Тот мой день рождения на втором курсе был замечательным, просто великолепным!
Мне удалось попасть в списки тех, кому было разрешено увольнение в город (а это было тогда очень непросто). Начистившись и нагладившись, я вышел за КПП. Своё училище я, конечно, любил, но воздух за его территорией, свежий и холодный, воздух, в котором чувствовался запах опавшей листвы, вдохнул с особым удовольствием.
Прошёлся по Невскому проспекту, завернул на переговорный пункт, чтобы позвонить домой, на Север. Ждать вызова слишком долго не пришлось. Уже минут через пятнадцать миловидная дежурная объявила: «Североморск, 7-34-50 - шестая кабина!» - и через несколько секунд я услышал в трубке радостные голоса родителей.
Много ли нужно человеку для счастья?..
Выйдя из переговорного пункта, я посмотрел кино, потом побаловал себя традиционными ленинградскими пышками с кофе (после «казённой» еды они показались изысканным лакомством).
Деньги у меня ещё оставались, и я решил зайти в Гостиный двор - там на Невской линии, справа, был отдел, где продавались грампластинки.
И не зря, как оказалось, зашёл! Мне попалась пластинка-«миньон» с несколькими песнями группы ”The Beatles” (одна из них - как будто её сегодня для меня специально подбирали - называлась «День рождения!»). Будучи стойким и идейно-убеждённым комсомольцем, я перед пресловутыми «западными духовными ценностями» не преклонялся, но «битлов» любил и люблю до сих пор. Пластинки с такой музыкой у нас в стране тогда под запретом не были, но в свободной продаже найти их было практически невозможно.
Когда я отошёл от прилавка, бережно держа в руке свою замечательную покупку, рядом со мной возник какой-то тип с незапоминающейся, как у кадрового разведчика, внешностью. В руке у него был потёртый портфель. Нервно оглядевшись по сторонам, он тихонько спросил, почти вплотную приблизив своё лицо к моему уху:
- Тебе «пластмасса» нужна?
- Какая пластмасса? - спросил я, не понимая, о чём речь.
- Ну, самая разная... Например, те же «битлз». Или «роллинги»...
Я догадался: он говорит о пластинках. Подумал: если музыка хорошая, а цена не будет заоблачной, почему бы не купить? Мои друзья, которых сегодня в увольнение не пустили, очень уважали группу «Юрай Хип». Если куплю такие записи, то, вернувшись в училище, порадую ребят. Пусть и у них сегодня праздник будет! Я спросил у «торговца контрабандным товаром»:
- А «Юрай Хип» у тебя есть?
- Естественно!
- И сколько за это просишь?
- Три рубля!
Для курсанта в те годы эта сумма была немалой, но раз уж решил устроить праздник - фиг с ним, с презренным металлом! И тут я совершил ошибку: не стоило так вот сразу соглашаться - сначала надо было потребовать, чтобы он показал свой товар...
Дал мужику «трёшку», и он вытащил из своего портфеля рентгеновский снимок размером с тетрадный лист. На его обратной стороне были процарапаны звуковые дорожки, как на всамделишной грампластинке. Это была так называемая «музыка на костях» - продукция подпольных студий грамзаписи. В советское время люди, занимавшиеся этим, пользовались дефицитом пластинок с самой популярной музыкой и так зарабатывали деньги.
Очевидно, заметив на моём лице выражение лёгкой брезгливости, неприятный тип поспешно сказал:
- Ты чё? Не сомневайся, десять тысяч я тебе гарантирую!
Как я понял чуть позже, он имел ввиду десять тысяч Герц - такие верхние частоты в те годы были только у достаточно приличных записей, сделанных на нормальной аппаратуре.
Вернувшись вечером в училище, я с видом заговорщика пригласил тех, кто ещё не лёг спать, в ленинскую комнату. Там у нас стоял проигрыватель.
Мы заперли дверь на замок, я включил аппарат и осторожно опустил лапку звукоснимателя на вращающийся лист рентгенограммы с заветной записью.
Раздалось шипение и шуршание. «М-да, - подумал я, - судя по такому началу, обещанных десяти тысяч здесь не будет»...
