— Опять макароны? — Голос свекрови, Светланы Ивановны, прозвучал не столько вопросительно, сколько утвердительно, с ноткой брезгливого разочарования. Он был похож на скрип несмазанной двери — тихий, но проникающий под кожу.
Лиза вздрогнула и крепче сжала в руке ручку сковороды, где весело шкворчали, поджариваясь с луком, вчерашние макароны. Она не обернулась. Она знала, какое выражение сейчас было на лице у матери её мужа: плотно сжатые губы, скорбная складка между бровей и взгляд, полный вселенского укора.
— Да, Светлана Ивановна. Макароны по-флотски. Мирон любит, — ровным, почти безжизненным голосом ответила Лиза, перекладывая еду на тарелки.
— Мирон всё любит, что ты приготовишь. Он у меня не привередливый, — вздохнула свекровь, проходя на кухню и садясь на свой стул у окна, который она считала личным троном. — Просто я о его здоровье пекусь. Мужчине в сорок лет нужно мясо. Нормальное мясо, а не этот фарш непонятного происхождения. Ты хоть видела, из чего его крутят?
Лиза поставила перед ней тарелку. Пар от еды поднимался к потолку, унося с собой запах жареного лука и дешёвых специй.
— Фарш хороший, из телятины. Я сама выбирала.
— Выбирала она… — фыркнула Светлана Ивановна, ковырнув вилкой в тарелке так, будто искала там улики преступления. — В твои тридцать семь, Лизавета, пора бы уже научиться не просто выбирать, а разбираться. Мужчина — он как машина. Какое топливо зальёшь, так и поедет. А ты его на макаронах далеко увезти хочешь? Скоро со своим гастритом сляжет, вот увидишь.
В дверях показался Мирон. Высокий, немного сутулый, с уставшими глазами вечного системного администратора, который весь день смотрел в монитор. Он потёр переносицу и виновато улыбнулся жене. Эта улыбка, когда-то заставлявшая её сердце биться чаще, теперь вызывала лишь глухое раздражение. Это была улыбка человека, заранее просящего прощения за то, что он снова не сможет её защитить.
— О, макарошки! «Отлично!» —бодро сказал он, пытаясь разрядить обстановку. — Пахнет — супер! Лиз, спасибо.
Он сел за стол и с аппетитом принялся за еду. Светлана Ивановна проводила каждую его ложку тяжёлым взглядом.
— Ешь, сынок, ешь. Что тебе ещё остаётся? Жена у тебя экономная. Всё в дом, всё в семью. Только дом-то не наш, и семья… — она многозначительно замолчала, отпивая чай из своей любимой чашки с позолоченным ободком.
Лизино сердце ухнуло вниз. Началось. Этот разговор, как осенний дождь, заводился регулярно, раз в неделю, методично и неотвратимо.
— Мам, ну что ты опять начинаешь? — устало проговорил Мирон с набитым ртом.
— А я ничего не начинаю! Я правду говорю! — голос свекрови окреп и зазвенел. — Двадцать лет почти живёте, а что нажили? Стены эти чужие? Эту мебель, которую ещё Лизины родители покупали? А ты, между прочим, мужчина, глава семьи! Или уже забыл?
— Квартира не чужая, — тихо, но твёрдо сказала Лиза. — Это квартира моей мамы. И мы живём здесь с её разрешения.
— Вот! Вот! Слышал, Мирон? С разрешения! — Светлана Ивановна победоносно стукнула костяшками пальцев по столу. — Как собачки, с разрешения. Она вас завтра попросит, и куда вы пойдёте? На улицу? С моими вещами? Я, между прочим, свою конуру в деревне продала, чтобы вам на машину добавить! Думала, для семьи стараюсь, для сына! А оказалось, для «разрешения»!
Лиза чувствовала, как внутри всё закипает. Её руки под столом сжались в кулаки так, что ногти впились в ладони. Она работала в городской библиотеке за копейки, тащила на себе дом, выслушивала ежедневные упрёки и пыталась сохранить хотя бы видимость мира. Но силы были на исходе.
— Никто вас на улицу не выгонит, — процедила она.
— Сегодня не выгонит, а завтра? — не унималась свекровь. — Твоя мать сегодня добрая, а завтра ей в голову что-нибудь стукнет. Скажет, надоели вы мне, хочу покоя. И будет права! Это её квартира! А где твоя, Мирон? Где твоя крепость? Ты сорок лет прожил, а у тебя за душой — только прописка в чужом доме. Зять с пропиской! Позорище!
Последние слова были брошены Лизе в лицо, как пощёчина. Мирон поперхнулся и закашлялся. Он посмотрел на жену, потом на мать, и в его глазах была всё та же мука.
— Мам, прекрати. Мы всё решим.
