Я фельдшер. Моя работа — штопать энтропию. Каждый день я смотрю на людей и вижу не их истории или характеры, а лишь набор изнашивающихся деталей: скрипящие суставы, уставшее сердце, сосуды, забитые холестерином. Я слушаю жалобы на кашель, на давление, на боль в пояснице, и за всем этим слышу лишь тихий, неумолимый скрип времени, которое стачивает живую плоть. Возможно, это профдеформация. А возможно — просто честный взгляд на вещи.
Наверное, поэтому я и сбежал сюда, в Суходол. Сбежал из большого города, где этот конвейер распада поставлен на поток и прикрыт глянцем рекламных проспектов. Я искал тишины и простоты, чего-то настоящего. Я это нашел. Тишина в Суходоле была такой плотной, что ее можно было резать ножом и намазывать на хлеб вместо масла. А «настоящая жизнь» оказалась просто медленным, очень медленным угасанием.
В городках вроде Суходола время не идет, а сочится, как мутная вода сквозь торф. Событий здесь ровно два: приезд автолавки и престольный праздник. Поэтому появление человека, пришедшего в город пешком, со стороны старого тракта, стало сенсацией.
Я увидел его из окна своего ФАПа — фельдшерско-акушерского пункта. Он был одет в немыслимый, аляповатый наряд: штаны из разноцветных лоскутов, рубаха, расшитая потускневшими нитками, на голове — дурацкий колпак с бубенцами. В руках он держал старинную домру, а через плечо была перекинута котомка. Но не это бросалось в глаза. Бросалась в глаза его маска. Простая, из выбеленной бересты, с двумя дырками для глаз и грубо прорезанной улыбкой до ушей.
Он назвался Лютобором. И он был скоморохом. Настоящим, не ряженым. Он говорил на странном, немного архаичном русском, шутил шутки, которые, казалось, были смешными лет триста назад, пел частушки о царях и боярах. На центральной площади, у памятника павшим воинам, он устроил свое первое представление.
Сначала народ смотрел с недоверием. Дети хихикали, бабки крестились, мужики ухмылялись в усы. Я тоже стоял в стороне, наблюдая с привычным холодным любопытством. Выступление было странным. Дикие, дерганые пляски, несмешные прибаутки, от которых веяло нафталином. Я уже собирался уходить, когда это началось.
Первым засмеялся дед Матвей, самый угрюмый старик в городе. Засмеялся не просто, а как-то заливисто, до слез, до икоты. За ним, как по команде, взорвалась смехом вся толпа. Это был не обычный смех. Это была истерика. Люди хохотали, держась за животы, падали на землю, их лица краснели, на глазах выступали слезы. Они не могли остановиться. Я, как медик, видел в этом не веселье, а припадок. Массовый, неконтролируемый приступ. Один лишь скоморох не смеялся. Он стоял посреди этого хохочущего безумия, под своей вечной улыбающейся маской, и, казалось, впитывал в себя эту энергию.
Представление закончилось так же внезапно, как и началось. Лютобор поклонился, тряхнул бубенцами и пошел прочь. Люди, изможденные, мокрые от пота и слез, медленно расходились, удивленно переглядываясь. «Вот это дал, артист!» — говорили они. «Век так не смеялся!»
А на следующее утро меня вызвали к деду Матвею. Он лежал в своей кровати, одетый, с застывшей улыбкой на синих губах. Официальная причина смерти, которую я записал в справке, — острая сердечная недостаточность. Ему было восемьдесят два, ничего удивительного. Но я не мог выкинуть из головы его лицо вчера на площади — багровое, искаженное смехом, с отчаянной попыткой вдохнуть воздух.
Лютобор пробыл в Суходоле неделю. Каждый вечер он давал представления, и каждый вечер площадь сотрясалась от этого жуткого, всепоглощающего хохота. А потом он ушел. Просто взял свою котомку и двинулся дальше по тракту, в сторону соседнего поселка Клюквино.
