Ливерпуль. Воздух над Альберт-доком был густой, пропитанный соленым дыханием Мерси и прошлым. У ворот, где когда-то кипела жизнь перед рейсами океанских гигантов, стоял он – памятник Фредерику Флиту. Бронзовый вперёдсмотрящий навсегда замер в своей «вороньей гнезде», взгляд устремлен в туманную даль, куда когда-то ушел «Титаник».
К этой бронзе, подпираемой гранитной волной, подошел парень. Неброский. Джинсы, потертая куртка, рюкзак за плечом. На лице – не туристическое любопытство, а какая-то сосредоточенная тяжесть. Он остановился, словно перед невидимым барьером, взгляд скользнул по фигуре Флита, потом опустился на основание памятника.
Без лишнего пафоса, почти буднично, он снял рюкзак. Расстегнул молнию не до конца, выудил оттуда предмет. Не новенький, в чехле из темной кожи, слегка потрепанном на углах. Бинокль. Старый, добротный, наверное, морской. Pentax, наверное, или что-то в этом роде. Он подержал его в руках секунду, словно взвешивая не столько тяжесть стекла и металла, сколько груз чего-то другого, неосязаемого.
Потом парень наклонился. Не поставил бинокль торжественно, а скорее пристроил его у самого основания памятника, туда, где бронза встречалась с холодным камнем. Аккуратно, но без церемоний. Как ставят кружку на стол. Как оставляют что-то важное, но не для показухи.
Из кармана куртки он достал сложенный листок бумаги. Обычная белая бумага для принтера, смятая в кулаке. Развернул. Видно было, что слова написаны шариковой ручкой, не каллиграфически, а быстро, нервно. Он положил записку сверху на кожаный чехол бинокля. Придавил уголок, чтобы не улетела. Ветер тут, у реки, всегда норовит что-нибудь утащить.
На бумаге, крупно, без обращения, без подписи, всего три слова, выведенные с нажимом:
"ПРОСТИ, ЧТО НЕ ПРИНЕС ЕГО РАНЬШЕ."
Он выпрямился. Еще раз посмотрел на бронзового Флита, на его пустые руки, вечно сжимающие несуществующие поручни «вороньего гнезда». Посмотрел на бинокль у его ног – тот самый инструмент, отсутствие которого в ту роковую апрельскую ночь 1912 года стало одной из бесчисленных трагедий внутри Большой Трагедии. Ключи от сейфа с биноклями были забыты, и Флит смотрел в ледяную тьму невооруженным глазом...
Парень не стал ждать. Не стал смотреть, заметит ли кто-то его подношение. Просто резко повернулся и зашагал прочь по мокрой брусчатке, руки глубоко в карманах, спина чуть сгорблена. Мимо него прошли туристы с картами, смеющиеся подростки. Никто не обратил внимания на скромный предмет у подножия памятника и на белый клочок бумаги, который уже начал трепетать на ветру. Никто не прочитал эту странную, запоздалую на столетие просьбу о прощении, адресованную человеку, который просто делал свою работу в ту ночь, когда мир раскололся.
Бинокль лежал там, у ног бронзового моряка. Не музейный экспонат за стеклом, а живой, потертый инструмент. Как последняя попытка что-то исправить. Как молчаливый крик: «Вот. Возьми. Теперь ты увидишь его. Теперь ты точно увидишь...»
А ветер шелестел краем записки, пытаясь унести слова, которые уже никто, кроме памятника да ушедшего парня, не мог прочитать. И которые были обращены не только к Флиту, но и ко всем тем невидимым теням, что навсегда остались в холодной воде Атлантики.