Спустя несколько секунд сквозь посторонние шумы пробился звук чьих-то шагов. Они становились всё громче и громче, словно кто-то приближался к нам. Внезапно шаги прекратились, и раздался радостный, но очень неприятный мужской смех. Посмеявшись некоторое время, обладатель отвратительного голоса издевательски произнёс:
- Вы хотели музыку?! А вот х.. вам, а не музыка!!!
Потом снова раздалось гнусное ржание, за которым опять последовал звук шагов (теперь уже удаляющихся).
Кто-то из ребят хмыкнул, кто-то недоуменно спросил:
- И всё? Ты нас для этого сюда собрал?
Мне недвусмысленно намекнули, что моя шутка была исключительно неудачной.
Пришлось чистосердечно рассказать ребятам, как и под каким соусом я приобрёл этот шедевр, и мы вместе посмеялись над моей наивностью. Ну а когда послушали записи «битлов», которые я тоже прихватил с собой, тогда по общему настрою я понял, что праздник всё-таки состоялся!
А вот злополучную «музыку на костях» мне сохранить не удалось - кто-то, наверное, её у меня «позаимствовал» в качестве сувенира...
Уроки погибшего линкора
Грабли - наше главное наступательное оружие!
(русская народная мудрость)
Все мы знаем о таинственной гибели на севастопольском рейде линкора «Императрица Мария». Вот уже почти сто лет моряков и военных историков волнует вопрос: почему же всё-таки этот гигантский корабль тогда взорвался и затонул?
На этот счёт существовало множество противоречивых, иногда совершенно фантастических, версий (точно так же, как и относительно гибели некоторых других наших кораблей - например, линкора «Новороссийск», подводных лодок «К-129», «Комсомолец», «Курск»...)
Лет пятнадцать тому назад я неожиданно для себя узнал ещё одну версию - довольно необычную, но весьма правдоподобную.
В тот день я вновь заступил оперативным дежурным флотилии подводных лодок. На командном пункте, где проходило это дежурство, всегда можно было найти оставленные кем-то книги, журналы и газеты (крайне редко - свежие).
Поздно вечером, когда у меня выдалась свободная минутка, я почти машинально взял в руки какой-то журнал без начала и конца. Похоже, его несколько дней подряд использовали уже лишь в качестве подставки под горячее.
Перевернув несколько загнутых, полуоторваных страниц, я вдруг натолкнулся на любопытную статью, иллюстрированную «старорежимными» чёрно-белыми фотографиями. Её автор, офицер русского царского флота, после революции эмигрировавший во Францию, в своё время участвовал в работе комиссии, расследовавшей обстоятельства гибели линкора «Императрица Мария».
Прочитать-то статью я успел, а вот вырвать её из журнала (или, хотя бы, переписать оттуда даты, цифры и фамилии) - нет: вновь зазвонили все телефоны, и опять началась такая круговерть, что мне стало не до того.
Через пару дней я вспомнил о прочитанной статье и пожалел, что в суете забыл фамилию автора и даже не попытался узнать, как назывался тот журнал. Зато суть поразившей меня статьи отчётливо сохранилось в памяти. Мнение её автора было таким: действительно, как многие и думали, в гибели линкора были виноваты немцы.
Но виноваты только косвенно...
Немецкая фирма должна была поставить в Россию двигатели, предназначенные для разворота орудийных башен главного калибра «Императрицы Марии». И этот мощный боевой корабль должен был серьёзно изменить весь расклад сил на Чёрном море! Но дело уже шло к Первой мировой войне, поэтому немецкая фирма своих обязательств не выполнила.
Чтобы достроить линкор, России пришлось установить на него вместо немецких двигателей отечественные - той же мощности, но значительно больших габаритов. Они заняли весь объём жилых помещений, предназначавшихся для матросов - артиллеристов.
Встал вопрос: где разместить людей, оставшихся без своих кубриков? Решили: прямо в артпогребах!
Но эти помещения никогда и нигде не предназначались для жилья. Там по проекту не было предусмотрено электрического освещения (чтобы избежать опасности короткого замыкания), по этой же причине не было и вентиляторов. Получилось, что людей заставили жить в тёмных и сырых помещениях. Значит, обувь у них была постоянно мокрой - ведь матросские ботинки подбиты кожей, хорошо впитывающей влагу. Естественно, матросы не стали мириться с таким неудобством. Они придумали, как решить эту проблему с помощью доступных средств.
