— Ты обещал! — голос Галины дрожал, но не от слабости, а от злости. — Ты сам сказал, что продадим этот дом, как только мама уйдёт! Прошло два года, Семён!
— Мама здесь всю жизнь прожила, — буркнул Семён, не глядя на жену. — Мы с братом решили... оставить. Дом родной, всё-таки.
Галина скрестила руки на груди, стоя в проёме кухни. Дом был большой, старый, двухэтажный, с облупленным фасадом и запахом вечного нафталина. Семья жила здесь, как в бункере: после смерти свекрови — вдвоём с мужем и периодически наведывавшимся братцем — Вадимом. Тот приезжал раз в месяц, «посмотреть, всё ли в порядке». И каждый раз уходил с мешком картошки, банками варенья и пачкой носков, «мама завещала».
— Родной... — процедила Галина. — Дом, в котором я десять лет вытираю под столом мышиные какашки. Где у нас в спальне сырая стена, а на кухне проводка, как в сарае. Дом, где ты обещал — «поживём до пенсии, потом продадим и купим квартиру поменьше». Угадай, кто уже на пенсии?
— Ну не только ты, — неловко хмыкнул Семён. — Я тоже через месяц оформляюсь.
— Вот и хорошо. Самое время напомнить, что у меня болит поясница, варикоз, и я больше не хочу ползать с тряпкой по этим маминым квадратным метрам. А теперь расскажи мне, что это был за разговор с братом. Снова про «оставим детям»?
Семён встал из-за стола, поправил свитер на животе.
— Гал, ну что ты начинаешь. Вадик предложил: дом — пополам, оформим наследство, он пусть живёт на втором этаже, а мы на первом. Всё справедливо. Не гонись ты за этой своей квартирой.
— А твой брат, интересно, что вложил в этот дом за последние годы? Кроме того, что развёлся и притащил сюда свою дочку, которая раз в год приезжает и разбрасывает по всему дому мокрые купальники?
— Не перегибай. У него дочь — подросток, трудный возраст. Да и он сам не железный.
— А я, по-твоему, штанга? — Галина говорила уже не громко, но в голосе появились металлические нотки. — Слушай внимательно. Дом этот — в наследстве. По закону — твой и Вадима. Поровну. Но я десять лет здесь вкалывала. Вкалывала, поняли, товарищ бывший инженер?
Семён опустил глаза. Его жена могла быть мягкой — если не трогать её границы. Но когда наступали на горло, она превращалась в женщину, у которой за плечами не просто жизнь, а целый карьер. И сейчас было именно так.
— Галь, ну не кипятись. Мы же семья...
— Семья — это когда решения принимают вместе, а не в курилке с братом. И вот ещё что: если ты думаешь, что я стану жить в коммуналке с Вадиком, то ты меня плохо знаешь.
— Ну а что ты предлагаешь?
— Продать. Купить две однушки — одну себе, одну ему. Или вообще — забрать свою половину деньгами. И уехать. Я не привязана к этому дому. Мне здесь ничего не дорого. Понял?
Он не ответил. Просто вышел на крыльцо и закурил. Мартовский воздух был колючий, с запахом сырой земли и старых досок. Дом, казалось, слушал их разговор. И хранил свои тайны.
На следующий день у них были гости. Вадим приехал с дочкой — той самой Настей с мокрыми купальниками. Девочке было семнадцать, она снимала тиктоки, красила волосы в мятный и называла Галину «Галя», чем та искренне бесилась.
— Галь, ну ты чего, — Вадим чавкал пирожком, сидя за старым дубовым столом. — Мы с Семёном тут прикинули: тебе — первый этаж, мне — второй. Честно ведь?
— А вы план Б не рассматриваете? — холодно поинтересовалась она. — Например, продать этот сарай, пока ещё можно выручить нормальные деньги.
— Да кто его купит, — отмахнулся он. — Дом старый. Кому он нужен. Мы бы тут сами всё облагородили...
— Ага, «мы» — это я, с поясом из аптеки, да? Вы, мужики, как только дело до уборки доходит — сразу в кусты.
— Галь, не начинай, — подал голос Семён. — Мы просто обсуждаем.
— А я — ставлю условия, — жёстко сказала она. — Или вы с братом оставляете меня в покое, и я продаю свою половину, или...
— Подожди-ка, — перебил её Вадим. — Ты не собственник. Дом — по наследству. Между мной и Семёном. Ты — так, при жене.
В кухне стало тихо.
— Правда? — мягко сказала она. — Ну, тогда слушайте дальше. Дом, говоришь, не на меня оформлен? А если я скажу, что есть завещание?
— Какое ещё завещание? — удивился Семён.