— Когда? Когда ты на пенсию выйдешь? — взвизгнула Светлана Ивановна. — Посмотри на людей! Ипотеки берут, крутятся, строятся! А вы сидите, как два сыча в дупле, и ждёте, когда ветка под вами обломится! Лиза не хочет, я понимаю. Ей-то что? Она у себя дома. Это ты у неё в гостях, сынок. Вечный гость.
Лиза резко встала. Стул с грохотом отодвинулся назад.
— Я больше не могу это слушать. Приятного аппетита.
Она вышла из кухни, хлопнув дверью. Не так сильно, как хотелось, но достаточно, чтобы показать предел своего терпения. В своей комнате она подошла к окну. На улице начинался мелкий, противный ноябрьский дождь. Стекло покрывалось мутными каплями, превращая огни города в расплывчатые пятна. Она прижалась лбом к холодной поверхности и закрыла глаза. Обида и бессилие душили её. Она любила Мирона, когда-то очень любила. Но эта жизнь, эта вечная борьба с его матерью, его собственная пассивность медленно, как кислота, разъедали все её чувства.
Она не хотела ипотеку на тридцать лет. Она не хотела влезать в кабалу, чтобы угодить женщине, которая её ненавидела. Она хотела простого человеческого счастья: тишины, уважения, и чтобы муж был на её стороне. Хотя бы иногда.
Из-за двери доносился приглушённый бубнёж Светланы Ивановны, которая теперь обрабатывала сына один на один. Лиза знала наизусть всё, что она скажет. Про его бесхребетность, про её, Лизину, хитрость, про то, что она его «обкрутила» и держит под каблуком. И Мирон будет слушать, кивать и обещать «поговорить». А потом придёт к ней, обнимет и скажет: «Лиз, ну ты же знаешь маму. Не обращай внимания».
Но она больше не могла не обращать внимания. Чаша была переполнена.
На следующий день погода окончательно испортилась. Холодный ветер гнал по улицам тучи брызг, и небо было затянуто сплошной серой пеленой. Лиза возвращалась с работы, кутаясь в свой старенький плащ. Настроение было под стать погоде. Весь день она переставляла книги на полках, а в голове крутились вчерашние слова свекрови: «Зять с пропиской… позорище…»
Проходя мимо мусорных баков у своего подъезда, она услышала тоненький, жалобный писк. Он был едва различим за шумом дождя и ветра. Лиза остановилась, прислушалась. Писк повторился, отчаянный и полный страдания. Она заглянула за баки и увидела его. Маленький, мокрый комок грязи и шерсти, дрожащий всем телом. Он сидел в картонной коробке, которая уже размокла и превратилась в кашу. Глаза-бусинки испуганно смотрели на неё из-под слипшейся чёлки.
Сердце Лизы сжалось. Она на мгновение представила, как этот кроха проведёт здесь ночь. Он не выживет. Не раздумывая ни секунды, она сняла с шеи шарф, осторожно завернула в него котёнка и сунула за пазуху. Комочек был ледяным. Он слабо пискнул и прижался к ней, ища тепла.
Поднимаясь по лестнице, Лиза уже знала, что её ждёт. Она готовилась к бою.
Она вошла в квартиру. Светлана Ивановна сидела в кресле перед телевизором и смотрела какой-то сериал.
— Опять промокла вся, — недовольно пробурчала она, не отрывая взгляда от экрана. — Грязь теперь по всей прихожей.
Лиза молча сняла плащ и сапоги. Котёнок за пазухой зашевелился.
— И что это у тебя там? — подозрительно спросила свекровь, наконец оторвавшись от телевизора.
Лиза сделала глубокий вдох и достала свой драгоценный свёрток. Она развернула шарф. Котёнок, немного согревшись, поднял голову и снова жалобно мяукнул.
Лицо Светланы Ивановны исказилось.
— Это ещё что за гадость? Ты с ума сошла? Ты притащила в дом заразу с помойки!
— Он бы умер там, — тихо сказала Лиза.
— И пусть бы умер! — взвизгнула свекровь, вскакивая с кресла. Её лицо побагровело. — Нам тут только блох и лишая не хватало! А ну-ка выбрось его сейчас же! Слышишь меня? Вон!
Она шагнула к Лизе, протягивая руку, чтобы выхватить котёнка. Но Лиза отступила, прижимая комочек к груди.
— Нет.
— Что «нет»?! Я сказала, выбрось эту дрянь! Я не потерплю в своём доме грязь и вонь!
В этот момент в прихожую вышел Мирон, привлечённый криками.
— Что тут происходит? Ой, это кто? — он с удивлением посмотрел на котёнка.
— Твоя жена сбрендила! — закричала Светлана Ивановна, обращаясь к сыну как к последней инстанции. — Она притащила с помойки кота! Мирон, скажи ей! Пусть немедленно унесёт его обратно!