В артпогребах хранились так называемые «картузы», или полузаряды - большие шёлковые мешки с пироксилиновым порохом, отформованным в виде длинных лент шириной чуть ли не с ладонь (до пороховых «макаронин» додумались позже). А что такое пироксилиновый порох? По своим физико-химическим свойствам он очень похож на одну из разновидностей пластмассы - целлулоид.
Вот матросы и додумались вырезать из этих лент подмётки и прибивать их на свои ботинки. Работа с ворованным порохом велась всё в тех же артпогребах, к тому же, при свечном освещении!
Не надо обладать богатым воображением, чтобы понять, что должно было произойти рано или поздно. Это и случилось - в носовой башне.
После подъёма корабля в погребе уцелевшей соседней башни нашли матросский сундучок с сапожным инструментом (такие положено было иметь в каждом подразделении). Когда открыли его крышку, то увидели, среди обычного сапожного инвентаря, заготовку для подмётки, вырезанную из пороховой ленты, и огарок свечи...
Вряд ли кто-то из погибших был отъявленным злодеем и желал смерти себе и товарищам. Просто их, волей-неволей, поставили в такие условия, когда они, стремясь улучшить свой быт, привычно и буднично рисковали своими и чужими жизнями. Об этом вышестоящие начальники даже не ведали, не вникая в нужды матросов и не контролируя, чем они занимаются.
Кто тут больше был виновен - экипаж, промышленность или представители флота, наблюдавшие за строительством линкора?
Может быть, всё-таки, главная вина лежит на тех, кто принял решение устанавливать на наш боевой корабль очень важные агрегаты, выпускавшиеся за рубежом, и, тем самым, поставил его создание в зависимость от иностранных фирм?
Хоть гибель линкора «Императрица Мария» и вошла в список крупнейших мировых катастроф, сегодня может показаться, что эта трагедия стала лишь достоянием истории - и не более того. Но после размышлений о её причинах сам собой напрашивается один вывод, касающийся даже не какого-то одного корабля, а всей нашей страны.
Похоже, сейчас мы вновь собираемся «наступить на те же грабли», что и в начале прошлого века.
Кое-кто из российских чиновников призывает не производить самим оружие для Вооружённых Сил нашей страны, а покупать его за рубежом. Они подают это как трогательную заботу о государственных интересах - собираются приобретать для страны высокотехнологичную продукцию по сравнительно низким ценам!
Но, если мы пойдём по этому пути,- тогда, во-первых, наша промышленность, которую начали убивать ещё лет двадцать назад, окончательно деградирует. Тысячи высококвалифицированных специалистов станут ненужными (если своевременно не вымрут).
Во-вторых, в этом случае нам грозит фактическая потеря независимости. Если руководство России в очередной раз начнёт делать шаги, отвечающие нашим государственным интересам, но не нравящиеся нашим «друзьям и партнёрам» - нам тут же могут, например, прекратить поставки каких-нибудь важных комплектующих, без которых замечательное импортное оружие станет практически бесполезным. Или же вмиг рухнет система управления войсками.
После этого нам укажут наше место - и тогда попробуй возрази...
Матросы с Хиросимы
Зимой 1977 года в Высшем военно-морском училище подводного плавания имени Ленинского комсомола появился незнакомый нам капитан 1 ранга - коренастый, голубоглазый. Это был новый начальник минно-торпедного факультета, Виктор Павлович Кулибаба, назначенный к нам вместо уволенного в запас по болезни Виктора Ивановича Иевлева.
Как водится на флоте, ещё за пару месяцев до появления в училище нашего нового начальника все курсанты уже располагали некоторыми сведениями о нём. Самое главное, мы узнали, что в недавнем прошлом Виктор Павлович командовал известной всему Военно-морскому флоту подводной лодкой «К-19» и горел на ней. Этот корабль, получивший после относительно давней тяжёлой аварии с ядерным реактором прозвище «Хиросима», пользовался у моряков недоброй славой.
