Тишина, повисшая в офисе после ухода Эльвиры, звенела так оглушительно, что, казалось, от этого звона вот-вот лопнут барабанные перепонки. Она длилась ровно до тех пор, пока за Эльвирой не закрылась дверь. А потом плотину прорвало.
— Ты! Ты всё знала! — первой очнулась Марина, вскакивая и тыча пальцем в бледное, обмякшее лицо матери. Её голос, обычно медово-льстивый, превратился в скрипучий визг. — Ты с ним сговорилась за моей спиной! Хотела и меня выкинуть, как эту Эльку? Оставить меня с носом?
— Доченька, да как ты можешь такое подумать! — запричитала Светлана Андреевна, хватаясь за сердце. Её актёрское мастерство, отточенное годами, дало сбой. В глазах плескался неподдельный страх. — Это всё она! Эта гадюка! Она всё подстроила, всё перевернула!
— Не она! А ты! — не унималась Марина. — Юрист же сказал! Мои наследственные права! Ты ведь даже не заикнулась об этом! Думала, я дурочка, ничего не пойму? Проглочу, как всегда?
Виталик сидел между ними, как истукан. Он смотрел на пустое место, где только что сидела его жена. Его Эля. Тихая, покорная, терпеливая Эля, которая вдруг превратилась в стратега, в полководца, который одним ударом разгромил всю их армию. В его голове не укладывалось, как он мог быть таким слепым. Пятнадцать лет он смотрел на женщину и не видел её. Он видел удобную, безотказную жену, а под этой оболочкой скрывалась сталь.
— А ты чего молчишь? — набросилась на него мать, видя, что дочь неумолима. — Ты мужчина или кто? Пойди, верни её! Поставь на место! Скажи, что она не имеет права!
Виталик медленно поднял на неё глаза. Взгляд был пустой, выжженный.
— Права? — переспросил он глухо. — Мама, она только что доказала нам всем, что у неё прав больше, чем у нас. У неё есть чеки. У неё есть свидетели. У неё есть мозги, в отличие от нас.
— Ты защищаешь её? После того, что она сделала? Она унизила нас! Растоптала!
— Она унизила? — горько усмехнулся Виталик. Он встал, и его большая, грузная фигура, казалось, заполнила всё пространство. — А кто пятнадцать лет называл её «эта»? Кто критиковал её стряпню, её одежду, её родителей? Кто приходил в наш дом без приглашения и вёл себя, как хозяин? Кто выкинул её фотоальбом, мама? Ты думаешь, я не знал? Я всё знал. И молчал. Потому что я трус.
Он посмотрел на окаменевшее лицо матери, на перекошенное от злости лицо сестры.
— Вы хотели не просто квартиру. Вы хотели уничтожить её. Стереть, как ластиком. Чтобы от неё и следа в моей жизни не осталось. А она… она просто защищалась.
Он повернулся и пошёл к выходу, не оглядываясь.
— Виталик! Куда ты? У меня сердце! — неслось ему в спину. — Виталик, ты не можешь меня бросить!
Но он уже не слышал. Он вышел на улицу, и летний городской шум оглушил его. Он не знал, куда идти. В их квартиру, которую его мать и сестра превратили в безликую коробку? На съёмную квартиру, где его никто не ждал? Он достал телефон. Десятки пропущенных от матери и сестры за последние дни. И ни одного от жены. Он набрал её номер. Длинные, мучительные гудки. Никто не отвечал.
Эльвира не поехала домой. Она сидела на кухне у Тамары, а маленький Арчи, положив ей голову на колени, тихо поскуливал, слизывая с её пальцев солёные капли слёз. Это были не слёзы обиды или жалости к себе. Это были слёзы освобождения. Словно огромный гнойник, который зрел пятнадцать лет, наконец-то прорвался.
— Ну ты даёшь, подруга, — Тамара поставила перед ней чашку с ароматным травяным чаем. — Я, конечно, знала, что ты девочка с характером, но чтоб так… Это было как в кино. Их лица надо было видеть!
— Я больше не могла, Тома, — тихо сказала Эльвира, гладя шелковистые уши щенка. — Я поняла, что ещё немного, и я или сойду с ума, или просто умру. Они высасывали из меня жизнь. По капле. Каждый день.
— А Виталик твой… Тюфяк тюфяком. Но смотрел он на тебя, когда ты уходила… Мне кажется, до него что-то дошло.
