— Ну вот, — Павел тяжело выдохнул, а рука всё ещё дрожала. — Адвокат объяснил, что кухонный стол тоже делится.
Ольга, вжавшаяся в спинку, смотрела поверх бумаг, прямо в глаза Павлу. В них — злость, обида, досада, безысходность.
— Как делить? Прямо вот… пилить? — спросила Ольга, будто проверяя, есть ли ещё дно у этого абсурда.
Мама Павла, Елена, держалась за сердце. Она не понимала: эти взрослые люди, родители когда-то счастливых детей, теперь сидят напротив друг друга — будто малые, делящие игрушки. Для Павла этот стол был просто столом. Для Ольги — частью её жизни. Для Елены — частью семьи, которая теперь рассыпалась по швам.
Адвокат был безэмоционален:
— По закону — раздел движимого имущества. В том числе кухонный стол.
Паузу можно было нарезать на ломтики. Стол остался целым, а они — сломанными…
Последние несколько дней Павел жил как в зазеркалье. Его бывшая супруга Ольга заходила к нему почти с военной выправкой — блокнот, чек-лист, полный список мебели. На листе — кружки, диван, микроволновка, и значился тот самый кухонный стол. Круглый, с лёгкой потертостью на ножке и детским шрамом на столешнице — след от утюга, когда сын заболел и чай разлили поспешно. Обычный предмет. Или всё же не совсем?
Они общались сухо. Пустые формулы: кому что нужно, кто сколько вложил, кому какая полка. Иногда Павлу казалось, что Ольга смотрит на него как на махровый раздражитель. Они даже не сидели за этим столом вместе, чтобы поговорить. Только спорили в телефонных звонках. По ночам Павел долго ворочался — стоит ли дожимать? Или уже всё неважно?
Однажды, мимоходом, Ольга сказала:
— Ты не получишь этот стол.
— Почему?
— Потому что он мой. Я его выбирала…
Это было началом их самой абсурдной ссоры. Такой, что даже мать Павла — сдержанная, никогда о себе не вспоминающая — не смогла остаться в стороне.
— Вот сидим: ты, я, адвокат, — мелко засмеялся Павел, но вышло неровно. — Как будто передачу какую-то смотрим, “Уделим всё по кусочкам”.
Ольга закатила глаза. Её губы поджались — такие Павел знал ещё со студенчества: сейчас она промолчит. А потом — заговорит, как тихий ураган.
За окном маячил тополь — тёплый серый день, сонное весеннее солнце затопило кабинет юриста. Всё не по-настоящему. Всё — будто в замедленной съёмке.
Ольга первой нарушила тишину:
— Ты считаешь, я ради наживы пришла? Думаешь, так хочется эти крохотные деньги делить?
— Не деньги, — буркнул Павел, — скорее, нервы.
Стол между ними стал как невидимая баррикада.
— Лучше бы ты так переживал, когда сын болел! — выпалила Ольга, и в голосе резанула что-то не только про стол.
Павел ничего не ответил — сжимал ручку так, что на пальцах выступили белые полосы. Мама, Елена, металась взглядом между ними: сын и бывшая невестка. Когда-то обнимались на кухне, ели блинчики с вареньем и шутили про “царский ужин”. Теперь вот: делят мебель, слова — как осколки.
— Может, нам стоит… — начала Елена, — …Стоит поговорить без этих бумаг?
— Нет, — перебил Павел. — Всё должно быть по-честному. Закон есть закон.
Юрист — сухой голос за очками:
— Кухонный стол — предмет значимый, стоимость… — цифры в файле.
— Да при чём тут стоимость! — вспыхнула Ольга. — У меня подруга уже год делит холодильник! У меня сил нет спорить тут про стол!
Она села ровнее, чуть дрожали плечи. Сидели втроём: каждый в своей маленькой крепости горьких воспоминаний и уколов.
