-белый начнёт громко и жалобно пищать, а я буду успокаивать его, ласково поглаживая спинку и почёсывая за ушками, но не тут-то было!
Котёнок не пытался ни разжалобить своего похитителя, ни звать на помощь маму. Даже вырваться на волю он не пытался - совсем наоборот! Чёрно-белый выпустил когти, всеми четырьмя лапами охватил кисть правой руки и молча, как настоящий зверёныш, что было сил впился зубами в мою ладонь. От боли я выронил маленького смельчака, который столь доблестно сумел постоять за себя - и он стремительно юркнул в свою норку.
Пятачок и день забот
Есть на флоте небольшой, в общем-то, но незаменимый кораблик - он называется торпедоловом. Его предназначение - находить и поднимать из воды всплывшие практические торпеды, которыми стреляют подводные лодки при выполнении боевых упражнений. На базе потом эти торпеды осматривают, проверяют, готовят к новому выстрелу - и через какое-то время их опять грузит на борт очередная лодка, выходящая в море.
Но в тот памятный день торпедолов отходил от пирса, скорее, в качестве торпедовоза - в его кормовой части в специальном ангаре лежали торпеды, выстреленные недавно подводниками соседней флотилии. На их базу и следовало доставить этот весьма дорогостоящий груз.
Для выполнения дальних (по меркам торпедолова) переходов на него обычно прикомандировывается группа из нескольких офицеров - чтобы обеспечивать его безаварийное плавание и безопасное состояние торпед на борту.
Так было и в этот раз. Старшим на время перехода был назначен весьма немолодой командир лодки (который по возрасту и состоянию здоровья был уже выведен за штат, но всё ещё не уволен в запас), а вместе с ним в море шли командир электронавигационной группы (на флотском жаргоне - штурманёнок) и минёр из его бывшего экипажа.
Поднявшись на борт торпедолова, командир убедился, что всё идёт по-штатному, то есть - как и должно быть. Он своевременно сделал все положенные доклады и пошёл спать в каюту. Из своей родной базы он выходил уже много-много раз, а навигационная обстановка в тот день и час, с его точки зрения, была простой и не вызывала опасений.
На ГКП (главный командный пункт) пришёл минёр - здесь ему было видно и слышно всё, что творилось и снаружи, и на борту, а поэтому - не так скучно. К тому же, выходя в море на своей лодке, он привык нести вахту в качестве вахтенного офицера (хотя сейчас от него этого не требовалось).
А штурманёнка - совсем молодого (но уже успевшего поплавать) парня - распирало чувство гордости и собственной значимости. Он ощущал себя отчасти магом и чародеем, осознавая, что сейчас всё происходящее - в его руках. Другая база располагается где-то там, за много миль, за бухтами и дальними сопками, отсюда её не видно - но он наизусть знает каждый галс проложенного лично им на карте маршрута и непременно приведёт корабль в пункт назначения с точностью до минуты. А ещё - именно он (пока на ГКП не придёт командир) будет давать команды на руль и машины, и, значит, сейчас, фактически, самый главный человек на борту - это он!
Глянув свысока на стоящего рядом минёра, штурманёнок ехидно сказал:
- Минный, а ты что тут делаешь? Иди-ка лучше отсюда в ангар, к своим торпедам!
Поначалу все события действительно развивались по своему обычному сценарию, и, похоже, люди на борту торпедолова забыли, что море всегда остаётся морем и частенько демонстрирует свой норов.
Тем временем, над гладкой чёрной неподвижной водой начал растекаться туман, становясь прямо на глазах всё плотнее и гуще. За непроницаемой для взгляда пеленой сначала скрылись все окрестные сопки и казармы, а потом - берега, пирсы со стоявшими возле них лодками и огни...
На торпедолове, конечно же, была радиолокационная станция - с ней не страшны ни кромешная тьма, ни туман. Но в этот самый момент она по закону подлости вдруг вышла из строя!
Шутники говорят, что на флоте у всего электрического и радиоэлектронного оборудования есть три вида неисправностей:
- неисправность № 1 - не подали электропитание;
- неисправность № 2 - сгорел предохранитель.
А вот при неисправности № 3 уже надо вызывать специалиста!
Пока штурманёнок пытался понять, что за неисправность у радиолокатора и можно ли ещё им будет воспользоваться, торпедолов сел на мель, простиравшуюся у противоположного берега...