— Слишком поздно, — отрезала Эльвира. — Понимаешь, дело не только в квартире. Дело в предательстве. Он стоял и слушал, как они планируют выкинуть меня из его жизни. Он не просто молчал, он был соучастником.
Телефон на столе завибрировал. На экране высветилось «Муж». Эльвира, не раздумывая, сбросила вызов. Телефон завибрировал снова. И снова.
— Может, поговоришь? — осторожно спросила Тамара.
— О чём? — Эльвира подняла на подругу ясные, решительные глаза. — Чтобы он опять начал мне рассказывать про больную маму и несчастную сестру? Чтобы я опять его пожалела и всё простила? Нет. Хватит. Этот спектакль окончен.
Она осталась ночевать у Тамары. Впервые за много лет она спала глубоким, спокойным сном, не вздрагивая от каждого шороха. Рядом, в своей лежанке, посапывал Арчи. Утром она проснулась от того, что мокрый нос тыкался ей в щёку. Она открыла глаза и рассмеялась.
Она решила взять на работе несколько дней за свой счёт. Ей нужно было прийти в себя, обдумать, как жить дальше. Она много гуляла с Арчи в ближайшем парке. Щенок с восторгом гонялся за голубями, знакомился с другими собаками и заставлял свою хозяйку двигаться, дышать, жить.
В один из таких дней, когда она сидела на скамейке, наблюдая за неугомонным Арчи, к ней подсел пожилой мужчина. Он жил в соседнем с Тамарой подъезде, и они несколько раз сталкивались у лифта. Это был Павел Иванович, или дядя Паша, как звали его местные, — высокий, подтянутый старик с военной выправкой и очень проницательными глазами.
— Хороший у вас пёс, — сказал он, кивнув на корги. — Умная порода. Пастушья. Они не просто бегают, они стадо в кучу сгоняют, порядок наводят. Даже если стадо — это пара ленивых голубей.
Эльвира улыбнулась:
— Да, он у меня наводит порядок. В основном в моей голове.
— Это самое главное место, где нужен порядок, — серьёзно кивнул Павел Иванович. — Я вот всю жизнь мосты строил. Знаете, что самое сложное в строительстве моста? Не расчёты, не материалы. Самое сложное — это подготовить берега. Укрепить их. Чтобы они выдержали опоры. Если берега слабые, рыхлые, никакой мост стоять не будет. Рухнет. Так и в жизни. Если у человека внутри нет опоры, нет крепкого берега, его любой сквозняк снесёт.
Он помолчал, глядя куда-то вдаль.
— А есть люди-паразиты. Как грибок на дереве. Они селятся на здоровом, крепком стволе и потихоньку тянут из него соки. Дерево этого долго не замечает. Оно большое, сильное. А потом в один прекрасный день понимает, что ветки сохнут, листья желтеют. И если этот грибок вовремя не соскоблить, до живого дерева, — он погибнет. А грибок просто переползёт на другое.
Эльвира слушала его, и ей казалось, что он говорит не про мосты и деревья. Он говорил про неё. Про её жизнь. Про её семью, которая, как грибок, высасывала из неё все соки.
— Спасибо вам, — тихо сказала она.
— Да не за что, — отмахнулся он. — Жизнь — штука простая, на самом-то деле. Главное — вовремя соскабливать грибок. Пойдём, чемпион, — крикнул он Арчи, который уже успел запутать поводок вокруг ножки скамейки.
Этот разговор с мудрым стариком окончательно укрепил её решимость. Она строит свой мост. И она укрепит свои берега.
Виталик нашёл её через три дня. Он подкараулил её у подъезда Тамары, когда она возвращалась с прогулки. Он выглядел ужасно: похудевший, с кругами под глазами, в помятой рубашке.
— Эля, — бросился он к ней. — Нам надо поговорить.
Арчи, почувствовав напряжение, зарычал, встав между ним и хозяйкой.
— Арчи, фу, — спокойно сказала Эльвира, но поводок не ослабила. — Нам не о чем говорить, Виталик.
— Есть о чём! Эля, прости меня! Я был идиотом, слепцом! Я всё понял!
— Правда? — она посмотрела на него без злости, с холодным любопытством. — И что же ты понял?