— Мама оставила. В шкафу лежит. Завещание, где написано: "В случае моей смерти — всё сыну Семёну. Без права раздела." И датировано оно за месяц до того, как она умерла.
Вадим вскочил.
— Это что, шутка? Ты врёшь!
— Нет, — спокойно сказала Галина. — Она меня уважала. И знала, кто за ней ухаживает. Завещание у нотариуса зарегистрировано. Мы просто не говорили — ты же брат. Но раз пошли разговоры...
— Ты подстроила всё! — взвизгнул Вадим. — Ты... ты подставила меня!
— Тебя никто не подставлял, — холодно бросила она. — Это жизнь. Если хочешь — подавай в суд. Я не против. Только знай: я уезжаю. Продам дом — и уеду. Или ты думаешь, я буду ждать, пока ты приведёшь сюда свою новую пассию и устроишь здесь трёхкомнатный клоповник?
Настя в этот момент щёлкнула телефон — и видео, скорее всего, уже ушло в сеть с тегом #драманадеревне.
— Всё, — подвела итог Галина. — С меня хватит. Я отработала свои годы. Маме твоей — царство небесное, но я не её домработница. А ты, Семён... подумай. Или твой брат, или я.
И ушла в свою комнату. Закрыла дверь. И на удивление — не плакала. Только села на кровать и достала старую папку с документами.
Там, среди чеков, рецептов и писем, лежало завещание. Настоящее. С подписями. С печатью.
А на первом листе — её почерк: «План Б. Когда они слишком расслабятся».
И кажется, этот момент пришёл.
На следующее утро в доме пахло сыростью, жареными яйцами и тревогой.
Галина проснулась рано. На автомате включила чайник, но вместо привычного щелчка услышала за стеной голос — Вадим громко говорил по телефону:
— Да-да, я серьёзно. Она сказала, что есть завещание. У Семёна. Представляешь? Без права раздела. Мы в пролёте, если ничего не сделаем... Ага. Ага. Я тебе скину адрес. Да, юрист нужен. Срочно.
Она не стала слушать дальше. Всё было ясно. Брат мужа, бывший весельчак и маменькин любимчик, резко включил деловую хватку. Пахло судом. Или ещё чем-то хуже.
В гостиной Семён нервно листал газету, хотя давно не читал — просто делал вид, что занят. На нём был тот же свитер, в котором он встречал Новый год три года назад. Галина почему-то вспомнила: тогда он говорил тост — про «счастье в мелочах». А теперь — молчит. И даже глаз не поднимает.
— Ты с ним говорил? — спросила она.
— Он в шоке, — буркнул Семён. — Говорит, это неправильно. Мол, мать его тоже растила, как и меня. Что он имеет право. Что надо делить.
— Пусть делит свои носки и баночки. Дом — по завещанию. Хочет — пусть судится.
— Ты ж понимаешь, он просто так не отстанет.
— Я тоже просто так не отстану.
Они замолчали. Было слышно, как за стеной Настя громко смеётся — смотрит какой-то ролик на телефоне. Весь абсурд ситуации доходил до Галины медленно, как чай по венам: чужой подросток, полуголый муж, назойливый родственник, разрушенный быт и безмолвная усталость. Но самое главное — отсутствие выбора. Точка невозврата пройдена.
К обеду Вадим снова завёл свою шарманку.
— Мы так не договаривались! — он ходил по кухне, размахивая рукой. — Это дом семьи! Ты не можешь просто взять и выгнать меня отсюда, Галка! Я здесь родился!
— Родился — не значит собственник, — холодно ответила она, наливая борщ в тарелку. — И если вы с братом думаете, что можно меня припугнуть — то это вы по адресу ошиблись.
— Это ты всё подстроила! Ты крутила маме мозги на старости лет!
— Осторожно, Вадим. Ты сейчас не просто хамишь, ты приближаешься к оскорблению. А за это — в суде не погладят.
Он повернулся к брату:
— Ну скажи ей! Ты же не можешь позволить, чтобы она выгнала меня с моего же двора!
Семён долго молчал. Потом сказал:
— Мама действительно завещала мне. Я ничего не знал. Но раз она так решила... я не могу перечеркнуть её волю.
— Ах вот как, — усмехнулся Вадим. — Значит, так легко сдал? С братом тебе не по пути, да? С бабой — проще.
— Не смей, — тихо, но угрожающе сказала Галина. — Если ты ещё раз меня так назовёшь — я напомню тебе, что у нас в доме есть видеокамера. И запись будет в суде.
Он вышел, хлопнув дверью. Настя пошла за ним, надув губы.
— Дядька у вас какой-то злюка, — пробормотала она.
— А ты, детка, вместо тиктоков лучше бы гуглила слово «документы», — пробормотала в ответ Галина. — Пока папка не решил твою будущую студенческую жизнь устраивать в моём доме.