Мирон растерянно посмотрел на жену, на мать. Он видел решительное, бледное лицо Лизы и искажённое яростью лицо матери.
— Лиз, ну зачем? Мама же не любит животных… И правда, он же грязный, может, больной…
Это была та самая соломинка, которая сломала спину верблюду. Предательство в этот самый момент, когда ей так нужна была поддержка. Внутри Лизы что-то оборвалось. Весь накопившийся гнев, вся обида, всё отчаяние вырвались наружу.
— Заткнитесь! Оба! — закричала она так, что даже котёнок в её руках вздрогнул. Голос её, обычно тихий, сорвался на оглушительный крик. — Хватит! Я сыта по горло вашими упрёками, вашим вечным недовольством, твоей трусостью, Мирон!
Она шагнула к свекрови, и в её глазах полыхнул такой огонь, что та невольно отступила.
— Вы хоть понимаете, что он живой?! — Лиза ткнула пальцем в сторону котёнка. — У него сердце бьётся! Он дышать хочет, жить хочет! А вы хотите, чтобы я его вышвырнула под дождь, на смерть! Потому что вам, видите ли, чистота дороже! Да если мы не можем заступиться за это беззащитное существо, то мы не люди! Мы хуже зверей!
Она перевела пылающий взгляд на мужа.
— А ты… ты, глава семьи! Стоишь и мямлишь! Боишься мамочку обидеть! Тебе не стыдно?
— Лиза, успокойся… — пролепетал Мирон.
— Я спокойна! Я абсолютно спокойна! — выкрикнула она. — Я приняла решение. Этот котёнок останется здесь. Мы его вымоем, накормим и покажем ветеринару. Он будет жить в этом доме.
— Я не позволю! — прошипела Светлана Ивановна.
— А я вас не спрашиваю! — отрезала Лиза. В её голосе звенел металл. — И вот что я вам скажу, Светлана Ивановна. Ещё одно слово про котёнка, ещё одна попытка его выкинуть, и я уйду. Прямо сейчас. Но уйду я не одна. Я позвоню своей маме, Антонине Петровне, хозяйке этой квартиры. И очень подробно, в красках, расскажу ей, как вы меня тут тираните. Расскажу про «зятя с пропиской», про ваши планы на продажу её собственности. И знаете, что она сделает? Она попросит вас. На выход. С вещами. И ваш любимый сын, ваш «настоящий мужчина», пойдёт за вами, потому что прописан он здесь временно, и никаких прав на эту жилплощадь не имеет. Вы этого хотите? Хотите остаться на улице из-за своей ненависти к маленькому котёнку?
На кухне повисла мёртвая тишина. Было слышно только, как тикают часы и как шумит за окном дождь. Светлана Ивановна смотрела на Лизу широко раскрытыми глазами. Она открывала и закрывала рот, как выброшенная на берег рыба, но не могла произнести ни звука. Она увидела перед собой не забитую невестку, а врага, который загнал её в угол и был готов нанести решающий удар. Угроза была реальной. Антонина Петровна дочь свою обожала и за неё была готова перегрызть глотку кому угодно.
Мирон стоял бледный как полотно. Он впервые видел свою тихую, покладистую Лизу такой. Это была незнакомая, пугающая и почему-то невероятно притягательная женщина.
Лиза выдержала паузу, наслаждаясь произведённым эффектом. Затем она спокойно, почти буднично, сказала:
— Мирон, принеси тазик с тёплой водой и старое полотенце. Будем гостя в порядок приводить.
И, не дожидаясь ответа, она прошла в ванную, всё так же бережно прижимая к себе маленький, тёплый комочек жизни. В этот вечер она выиграла свою первую битву. И это было только начало.
Котёнка назвали Мурзиком. Банально, но как-то очень по-домашнему. После купания он оказался не серым, а дымчато-чёрным, с белыми «носочками» на лапках и белым пятнышком на груди. Ветеринар, к которому Лиза отнесла его на следующий же день, не нашёл ни блох, ни лишая, лишь лёгкое истощение. Он сделал необходимые уколы, выписал витамины и похвалил Лизу за доброе сердце.
Первые дни Светлана Ивановна демонстративно игнорировала нового жильца. Она ходила по квартире, поджав губы, и, если Мурзик попадался ей на пути, обходила его по широкой дуге, будто это была кучка мусора. Мирон, всё ещё находясь под впечатлением от Лизиного взрыва, купил лоток, наполнитель и лучший кошачий корм. Он как будто пытался загладить свою вину, проявляя запоздалую заботу.
А Мурзик, освоившись, показал свой характер. Он был невероятно ласковым и умным созданием. Он быстро понял, где его лоток, и никогда не хулиганил. Его любимым занятием было сидеть на коленях у Лизы, когда та читала, и громко, тракторно мурлыкать.