— Я понял, что они… они меня использовали. Мама, Марина… Они манипулировали мной, моей любовью, моим чувством долга. А я… я позволял им это делать. Я был слабаком. Но я всё исправлю, Эль! Клянусь!
— Как? — просто спросила она. — Как ты это исправишь? Ты вернёшь мне пятнадцать лет жизни, которые я потратила на то, чтобы заслужить одобрение твоей матери? Ты вернёшь мне самоуважение, которое она втаптывала в грязь при твоём молчаливом согласии? Ты вернёшь мне веру в тебя?
Он молчал, не зная, что ответить.
— Я любила тебя, Виталик, — продолжала она ровным, бесцветным голосом. — И даже когда ты был слабым, я оправдывала тебя. Жалела. Думала, что моя любовь сделает тебя сильнее. А она сделала тебя ещё слабее. Ты привык, что я всё стерплю. Что я буду твоей тихой гаванью, пока твой семейный корабль тонет в скандалах. Но я больше не хочу быть гаванью. Я хочу быть кораблём. Своим собственным.
Она обошла его и направилась к двери подъезда.
— Эля, постой! Что мне сделать? Скажи! Я всё сделаю! — крикнул он ей в спину.
Она остановилась, не оборачиваясь.
— Ты хочешь знать, что тебе делать? — она на мгновение замолчала, а потом произнесла слова, которые стали для него приговором. — Разберись со своей жизнью. Сделай так, чтобы твоей матери и сестры в моей жизни больше не было. Никогда. Ни в каком виде. Ни звонков, ни визитов, ни «случайных» встреч. Вымети их из нашего дома, как мусор. Избавься от грибка, Виталик. А до тех пор…
Она обернулась. Её лицо было спокойным и чужим.
— А теперь уходи.
Она вошла в подъезд, и дверь за ней захлопнулась, отрезая его от её новой жизни.
Этот разговор стал для Виталика той последней каплей, которая переполнила чашу. Он понял, что слова здесь бессильны. Нужны действия. Он вернулся в их пустую квартиру, пахнущую дешёвой краской, и впервые за много лет почувствовал не тоску, а ярость. Ярость на свою мать, на сестру, но больше всего — на самого себя.
Он позвонил матери.
— Мама, я приеду. Нам надо поговорить. Всем вместе.
Вечером он вошёл в квартиру матери. Она встретила его с заплаканными глазами. Марина сидела на диване, скрестив руки на груди, и смотрела на него с ненавистью.
— Наконец-то! — всплеснула руками Светлана Андреевна. — Я знала, что ты одумаешься! Сыночек! Мы должны держаться вместе против этой…
— Молчи, мама, — прервал её Виталик. Он был поразительно спокоен. — Сядь. И ты, Марина, слушай внимательно. Я пришёл сказать вам в последний раз.
Он сел в кресло напротив них.
— Вы разрушили мою семью. Не Эльвира. Вы. Своей завистью, своей злобой, своими интригами. Вы думали, что делаете мне лучше, а на самом деле вы отравили мне всю жизнь.
— Да как ты смеешь! — взвилась Светлана Андреевна. — Я тебе жизнь посвятила! Ночей не спала!
— Хватит, мама! — рявкнул Виталик так, что она отшатнулась. — Твоя любовь — это удавка! Ты душишь всех, кто рядом! Ты настроила меня против жены. Ты настроила сестру против меня. Ты стравила нас всех, как пауков в банке, а сама сидела и наслаждалась!
— Это неправда! — пролепетала она.
— Правда! — повернулся он к Марине. — А ты? Тебе не стыдно? Ты приходила в мой дом, ела из моих тарелок и за моей спиной поливала грязью мою жену. Ты радовалась, что нас выселят, что мы будем жить в конуре, лишь бы тебе было хорошо. Думала, обманешь всех? А в итоге обманули тебя. Мама обманула. Она бы и тебе ничего не оставила.
Марина вздрогнула и бросила на мать испепеляющий взгляд.
— Так вот, — Виталик встал. — С этого дня вы для меня не существуете. Вы не будете звонить ни мне, ни Эльвире. Вы не будете приходить к нам домой. Вы не будете подходить к ней на улице. Я запрещаю вам приближаться к моей семье. Если я узнаю, что вы нарушили мой запрет, я… я не знаю, что я сделаю. Но поверьте, вам это не понравится. Квартира останется у нас. И ни копейки вы не получите. Это плата. За пятнадцать лет вранья.