Через три дня мне позвонила коллега из Клюквинского ФАПа.
— Егор, привет, — впервые за долгое время я услышал свое имя. — Слушай, у нас тут странное что-то. Два инфаркта за два дня. Старушка и мужик, еще не старый. Оба абсолютно здоровы были. Говорят, к ним артист какой-то заезжал, скоморох... У вас такого не было?
Мое сердце пропустило удар.
— Был, — глухо ответил я. — С маской из бересты.
— Он самый! — подтвердила она. — После его выступления все и началось. Люди как с ума посходили...
Я понял, что это не совпадение. Этот Лютобор не был просто артистом. Он был жнецом. И его коса — это смех.
Я не мог пойти в полицию. Что я бы им сказал? Что людей убивает смех? Меня бы упекли в психушку. Я решил поговорить с ним сам. Я взял свой старенький «уазик» и поехал по тракту. Я нагнал его на полпути между деревнями. Он сидел на обочине у старого поклонного креста и чинил свою домру.
— Лютобор? — окликнул я, выйдя из машины.
Он поднял голову. Пустые прорези маски уставились на меня.
— Фельдшер, — сказал он без удивления. Голос его был глухим, лишенным эмоций. — Я ждал тебя.
— Люди умирают после твоих выступлений, — сказал я прямо.
— Люди всегда умирают, — спокойно ответил он. — Таков их удел. Я же даю им то, чего у них никогда не было.
— И что же это?
— Радость, — сказал он, и в его голосе прозвучало что-то похожее на презрение. — Вы живете в серости. Ваши дни — это череда унылых, одинаковых событий. Страдания, болезни, тоска, сожаления. Ваша жизнь — это тихий плач. А я прихожу и дарю им мгновение абсолютного, чистого, незамутненного экстаза. Вспышку такого чистого веселья, что ваши жалкие, изношенные тела просто не выдерживают. Разве это плохая смерть? Умереть на пике счастья, а не в больничной койке, в вони лекарств и собственного страха?
Я смотрел на него и чувствовал, как по спине ползет холод. Он не был маньяком. Он был чем-то гораздо хуже. Он был древним существом с чудовищной, извращенной философией. Он не считал, что убивает. Он считал, что оказывает услугу.
— Я питаюсь этим, фельдшер, — продолжил он, будто читая мои мысли. — Не вашими телами. Не вашими душами. А той последней, самой яркой эмоцией. Предсмертным весельем. Это самая чистая энергия во вселенной. И я — последний из тех, кто умеет ее собирать. Последний из скоморохов.
— Прекрати это, — сказал я.
— Не могу. Это моя суть. Как твоя — латать тела, которые все равно сгниют. — Он встал. — Ты другой, фельдшер. Ты не смеешься. В тебе много серого цвета. Много печали. Это интересно. Я вижу в тебе вызов. Я заставлю тебя смеяться, Егор. Я подарю тебе самый яркий финал.
Он развернулся и пошел прочь, не оборачиваясь. А я остался стоять у своей машины, понимая, что угроза стала личной.
Он вернулся в Суходол через месяц. За это время по окрестным деревням прокатилась волна «внезапных» смертей от сердечных приступов. Он повесил на доске объявлений афишу, написанную от руки: «Великое Прощальное Представление. Для всех, а особливо для грустного лекаря».
Я знал, что это представление — для меня. Я мог сбежать, уехать из города. Но я понимал, что он пойдет за мной. Или просто в отместку «рассмешит» до смерти всю оставшуюся деревню. Я должен был остаться и принять бой. Но как бороться с тем, кто убивает радостью?
Вечером вся площадь снова была забита людьми. Лютобор был в ударе. Он был ярче, громче, безумнее, чем когда-либо. И весь его перфоманс был направлен на меня. Он стоял в центре толпы, но смотрел только на меня своими черными прорезями в маске.