Через пару дней в дверь позвонили.
На пороге стояла женщина в строгом костюме и с холодными глазами.
— Галина Валерьевна? Меня зовут Анна Артемьева. Я представляю интересы гражданина Вадима Николаевича. Хочу вручить уведомление о досудебной претензии.
— Какая прелесть, — усмехнулась та. — Проходите. Чаю не предложу.
— Не задержусь. Суть претензии — оспаривание завещания. Вадим Николаевич считает, что завещание могло быть подписано под давлением, и будет подавать иск.
— Отлично, — спокойно сказала Галина. — У нас есть заключение врача, который наблюдал мать. У неё была полная дееспособность. А подпись — в присутствии нотариуса. Так что удачи вашему клиенту.
— А вы уверены, что Семён Николаевич вас поддержит?
— Я уверена, что я не мальчик для битья. И если потребуется — я подам встречный иск о компенсации морального ущерба. За вторжение в частную жизнь. А если он, — она кивнула в сторону кухни, — дрогнет — то пусть живёт с братцем. А я, как говорится, найду себе угол. Без запаха плесени и мужской слабости.
Анна Артемьева задержалась на секунду, прищурилась. Кажется, такого отпора она не ожидала. Потом кивнула и ушла.
Вечером Семён зашёл в спальню, неловко переминаясь.
— Галь... ты не перегибаешь?
— В чём?
— Ну, может, не стоило с ней так жёстко? Всё-таки юрист. Всё можно было как-то мягче.
— А ты хочешь, чтобы я сидела и слушала, как твой брат собирается обнулить твою мать? Через суд? Чтобы у него хоть шанс появился?
— Он же мой брат...
— А я — твоя жена. Или уже нет?
Он не ответил.
— Вот знаешь, Семён... — она посмотрела на него пристально. — Я десять лет держалась. И ради мамы, и ради тебя. Я принимала её ворчание, её упрёки, её манипуляции. Потому что считала: ты — стержень. Ты мужчина. Ты защитник. А теперь... вижу только старого мальчика. Который боится конфликта с братом больше, чем потери жены.
Семён опустил глаза.
— Я не хотел...
— Не хотел — не делал бы. Но ты молчал. Снова. И я поняла, что дальше — сама. Всё. Или ты со мной — и мы продаём этот дом, покупаем нормальную квартиру и живём как пара. Или ты — с братом. Тогда пусть он тебя и кормит, и лечит, и утешает по ночам.
Он сел на кровать. Впервые за долгое время — молча. И с каким-то новым выражением лица. Как будто впервые услышал не только слова, но и смысл.
На следующий день Семён сам поехал к нотариусу. Через три часа вернулся. Глаза — усталые, но спокойные.
— Я оформил заявление. Завещание — в силе. И Вадим это знает. Угрожал, конечно. Но теперь будет суд — и всё решится.
— А ты?
— Я... с тобой. Продадим. Купим двушку. Небольшую. Поближе к твоей поликлинике. Мне тоже всё это надоело. Дом — не в бревне счастье. Главное — кто рядом.
Галина не сразу поверила. Но, кажется, впервые за годы он сказал не для галочки. Он говорил — как взрослый. И с каким-то тихим уважением к ней.
— Тогда готовься. Это будет не просто.
— Зато — по-честному.
Через неделю пришла повестка. Вадим подал в суд. Оспаривал завещание, указывал на «моральное давление со стороны невестки», прилагал показания каких-то соседей, которые «слышали, как мама Семёна плакала после ссор».
Суд назначили через две недели.
Галина не испугалась. Она чувствовала: в этот раз она не одна. И она — права.
Но вечером раздался звонок.
— Галя? Это Света. Соседка. Ты... будь осторожна. Вадим тут у нас был. Выпил. И сказал, что «если суд не поможет, сам всё решит». Сказал, мол, «у них всё равно газа много... один щелчок — и всё вспыхнет». Ты меня прости, что лезу, но это уже перебор.
Галина побледнела.
Впервые в жизни она почувствовала: началась настоящая война.
И ставки — уже не в метрах. А в безопасности.
В доме снова пахло тревогой.
На этот раз — настоящей. Не просто разборками в духе «ты мне не налил, а я тебе не жена», а глубинной, липкой тревогой, которая пробиралась в кости. После звонка от соседки Галина не спала до трёх ночи. Включала свет в коридоре, слушала каждый шорох.
Семён лежал рядом, молча. Иногда шептал: «он не сумасшедший, не переживай», но звучало это неуверенно.
Наутро она вызвала электрика — проверила щиток. Попросила поставить новые автоматы, заменить старую розетку на кухне. Подчинила газовую плиту. Заменила замок в подвале.