Естественно, мы сразу же начали внимательно присматриваться к нашему новому начальнику факультета. По тому, как он держался, чувствовалось, что этот деловитый и довольно немногословный человек привык руководить, принимать решения и отвечать за них.
Он оказался строгим начальником, но не «барином». Кстати, и чувство юмора ему не было чуждо. Со всеми подчинёнными, независимо от их звания и возраста, начфак разговаривал уважительно и доброжелательно.
Виктор Павлович производил впечатление спокойного и уравновешенного человека. Правда, нам показалось, что те страшные события, участником которых был наш нынешний начальник факультета, оставили в его душе глубокий след. Сам он поначалу о произошедшем не говорил ни слова, а расспрашивать его об этом мы не смели - хватало такта не бередить старые раны.
Через некоторое время после вступления в должность Виктор Павлович собрал на беседу курсантов 22 роты, которой командовал Иван Павлович Черняк. В этой роте по воле судьбы учился тогда мой школьный друг Роберт Микиртумов, а я был туда прикомандирован со старшего курса в качестве заместителя командира. По этой причине на беседе начальника факультета со второкурсниками присутствовал и я. Мы не знали, о чём будет разговор но почувствовали: наверное, начальник факультета сейчас расскажет нам об аварии, произошедшей на «К-19»!
Забегая чуть вперёд, скажу, что позднее Кулибаба провёл такую же беседу и с курсантами нашей роты. Так что я имел уникальную возможность повторно услышать рассказ о тех драматических событиях непосредственно от их участника, и не просто участника - от самого командира подводной лодки!
Виктор Павлович начал с того, что после пожара на «К-19» он давал обещание лично Министру обороны, Маршалу Советского Союза Гречко, никому ничего не говорить об этих событиях в течение пяти лет. Пятилетний срок истёк - и курсанты 22 роты будут первыми, кто услышит от него о той аварии.
Потом Кулибаба вкратце рассказал нам свою биографию - где учился, где и на каких кораблях служил.
О своей последней лодке (той самой «Хиросиме»!) Виктор Павлович говорил с каким-то особым теплом в голосе:
- Лодочка у меня была просто замечательная! Чего только я на ней ни делал! Вот разве что «мёртвую петлю» в подводном положении выполнять не пытался... Бывало, мчишься по бухте - так, что брызги от волны чуть ли не в окна оперативному дежурному флотилии влетают - а командующий это видит, сердится и кричит: «Я сниму тебя с должности! Сниму!!!»…
Потом Кулибаба начал рассказывать, как в ночь на 24 февраля 1972 года на лодке начался большой пожар, унёсший 28 жизней, и как события развивались дальше.
Тишина в аудитории стояла просто мёртвая. По-моему, никто даже не шевелился - мы ловили каждое слово командира «К-19». Было заметно, что Виктор Павлович говорит с трудно скрываемыми болью и волнением. Тем не менее, каждая его фраза была краткой, чёткой, ясной, логичной.
Иногда, как мне казалось, Кулибаба чуть виновато поглядывал на меня - Виктор Павлович знал моего отца и был в курсе, что он пострадал из-за этой аварии (отец стоял в тот день оперативным дежурным Северного флота и оказался в числе «назначенных виноватыми» по результатам расследования). Никакой логики в его неадекватно суровом наказании не было: оперативный дежурный выполнил тогда всё, что ему было положено. Он даже начал организовывать экстренную помощь аварийной лодке, хотя это было уже вне его компетенции. А помочь ей было очень трудно: «К-19» горела далеко от наших берегов, в районе Бермудского треугольника…
Не буду сейчас даже пытаться пересказывать то, что я тогда услышал из уст Виктора Павловича.
Во-первых, начало той аварии, её развитие и все дальнейшие события уже не раз были достаточно подробно освещены на страницах многих книг и журналов.
Во-вторых, за тридцать с лишним лет какие-то моменты я мог забыть и теперь опасаюсь воспроизвести их неточно.
Хорошо помню, что Виктор Павлович сделал особый акцент на поведении своих матросов и старшин срочной службы во время аварии и в тяжёлые дни сразу после неё.