Шутки были о врачах, о болезнях, о смерти. Жуткие, циничные, но толпа вокруг меня уже начала заходиться в знакомом, истеричном хохоте. Я чувствовал, как эта волна подступает и ко мне. Как уголки губ начинают сами собой ползти вверх. Как в груди зарождается предательский пузырек смеха.
Я не мог ему поддаться. Я применил все, что знал о человеческом теле. Я начал контролировать свое дыхание, замедляя его, делая глубокие, размеренные вдохи, как при медитации. Я заставлял себя расслаблять мышцы лица, не давая им сложиться в улыбку. Я сосредоточился не на его словах, а на физиологии процесса.
Я смотрел на хохочущих людей и видел не веселье, а клиническую картину. Гипоксия. Тахикардия. Неконтролируемое сокращение диафрагмы. Повышение артериального давления. Я мысленно ставил им диагнозы. Я превратил его магию в скучную лекцию по патофизиологии. Я не поддавался эмоциям, я их анализировал. Я встретил его атаку не гневом, не страхом, не печалью, а холодным, бесстрастным скальпелем разума.
Смех рвался из моей груди, но я держал его. Это было похоже на попытку удержать внутри взрыв. Тело сотрясалось, в глазах потемнело, но я не издал ни звука.
И Лютобор это почувствовал. Его пляска стала более яростной, шутки — более отчаянными. Он бросал в меня всю свою мощь, но натыкался на глухую стену клинического анализа. Он пытался зажечь во мне костер экстаза, а я заливал его ледяной водой логики.
Впервые за сотни лет его дар не сработал. Он не получил от своей главной цели той яркой вспышки, которой питался. Он был гурманом, который приготовил изысканное блюдо, а гость отказался его есть.
Представление оборвалось. Смех толпы медленно затих, переходя в изможденный кашель. Люди были живы. Уставшие, но живы.
Лютобор стоял посреди площади, тяжело дыша. Впервые я почувствовал, что под маской не пустота, а растерянность. Он медленно подошел ко мне.
— Ты... не смеялся, — прохрипел он. В его голосе была не злость, а искреннее, почти детское недоумение.
— Я фельдшер, — ответил я, чувствуя, как по лицу течет холодный пот. — Я знаю, как умирает тело. В этом нет ничего смешного.
Он долго смотрел на меня. Потом медленно снял свою маску.
Под ней не было ни чудовища, ни уродливого лица. Там было лицо обычного, очень уставшего человека. Бледное, с глубокими морщинами. Лицо, которое не улыбалось, казалось, никогда.
— Ты отнял у меня пищу, лекарь, — тихо сказал он. — Ты сломал игру.
Он надел маску обратно.
— Мое время здесь вышло. Но придут другие. Не скоморохи. Придет тоска, придет злоба, придет равнодушие. И они заберут куда больше, чем я. Прощай, самый грустный человек.
Он повернулся и побрел прочь, в сгущающиеся сумерки. Его яркий костюм казался теперь серым и унылым. Бубенцы на колпаке больше не звенели.
Я остался один посреди площади, окруженный тишиной. Я не победил его. Я просто оказался ему не по вкусу. Моя профессиональная деформация, моя привычка видеть в людях лишь хрупкие механизмы, моя собственная застарелая тоска — все то, от чего я сбежал сюда, в итоге спасло мне жизнь.
Я не стал веселее. Но в моей тоске теперь была сила. Сила холодного знания о том, что даже у самого всепоглощающего веселья есть своя анатомия. И иногда, чтобы выжить, нужно не смеяться и не плакать. Нужно просто знать, как это работает.
Так же вы можете подписаться на мой Рутуб канал: https://rutube.ru/u/dmitryray/
Или поддержать меня на Бусти: https://boosty.to/dmitry_ray
#фолкхоррор #скоморох #смертельныйсмех #русскаятоска