Потом вызвала нотариуса. На дом. Подписала заявление о передаче доверенности юристу. Всё — через контору. Никакой самодеятельности. Если дом сгорит — всё будет на руках. Документы, показания, фотографии, заключения.
И на всякий случай — паспорт и все бумаги положила в отдельную огнеупорную папку. Прятала в шкаф, за старое пальто свекрови. Символично.
До суда оставалось пять дней, когда у дома снова появился Вадим.
На этот раз — не с дочкой, не с юристом. Один. И явно пьяный.
— Галя! — кричал он с крыльца. — Выходи! Или ты думаешь, ты победила?!
Семён стоял у окна, сжал губы. Неуверенно.
— Не выходи, — прошептал он. — Я сам.
— Нет, — отозвалась она. — Я выйду.
Накинула пальто. Вышла. Тихо, спокойно. Как на казнь — только наоборот: казнь устроит она.
— Вадим, — сказала она, глядя ему прямо в глаза. — Ты ещё раз появишься у нашего дома — я вызываю полицию. И подаю заявление. Угрозы. Вмешательство. Клевета. Всё запишу. У меня и диктофон включён.
— Ты тварь, — прохрипел он. — Ты разрушила всё.
— Нет, Вадим. Я вытащила себя из болота. А то, что вы с братцем думали — что можно жить на моей спине и при этом считать меня обслугой... так вот, у этой спины — позвоночник. И не у тебя его растили.
Он хотел броситься вперёд, но за её спиной уже стоял Семён. И, к её удивлению, шагнул вперёд.
— Вадь, уходи. По-хорошему. Ты перегнул. Мама бы такого не простила. И я не прощу.
— Да пошёл ты, — сплюнул тот. — Пусть у тебя вся жизнь теперь будет с ней, с этой...
— Да будет. — Семён взял жену за руку. — И слава богу.
Суд начался в серый апрельский день. В коридоре пахло пылью, старыми актами и чужими судьбами.
Семья заняла три лавки. На одной — Галина с юристом. На второй — Семён. Тихий, собранный. На третьей — Вадим. Один. Без поддержки. Даже Настя не приехала.
— Заседание объявляется открытым, — проговорил судья.
Слушание было коротким. Галина не говорила много. Только чётко, по делу. Предоставила документы: завещание, медицинское заключение, показания врача. Соседка, та самая Света, пришла в суд — выступила как свидетель.
— Я лично слышала, как мать Семёна говорила, что дом останется ему. «Галя за мной ухаживала, и я хочу, чтобы у них был этот дом», — так и сказала.
Вадим путался в словах. Его юрист сыпал стандартными фразами: «возможно, давление», «нет подтверждений дееспособности», «моральная неустойчивость пожилого человека». Но всё это разбивалось о бумагу с синей печатью и о факты, которые говорили сами за себя.
Судья зачитала решение:
— В удовлетворении иска гражданина Вадима Николаевича отказать. Завещание признать действительным. Право собственности — за гражданином Семёном. Гражданку Галину Валерьевну, как супругу и соучастника в содержании имущества, рекомендовать рассмотреть вопрос раздела совместно нажитого имущества при желании в отдельном исковом порядке. Заседание окончено.
После суда они пошли в кафе. Молча ели сырники. Потом Галина откинулась на спинку стула.
— Ты понял, что произошло?
— Да, — тихо кивнул Семён. — Мы выжили.
— Нет. Я — выжила. А ты... может, теперь научишься жить. По-настоящему.
— Я стараюсь. Только... прости, что раньше не умел.
— Поздно просить прощения. Лучше — научись говорить «нет» в нужный момент. И защищать тех, кто рядом.
Он не спорил. Только кивнул. И заказал ещё один чай. Без сахара. Как она любит. Маленький шаг — но всё же.
Дом продали через месяц. Выкупила молодая пара — под ремонт. Скинули цену. Не спорили. Им было не жалко. Избавление — всегда стоит дешевле, чем привязанность.
На вырученные деньги купили две квартиры. Галина настояла — чтобы не в одной многоэтажке. И чтобы в договоре были чётко прописаны доли, счета, границы.
Семён не спорил. Даже помог с переездом. Всё делал молча. Как будто знал, что если снова оступится — второго шанса уже не будет.
Через год Галина сидела на балконе своей новой квартиры. Маленькой, но уютной. Пахло кофе. На коленях — ноутбук. Она только что получила письмо от юридической фирмы, где теперь подрабатывала — помогала женщинам в похожих ситуациях. Консультировала. Поддерживала. Училилась.
Жизнь — наладилась. Не сказочно, не пафосно. Просто — честно.
И в какой-то момент она сказала себе:
— Спасибо, Вадим. Ты был моим экзаменом. Я сдала. С отличием.
И улыбнулась.
Финал.