— Я вообще думала, после развода люди… становятся свободней, взрослеют, — Ольга выдохнула с горечью. — А мы делим этот чёртов стол.
Елена, согнувшись, перебирала платок в руках.
— Так всегда бывает. Когда сердце на куски, люди хватаются за мебель.
Павел смахнул взглядом по окну: лужи, прохожие, гудки машин. Всё — привычный хаос. Но кухонный стол теперь — символ: кто победит, кому утрётся в ссоре последнее слово.
— Я не хочу воевать, — кисло добавил он. — Но почему я должен просто всё отдать?
— И я не хочу, чтобы мне тыкали, что я что-то забрала, — вспыхнула Ольга.
Адвокат терпеливо кивал, слушал, но не вмешивался. Некогда эти люди были мужем и женой. Теперь вместо любви юридические формулы. На столе между ними — и таблички, и телефон Елены, чужой чек на услуги юриста, и, кажется, всё ещё притаившаяся память о былых семейных праздниках.
— Ты помнишь, как я готовила тут уху?.. — вдруг произнесла Ольга.
— А я, как ребёнок катался под этим столом, — вставил Павел непрошено, и почти улыбнулся. — Бабушка тогда резала зелёный лук… И мы ругались из-за хлеба…
Они оба затихли, как будто что-то мягко стронулось с места — лёгкая ржавчина сошла с воспоминаний.
— Вот, значит, делим, — подвёл итог адвокат, — одну вторую. Хотите, могу вызвать оценщика.
Ольга и Павел переглянулись. Ощутили: сейчас рухнет не только стол, а нечто куда ценнее и хрупче.
— Давайте уже решим, — прошептала Елена, голос чуть дрожал, — Я не выдержу второй такой встречи…
Такая яркая, усталая боль, что Павел на миг почувствовал себя неловким школьником.
— Может… давай просто продадим его? — нерешительно предложил он, с трудом подбирая слова. — А деньги… разделим.
Ольга согласно кивнула, в её глазах вдруг защипало. Хорошо бы всё можно было так же просто решить — продал, разделил, и больше не болит.
Тишина стала чуть теплее. Пусть и не уютной — но не такой отчаянной.
Елена вдруг поднялась из-за стола — тихо, без лишних жестов, но в этой неторопливой походке было что-то решительное. С пальцев на колени соскользнул сложенный в треугольник платочек. Она подошла к окну, раздвинула жалюзи, впустив в кабинет лоскуток дневного света. Потом обернулась — смотрела строго, по-матерински.
— Хотите знать, что самое страшное? — её голос был твёрд, будто в нём отливал лёд. — Я вот родила двоих, надеялась, что мой дом — не только стены и шкафы. А вы сейчас из-за… да боже мой, из-за “куска дерева”! — она показала рукой куда-то вниз, почти в пол. — Делите на двоих? Ладно. Но что дальше, дети, а?..
Павел смущённо отвёл взгляд, адвокат кашлянул и задумался о чём-то своём, доставая очередную бумагу.
— Ты, Оля, — мягко, но с горечью, — ведь помнишь, как после свадьбы весь сервис с полки сбила нечаянно, но не плакала, зато смеялась ночами напролёт… Вместе смеялись. Павлуша, ты ведь не только работать умел, а радоваться жизни по-настоящему!
— Мама…
— Нет! — резко остановила Елена. — Сейчас слушайте!
У меня все подруги — каждая через этот “раздел”— прошла. Сперва воюют, оскорбляют, до суда доходят… Потом смотрят друг другу в глаза и не могут понять — стоило ли оно вообще. Я смотрю на вас, дети мои… И думаю: а что, если завтра кого-то из вас не станет? Кому этот стол, эта стенка из Икеи, этот комод?.. Или чего — вы опять будете рыдать?! Я вот не хочу вашу вражду на своей совести хранить!
В кабинете повисла особая, полутёплая, тяжелая тишина. Павел открыл было рот, да закрыл обратно — слова застряли в горле.