Он пошёл к двери.
— Предатель! — прошипела ему в спину Марина.
— Ты отрёкся от матери! Бог тебя накажет! — рыдала Светлана Андреевна.
Виталик остановился в дверях.
— Бог уже наказал меня, мама. Он дал мне вас. А теперь, надеюсь, он меня простит. Прощайте.
Он вышел и закрыл за собой дверь. Он чувствовал себя опустошённым, но одновременно — свободным. Словно он только что вырвал из своего тела больную, гниющую часть. Было больно, но он знал, что теперь начнётся заживление.
Он не сразу пошёл к Эльвире. Он понимал, что должен доказать ей свои намерения не словами, а делами. Он нанял бригаду и за неделю содрал со стен дешёвые обои, выкинул убогую сантехнику, которую выбрала его мать. Он работал сам, после своей основной работы, до поздней ночи, отмывая, отчищая, выскребая из квартиры дух своих родственниц.
Через неделю он позвонил Эльвире.
— Эль, я не прошу тебя возвращаться. Я прошу тебя просто прийти и посмотреть. Пожалуйста.
Она колебалась, но любопытство и, может быть, крошечная, спрятанная глубоко внутри искорка надежды, взяли верх. Она пришла.
Квартира стояла с ободранными стенами. В ней пахло пылью и чистотой. Посреди гостиной стоял только старый диван и лежанка Арчи, которую Виталик забрал со съёмной квартиры.
Он стоял посреди комнаты, неловкий, виноватый.
— Я всё выкинул, — тихо сказал он. — Весь их «ремонт». Я поговорил с ними. Сказал всё, что ты слышала от меня в тот день. И даже больше. Их больше не будет в нашей жизни. Никогда. Я тебе обещаю.
Он посмотрел на неё, и в его глазах больше не было слабости. Была боль, сожаление, но была и твёрдость.
— Я знаю, что я не могу вернуть тебе годы, Эль. И не могу заставить тебя поверить мне сразу. Но я хочу попробовать всё сначала. Не как было. По-другому. Вместе. Если ты позволишь.
Эльвира молчала. Она прошла по комнатам. Голые стены не выглядели уныло. Они выглядели как чистый лист. Как возможность. Арчи, обнюхав всё, деловито устроился на своей лежанке, словно всегда здесь жил.
Она подошла к окну. Во дворе дядя Паша учил какого-то мальчишку забивать гвозди. «Сначала укрепи берега…» — вспомнились ей его слова.
Она обернулась к Виталику.
— Хорошо, — сказала она. — Мы попробуем.
Она не бросилась ему на шею. Она не сказала, что всё простила. Но в этом тихом «хорошо» было больше, чем в самых пылких признаниях. Это было согласие на совместную работу. На строительство нового моста на укреплённых, очищенных от грязи берегах.
Они начали делать ремонт вместе. Спорили о цвете обоев, вместе выбирали плитку в ванную, смеялись, когда Виталик в очередной раз криво прикрутил полку. Это была трудная работа — не столько физическая, сколько душевная. Они заново учились доверять друг другу, разговаривать, слышать.
Светлана Андреевна и Марина больше не появлялись. Иногда Эльвира, гуляя с Арчи, видела свою свекровь, одиноко сидящую на скамейке в дальнем конце сквера. Она просто сидела и смотрела в сторону их дома. Но она не подходила. Запрет сына действовал. Марина, как узнала Тамара через общих знакомых, устроилась работать на почту, замкнулась и почти ни с кем не общалась. Каждой из них судьба выписала свой счёт.
Однажды вечером, когда они, уставшие, сидели на новом диване в почти отремонтированной гостиной, а Арчи грыз новую игрушку, Виталик обнял жену за плечи.
— Спасибо тебе, — сказал он тихо.
— За что? — удивилась она.
— За то, что не сдалась. За то, что оказалась сильнее меня. Ты спасла нас, Эль.
Она посмотрела на него, на их обновлённую квартиру, на счастливого щенка, и поняла, что он прав. Иногда, чтобы спасти семью, нужно объявить войну. И победить.
Говорят, что прощать нужно уметь. А может, важнее уметь вовремя понять, кого прощать не стоит?
От автора:
Спасибо, что были здесь.
Если история тронула — поддержите её.
Лайком, комментарием, даже коротким «спасибо» — всё это очень ценно для меня.