Постепенно лёд начал таять. Сначала Мирон, приходя с работы, первым делом искал глазами Мурзика, брал его на руки, чесал за ухом. Котёнок отвечал ему нежной бодливостью и тихим мурчанием.
А потом сдалась и Светлана Ивановна. Лиза впервые заметила это случайно. Она тихо вошла в комнату и увидела, как свекровь, думая, что её никто не видит, бросила Мурзику маленький кусочек колбасы со своего бутерброда. Котёнок с благодарностью его слопал и потёрся о её ногу. Светлана Ивановна не оттолкнула его.
Через неделю она уже позволяла ему сидеть рядом с собой на диване во время просмотра сериалов. Апофеоз случился примерно через месяц. Лиза зашла на кухню и застала идиллическую картину: Светлана Ивановна сидела на своём «троне» у окна, а на коленях у неё, свернувшись калачиком, спал Мурзик. Свекровь машинально, не отрываясь от разгадывания кроссворда, гладила его по шёлковой спинке.
Заметив Лизу, она смутилась, хотела согнать кота, но передумала.
— Ишь ты, привязался, — пробурчала она, стараясь придать голосу строгости. — Шерсти от него, конечно… Но хоть мышей нет.
В их квартире мышей не было никогда.
Лиза улыбнулась. Впервые за долгое время это была искренняя, тёплая улыбка. Маленький бездомный котёнок сделал то, чего она не могла добиться годами — он пробил брешь в ледяной броне её свекрови. Он принёс в их наэлектризованный дом толику тепла и безусловной любви.
Однажды вечером, когда Мирон и Лиза остались на кухне вдвоём, он вдруг взял её за руку.
— Лиз… прости меня. Я тогда… я вёл себя как трус.
Лиза посмотрела на него. В его глазах больше не было вины, а была какая-то новая решимость.
— Ты тогда меня очень напугала, — усмехнулся он. — Но, знаешь, я вдруг понял… Я гордился тобой. Ты была как львица.
Он помолчал, потом сказал серьёзно:
— Мать больше не будет заводить разговоры про квартиру. Я с ней поговорил. Жёстко. Объяснил, что это твой дом, и решать здесь будешь ты. И я. Мы вместе.
Это были те слова, которых Лиза ждала много лет. Она сжала его руку в ответ. Казалось, буря миновала. В доме воцарился хрупкий, но такой долгожданный мир. Светлана Ивановна больше не язвила, Мирон стал внимательнее и решительнее, а Мурзик превратился в полноправного члена семьи, которого все обожали. Лиза даже видела, как свекровь, оставшись с котом наедине, целовала его в бархатную мордочку и шептала: «Ах ты, разбойник мой усатый».
Лиза позволила себе расслабиться. Она начала верить, что всё наладилось. Что худшее позади и теперь их ждёт спокойная, нормальная жизнь.
Она ошибалась. Это было лишь затишье перед новой, куда более страшной бурей.
Однажды в субботу, когда Лиза разбирала старые бумаги в шкафу, она наткнулась на пожелтевший конверт. Внутри лежал сложенный вчетверо лист — свидетельство о праве на наследство. Это была та самая квартира. Она была оформлена на её мать, Антонину Петровну. Лиза повертела документ в руках, собираясь убрать его на место, как вдруг её взгляд зацепился за одну строчку, напечатанную мелким шрифтом.
Она перечитала её раз, потом другой. Дыхание спёрло. Она не могла поверить своим глазам. В документе, составленном много лет назад её отцом, было указано, что в случае смерти его и его супруги, квартира переходит в равных долях их дочери, Елизавете, и… сыну Светланы Ивановны, Мирону. Как члену семьи, прожившему в квартире более десяти лет на момент составления завещания.
Лиза села на пол. Бумага дрожала в её руке. Получается, Мирон — не просто «зять с пропиской». Он имеет на эту квартиру такие же права, как и она. И Светлана Ивановна… она не могла не знать об этом. Отец Лизы, наверняка рассказал ей об этом широком жесте доброй воли много лет назад.
Тогда все её недавние разговоры про ипотеку, про «чужие стены» … Всё это было ложью. Изощрённой, жестокой манипуляцией. Она не хотела выселить их. Она хотела, чтобы Лиза сама, своими руками, согласилась продать квартиру, не зная, что половина денег по закону и так принадлежит её сыну. Она хотела получить всё, не раскрывая карт.
А Мирон? Знал ли он? Или мать держала его в неведении, используя как слепое орудие?
Холодный пот прошиб Лизу. Она посмотрела на дверь комнаты, за которой слышались голоса её мужа и свекрови, которые мирно обсуждали, какой фильм посмотреть вечером. И в этот момент она поняла, что её тихая семейная жизнь только что взорвалась. И осколки этого взрыва разлетятся очень, очень далеко.