Помните мультик про Винни-Пуха? Там был момент, когда Пятачок бегал под деревом, на котором жили злые пчёлы, и приговаривал:
- Кажется, дождь собирается! Кажется, дождь собирается!
Штурманёнок, сообразив, что корабль сел на мель, заметался по ГКП и забормотал с интонацией Пятачка, пытавшегося сбить с толку пчёл:
- Сейчас трахать будут! Сейчас трахать будут!
Внезапно, наткнувшись на всё ещё неподвижно стоявшего минёра, он остановился и спросил, осенённый спасительной догадкой:
- А кстати, кто у нас сейчас вахтенный офицер? Ты?!
Минёр ухмыльнулся и ответил:
- Нет, я пошёл в ангар, к своим торпедам!
Сравнительно скоро торпедолов сняли с мели, его корпус подлатали. Жертв не было.
Mobilis in mobile
“Mobilis in mobile” - “подвижный в подвижном” - таков был девиз капитана Немо из замечательной книги Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой», которую я впервые прочитал в детстве.
Когда я вновь вернулся к любимой книге и поглядел на описанную в ней технику - теперь уже глазами офицера-подводника - у меня возникло сложное чувство: и восхищение (надо же, что великий фантаст уже тогда предвидел!), и лёгкая грусть (кое-чего мы не можем достичь до сих пор) - и, вместе с ней, радость от того, что наши современные подводные лодки во многом превзошли «Наутилус» капитана Немо.
Фантастика даёт нам возможность мысленно переноситься в новый, необычный, яркий, сверкающий, загадочный мир - но в жизни никак не обойтись без науки.
Преподаватели нашего училища не раз говорили курсантам, что каждый выход в море атомной подводной лодки работает на нашу науку. Очень скоро, во время практики на великолепных, по тому времени, кораблях проекта 671 - «К-53», «К-147» и «К-323» («50 лет СССР») - я убедился в справедливости этих слов. На каждой из этих лодок испытывалась какая-нибудь новинка, содержавшая интересную научно-техническую «изюминку».
Но даже тогда я не мог предположить, что однажды сам стану не просто свидетелем очередного научного эксперимента, но и непосредственным его участником... Периодически вспоминаю те события.
В один из дней накануне автономки на лодку пришёл прикомандированный офицер (уже точно не помню - не то майор, не то подполковник медицинской службы). На очередном построении экипажу сказали, что этот медик - один из ведущих советских военных учёных-эпидемиологов, и он во время нашего похода будет вести свои наблюдения и ставить эксперименты. Подводники реагировали на это сообщение по-разному. Кто-то не придал ему особого значения - и своих дел по горло! Кто-то восхитился: надо же, на борту вместе с нами будет настоящий учёный! Науку и учёных народ в СССР тогда уважал.
Эпидемиолога поселили в соседней каюте, и довольно скоро мне представился случай пообщаться с ним. Несмотря на большие заслуги перед отечественной наукой, он был довольно прост в общении и оказался интересным собеседником. А ещё выяснилось, что однажды судьба уже сводила нас. Это было так.
Осенней ночью 1974 года, во время очередного наводнения, уровень Невы поднялся на несколько метров, и вода из Обводного канала, связанного с ней, затопила многие подвалы - в их числе, и тот, где был овощной склад моего училища. Наутро капусту с этого склада без какой-либо особой обработки пустили на салат - и началось...
Приехала серьёзная комиссия (в составе которой, как оказалось, был и мой новый знакомый). Она определила, что наши заболевшие ещё легко отделались - в водичке из подвала, помимо всего прочего, оказались возбудители тифа, а также паратифов А и В - но курсанты переболели только дизентерией без единого летального исхода...
С первых же часов автономки два медика - учёный-эпидемиолог и помогавший ему Вася Валюх, лодочный врач - принялись за работу. Они носили по всей лодке довольно громоздкий переносной прибор странного вида. Это была блестящая металлическая колонка с дырочками, которую на время работы надо было ставить вертикально. Наверху у прибора был большой заводной ключ, а внутри - механизм с насосом и фильтром. Прибор прокачивал через себя воздух, и, при этом, почти всё, что летало в лодочной атмосфере, оставалось на его фильтре. Исследование этого материала и было главным смыслом работы учёного, которую он должен был выполнять на протяжение всего похода.
В один из первых дней автономки я пришёл в каюту, сменившись с вечерней вахты, и лёг спать. День был не просто трудным и утомительным - мне тогда довелось и изрядно понервничать, поэтому заснуть сразу не получилось. Внезапно дверь каюты распахнулась, и в неё вошли два человека. Деловито обменявшись несколькими словами, они поставили что-то на палубу как раз возле моей головы, и тут же раздалось довольно громкое и противное жужжание. Повернувшись, я увидел тот самый прибор с насосом для отбора проб воздуха. Не сказав ничего, я повернулся на другой бок и заснул вскоре после того, как жужжание прекратилось.
Следующий день оказался ещё тяжелее. Спать после всех его событий хотелось просто неимоверно! Пришёл в каюту - а дальше, как говорят на флоте, «ударился головой о подушку и потерял сознание». Сон оказался недолгим: над ухом опять раздалось уже знакомое мне жужжание. Приподнявшись, я постарался в культурной форме объяснить медикам, что такое вахта, что такое распорядок дня и насколько это неправильно с их стороны так бесцеремонно будить людей при выполнении нашей атомной подводной лодкой задач боевой службы. Мило улыбнувшись, они вышли - но лишь после того, как их прибор пропустил через себя положенную ему порцию воздуха.
Послезавтра всё повторилось. Теперь я выражений уже не выбирал - и самым приличным словосочетанием из всего сказанного мною было «подопытные кролики».
В очередной раз Вася принёс в мою каюту гнусный прибор уже в одиночку, без сопровождения учёного - то ли эпидемиолог решил, что наш доктор уже и сам научился всё правильно делать, то ли ему больше не хотелось выслушивать неприятные слова в свой адрес. Теперь я был взбешен настолько, что лежать уже не мог, и выскочил из своей койки, как тролль из-под моста - молча, но с таким, наверное, свирепым лицом, что у Васи вырвалось:
- Ты что, бить меня сейчас будешь? Ну, бей...
Он готов был принести себя в жертву Науке!
Тихий, смиренный голос доктора и его покорность судьбе мгновенно остудили мой боевой пыл. А Вася спокойным тоном объяснил мне, что именно здесь, в этой каюте, находится одна из многих фиксированных точек измерения, и для соблюдения условий чистоты эксперимента переносить её в другое место нельзя ни в коем случае.
Это означало, как я тут же осмыслил, то, что мне придётся смириться со ставшим уже мне ненавистным жужжанием научного прибора, которое я буду в ущерб своему (и без того не слишком долгому) сну выслушивать до конца автономки...
Так оно и получилось. После очередной вечерней вахты (если не объявлялась тревога) я ложился спать - и через некоторое время начиналось:
- Тр-р-р, тр-р-р, тр-р-р, тр-р-р, тр-р-р! - вращался ключ, заводя пружину;
а через несколько секунд -
- Щёлк! Ж-Ж-Ж-Ж-Ж-Ж-Ж-Ж-Ж-Ж-Ж-Ж-Ж-Ж-Ж-Ж-Ж-Ж-Ж-Ж-Ж-Ж-Ж!
Злость прошла - жертвенность Васи во имя науки передалась и мне - но оставалось очень большое желание: чтобы эти исследования всё-таки когда-нибудь закончились.
И вот, незадолго до возвращения в базу, в кают-компании собрали всех свободных от вахты офицеров. Наш учёный гость прочитал короткую лекцию о том, чем занимаются эпидемиологи и что такое инфекционные заболевания. Из неё мне запомнился лишь один тезис:
- Никогда не говорите при мне слово «простудился!» То, что вы называете простудой, это, на самом деле, - вирусная инфекция!
А потом эпидемиолог коснулся предварительных результатов проведённого им исследования:
- Эта работа носит закрытый характер, и в печати в полном виде обнародована не будет. Могу лишь сказать о том моменте, который меня удивил. Если большое количество людей в течение длительного времени находится в замкнутом объёме, как мы здесь - тогда, по логике, содержание в воздухе, которым они дышат, разного рода микроорганизмов должно постоянно увеличиваться. В первые дни похода так оно и было - а потом их количество, достигнув определённого уровня, дальше уже не росло - на протяжение всех последующих дней! На мой взгляд, это результат высокого качества работы фильтров вашей системы вентиляции и кондиционирования воздуха...
Как ни странно, я в тот день даже почувствовал некоторую гордость от того, что, оказывается, сумел чуточку помочь отечественной науке - пусть даже моё участие в интересном исследовании сводилось всего лишь к роли одного из «подопытных кроликов»...
Предыдущая часть:
Продолжение: