— Мама, ты вчера отправила мне голосовое, где называешь меня неблагодарной сyкoй. Не хочешь объяснить?
— Лина, что ты несёшь? Я никаких голосовых не посылала!
— У меня есть запись.
— Это подделка! Сейчас такие технологии, можно любой голос сымитировать. Видела в «Пусть говорят».
Лина посмотрела на телефон, где чётко видела вчерашнее голосовое от мамы длиной две минуты сорок три секунды. Прослушала его раз пятнадцать, каждый раз надеясь, что ослышалась.
— Мам, твой голос, твоя интонация, ты даже кашляешь там, как всегда, после слова «неблагодарная».
— Линочка, милая, у тебя нервы. Может, к врачу?
Сорок два года. Лина живёт отдельно уже двадцать лет, работает переводчиком, замужем не была — не сложилось с мамиными комментариями про каждого кавалера. Но всё равно каждые выходные ездит к маме, потому что «я же одинокая, мне кроме тебя некого».
Раньше мама просто ворчала при встрече. Теперь — голосовые с оскорблениями, которых «не было».
— Хорошо, — сказала Лина, — давай я тебе его сейчас включу.
— Не надо! — слишком резко. — То есть... зачем мне слушать чужой монтаж?
Началось месяц назад. Голосовые приходили в разное время — то утром, то глубокой ночью. Мама жаловалась, что Лина её бросила, обвиняла в том, что та рассказывает соседям небылицы, иногда просто ругалась. А когда Лина звонила выяснять, мама искренне недоумевала: «Какие голосовые? Ты что, Лина?»
На прошлой неделе ситуация вышла за рамки. Мама отправила трёхминутную тираду в семейный чат, где были тётя Валя, двоюродная сестра и мамина коллега. Тираду о том, какая Лина эгоистка и как всех достала своими выдумками.
Лина перезвонила всем, объясняла, извинялась. Тётя Валя сказала: «Ой, Лина, да мы же знаем тётю Свету... Это возраст, наверное». Коллега промолчала. Сестра написала в личку: «У твоей мамы совсем крыша поехала».
— Мам, ты вчера отправила голосовое в общий чат.
— В какой чат? У меня телефон вообще полсуток не работал, я его зарядить забыла.
— Мама, при чём тут зарядка? Ты написала всем родственникам, что я...
— Лина! Хватит этой ерунды! Мой телефон был ВЫКЛЮЧЕН!
— Мам, а смайлики кто тогда в этот же чат присылал? Привидение?
Пауза. Потом неуверенно:
— Какие смайлики?
Лина поняла: надо заканчивать. Она не психиатр, не детектив и не мазохистка. Сорок два года — самое время научиться беречь нервы.
Вечером позвонила подруге Кате.
— Катюш, как думаешь, если мать шлёт гадости в голосовых, а потом отрицает — это она издевается или правда не помнит?
— А какая разница? — Катя была психологом и не любила сантименты. — Результат-то один. Тебе плохо.
— Но если она больна...
— Лина, она взрослая. Если проблемы с головой — пусть к врачу идёт. Ты что, обязана терпеть оскорбления, потому что у неё, возможно, что-то с памятью?
На следующий день пришло самое длинное голосовое — семь минут. Мама плакала и говорила, что Лина её ненавидит, что все дети бросают родителей, что лучше бы она вообще не жила.
Лина слушала и думала: «Всё. Хватит».
Набрала номер.
— Алло? — голос мамы звучал бодро.
— Мама, ты только что прислала семиминутное голосовое, где рыдаешь.
— Лина, у меня настроение прекрасное! Вот сейчас чай пью, «Поле чудес» смотрю. О чём ты?
— Мам, я устала. Блокирую тебя на месяц.
— Что?! Лина, ты с ума сошла?
— Когда будешь готова честно поговорить — позвонишь с городского.
Лина нажала «заблокировать контакт». В квартире стало тихо.
Через три дня зазвонил домашний телефон. Мама.
— Лина... — голос дрожал. — Не клади трубку.
— Слушаю.
— Я... я нашла у себя черновики. Я записываю голосовые сначала в черновики, чтобы потом удалить ошибки. И там... там такое написано...
— Что там?
— Такое, что я бы никогда... — всхлип. — Лина, я, кажется, схожу с ума. Там мой голос, но я не помню, чтобы это говорила. Как будто кто-то другой.
Лина почувствовала, как злость сменяется чем-то тяжёлым и грустным.
— Мам, а ты помнишь, что записывала?
— Иногда... как в тумане. Проснусь утром, а телефон в руках. Или начну что-то делать, а потом забываю зачем. И всё время боюсь...
— Чего?
— Что ты меня бросишь. Что забудешь. Что я стану никому не нужной старухой.
И тут Лина поняла. Мама записывала голосовые в каком-то пограничном состоянии — между сном и явью, между страхом и отчаянием. А потом память милосердно стирала это, потому что признать такое было слишком больно.
— Мам, поедем к неврологу?
— Страшно... А вдруг скажут что-то ужасное?
— Тогда хотя бы удали все голосовые из черновиков. И давай общаться только по телефону.
— А если я опять начну и не вспомню?
— Тогда я тебе напомню. Но без оскорблений — договорились?
— Договорились... Лина, а ты приедешь?
Лина посмотрела в окно. Сорок два года, и она только сейчас поняла разницу между злобой и болью. Между манипуляцией и паникой. Не оправдание — просто другая оптика.
— Приеду. Но если будут голосовые — уеду сразу.
— Хорошо. Я твоих любимых пирожков напеку... если не забуду, что хотела печь.
После разговора Лина села у окна с чаем. Может, они никогда не станут идеальной семьёй. Но хотя бы попробуют быть честными.