Ольга, погладив юбку ладонью, смотрела на Елену откровенно: столько неожиданных морщинок у неё появилось возле глаз. В её движениях — усталость женщины, которая слишком любит.
— Прости, Лена, но мы сами не ожидали, что вот так всё… — и замолчала, обрывая мысль на полуслове.
Трещинка пробежала по напряжённой сцене — незримо, но ясно.
Павел внезапно увидел: Ольга устала не меньше его. Её обида — как плотный, застывший снег, который, если захотеть, можно растаять. Мама — их земной якорь, последний судья.
— Я не хочу ссориться больше, — выдохнул Павел, как с полки снял груз, — Правда, не хочу.
— Может, пора перестать держаться за прошлое, сынок? — Елена подошла и невесомо тронула его за плечо. — Пусть стол остаётся в памяти, а не в разделе имущества…
Адвокат тихо кивнул.
— Я оформлю — продажу, а не раздел, — деловито подытожил он.
— Спасибо, — Ольга улыбнулась так сдержанно, что даже Павел понял: это первый настоящий, человеческий жест за всё это время.
Они ещё сидели, молчали, втроём. Чувствовали: накал спал. Скучная, страшная фраза “делить кухонный стол” вдруг перестала быть проклятием.
За окном заиграли солнечные блики. Казалось, даже деревья на миг притихли, глядя на странную, но важную сцену.
Вечером Павел долго вертел в руках телефон — решался. Ольга вздыхала на другом конце города, глядя в окно кухни, где до сих пор стоял тот самый стол. Тот самый, который… Ну, не виноватый же он, что стал яблоком раздора. Просто вещей — много, а счастья от них, оказывается, не так уж.
Через пару дней они встретились. Без адвоката, без бумажной волокиты. Просто двое людей, не чужих, но и не прежних.
Ольга принесла старый блокнот, в котором свой корявый почерк узнал Павел — список совместно нажитого: “Диван — синий. Сервант — бабушкин. Стол кухонный — основной”.
Они смеялись, вспоминая, как, собирая этот стол после переезда, не могли прикрутить одну из ножек и ругались, кто виноват, что ключ затерялся. Смеялись, но уже иначе — с лёгкой горечью, с прощением себе и друг другу.
— Знаешь, — Павел взглядом оценил весёлый беспорядок на странице, — я подумал… Может, и правда, ну его, этот стол?
— Давай разместим объявление, — Ольга открыла телефон, — продадим всё, что мешает. А дальше… деньги пополам, как там адвокат велел. Нам нужнее — свобода. И детям спокойная мама, — улыбнулась она по-настоящему, впервые за месяцы.
Он не спорил.
Стол ушёл на “Авито” за пару часов. Следом увезли пару стульев, сервант, даже бабушкины вазы. Полученная сумма оказалась не такой уж и внушительной… но смешно — впервые за столько времени никто не придирался к квартирам, процентам, сантиметрам.
Самое важное случилось потом.
Они вновь сели — теперь уже за временный пластиковый столик, попили чай. Говорили — спокойно, без обид, впервые слушая, а не споря. Кто бы мог подумать: кусок “дерева” стал последней каплей, а освобождение от “имущества” — облегчением для обоих.
— Знаешь, Паша, — Ольга помолчала, — может, мы всё-таки были неплохой семьёй, раз даже вещи нам находили искренние, смешные воспоминания.
Он пожал плечами:
— А может, просто пора жить дальше.
Вот и всё. Разделили не только стол — отпустили друг друга. Оказалось, свобода внутри, а не в бумагах или вещах.
Спустя год они смеялись между собой — когда надо было делить что-то для детей, договаривались легко. И улыбались, даже вспоминая тот самый “знаменитый” стол, который когда-то чуть не стал между ними пропастью.
Иногда нужно отпустить прошлое, чтобы впустить счастье. Даже если это — кухонный стол.