Рассказал он, конечно, и о том, как вели себя офицеры - а там было о чём рассказать! Например, капитан-лейтенант Поляков, который тогда оказался вместе с несколькими матросами в десятом отсеке, совершил настоящий подвиг. Пожар начался в соседнем, девятом отсеке, и длился он несколько дней, поэтому кормовой, десятый, отсек был изолирован от всего корабля. Условия, в которых тогда оказались люди в десятом, были такими, что они должны были неизбежно погибнуть. Но всех их спасли знания, опыт, изобретательность, воля и организаторские способности офицера, вступившего в командование чужим отсеком, где он оказался случайно.
Кулибаба рассказал:
- Офицеры во время аварии вели себя достойно, по-офицерски. Это меня не удивило: они и должны были так себя вести, они профессионалы, им и положено быть такими. Но меня поначалу очень беспокоил вопрос: а как поведут себя матросы и старшины? И, как оказалось, беспокоил напрасно!
Я знал, что люди у меня служили всякие. Бывало, хромала у них дисциплина. И попивали они иногда, и в самоволки ходили.
Но когда произошла авария, матросы и старшины срочной службы мобилизовались, подтянулись, внутренне собрались. В их среде не было ни панических настроений, ни малейших сомнений в правильности действий центрального поста.
До аварии все они были просто обыкновенными людьми. Ничего героического ни в их внешности, ни в их поведении до того дня не было - а теперь ребята добровольно шли на выполнение любой задачи, какой бы сложной, ответственной и рискованной она ни была.
Каждый раз, когда вызывали добровольцев, их оказывалось так много, что начальникам приходилось выбирать среди всех желающих именно тех, кто смог бы выполнить замысел командования с максимальной эффективностью.
Когда нас, в условиях непрекращающегося шторма, начали буксировать, то буксирный трос, заведённый за прочную рубку, постоянно обрывался. Много раз нам приходилось заводить его заново. Это была изнурительная и опасная работа.
Однажды, после очередного обрыва, спасатель дал ход, не дожидаясь нашего сигнала (людям на нём показалось, что мы уже закончили работу по заводке буксира).
Стальной буксирный трос неожиданно для нас натянулся, и рука одного матроса, оказавшаяся под ним, была прижата к лодочному металлу усилием в десятки тонн. На глазах у всех её кисть стала расползаться. После нашего отчаянного окрика по УКВ-радиостанции спасатель застопорил ход, мы выдернули из-под троса руку пострадавшего и отвели его к врачу.
Спустя несколько часов после операции, когда уже должно было закончиться действие наркоза, я спросил у врача, как самочувствие пациента, как он себя ведёт. Доктор сказал, что матрос не ругается, не клянёт судьбу и не стонет от боли - он молчит. Я решил, что парень находится в шоке.
И каково было моё удивление, когда после очередного обрыва буксира я снова увидел того травмированного матроса среди команды, заводившей трос. Он деловито работал одной рукой. Это был не шок, это была сильная воля человека, который понял, что спасение корабля, жизни товарищей и его собственной жизни зависит, в том числе, и от его действий.
«К-19» привели в Кольский залив, поставили в ремонт, погибших похоронили. Серьёзная комиссия произвела расследование аварии. По результатам её работы одних людей наградили, других наказали.
В общем, всё тогда было сделано так, как всегда у нас было принято делать после серьёзных происшествий. Кроме одного момента.
Министр обороны СССР приказал после завершения аварийного ремонта отправить «К-19» на боевую службу с тем же экипажем, который на ней горел.
Нам было предписано идти из базы в надводном положении, с поднятым Военно-морским флагом, до той самой точки, где лодка аварийно всплыла после начала пожара. А затем погрузиться там и приступить к боевому патрулированию. Показать всем, кто видел аварийную «К-19» на буксире: мы живы и не сломлены!
Узнав о таком приказании, матросы и старшины срочной службы, которые должны были уволиться в запас незадолго до этого выхода в море, обратились к Министру обороны с просьбой разрешить им сходить на боевую службу и уйти «на гражданку» уже по возвращении.
Просьба была удовлетворена.
Бывший матрос выкупил рубку от легендарной советской подлодки К-19 и установил как памятник в Подмосковье.
Предыдущая часть:
Продолжение: