Свечи на торте дрожали от сквозняка, пробивающегося сквозь старые оконные рамы. Светлана разглаживала скатерть — ту самую, голубенькую в мелкий цветочек, что покупала ещё в первый год замужества. Тогда казалось, что вся жизнь впереди, а этот дом наполнится детским смехом и семейными праздниками.
— Ну что встала? Садись уже, — проворчал Валерий, ставя на стол бутылку вина. — День рождения твой, а возишься как обычно.
Она улыбнулась натянуто. В зеркале напротив мелькнуло отражение — женщина за пятьдесят, с первыми морщинками у глаз и усталой улыбкой. Когда это случилось? Когда она стала выглядеть так... блёкло?
— Спасибо, что помнишь, — тихо сказала она, усаживаясь напротив мужа.
Валерий достал из кармана маленькую коробочку, обёрнутую в газету.
— Держи. Серёжки. В комиссионке видел, понравились.
Светлана развернула подарок. Серёжки и правда были красивые — с небольшими камушками, похожими на сапфиры. Только почему-то от этого подарка стало ещё грустнее. Комиссионка... Не то чтобы она ждала бриллиантов, но хотелось почувствовать, что муж выбирал специально для неё, думал о ней.
— Красивые, — сказала она, примеряя одну к уху. — Спасибо.
Валерий налил себе вина, отхлебнул и вдруг, как бы между делом, произнёс:
— Да, кстати. Квартиру на маму переписал. На всякий случай. Мало ли что.
Светлана замерла с серёжкой в руке. Слова мужа словно повисли в воздухе, тяжёлые и непонятные.
— Какую квартиру? — прошептала она.
— Ну нашу городскую. Двушку на Советской. Мама одна живёт, а тут всякие аферисты ходят, пенсионеров обманывают. Решил подстраховаться.
Вилка выпала из рук Светланы и звякнула о тарелку. Их квартира. Та самая, которую они покупали вместе, для которой она годами откладывала деньги со своей учительской зарплаты. Квартира, где прошли лучшие годы их брака.
— Но ведь это... это наша квартира, — голос её звучал странно, как будто она говорила через вату.
— Да понятное дело, наша. Просто формально на маму оформлена. Для безопасности же. Ты что, не доверяешь мне?
Валерий говорил так спокойно, как будто речь шла о покупке хлеба. Светлана смотрела на него и не узнавала. Этот человек, с которым она прожила двадцать лет, только что лишил её дома. И даже не посчитал нужным посоветоваться.
— Я просто... не понимаю, — тихо сказала она. — Почему ты не сказал мне раньше? Почему в мой день рождения?
— А когда ещё говорить-то? Дело житейское. Не трагедия же. Мама у меня одна, о ней думать надо.
Свечи на торте продолжали гореть, воск медленно стекал на голубую скатерть. Светлана смотрела на эти маленькие огоньки и чувствовала, как что-то внутри неё остывает. Двадцать лет назад, в этот же день, Валерий дарил ей цветы и говорил, что она самая красивая. А теперь...
— Задуй свечи, загадывай желание, — сказал муж, допивая вино.
Светлана наклонилась к торту и одним выдохом погасила все свечи. В комнате стало темнее, и только тусклый свет лампы освещал стол с недоеденным ужином.
Желание... О чём можно желать, когда твой мир только что рухнул?
Пустые вечера
Дом словно затих. Раньше Валерий приезжал с работы усталый, но довольный — рассказывал про дела, ворчал на начальство, спрашивал, что на ужин. Теперь же он появлялся всё реже, а когда и приходил, то сразу уходил к себе в комнату или включал телевизор на полную громкость.
Светлана стояла у окна, наблюдая, как соседский кот охотится на воробьёв в палисаднике. Кот был рыжий, упитанный — явно домашний. Но инстинкт охотника никуда не делся. Он терпеливо подкрадывался, замирал, делал стремительный бросок... и промахивался. Воробьи улетали с возмущённым чириканьем.
— Снова у окна стоишь, — проворчал Валерий, проходя мимо. — Делать нечего, что ли?
Она не ответила. А что тут скажешь? Дела всегда найдутся — постирать, приготовить, прибраться. Только вот смысла в этих делах становилось всё меньше. Готовить для одной? Прибираться в доме, где муж появляется как гость?
Валерий хлопнул дверью — уехал к матери. Опять. В последний месяц это стало его любимым занятием. То крыльцо надо починить, то с документами помочь, то просто проведать старушку.
Светлана села за кухонный стол и посмотрела на свои руки. Когда-то они были изящными, с длинными пальцами. Теперь кожа стала сухой, на костяшках появились пигментные пятна. Руки пятидесятилетней женщины, которая полжизни отдала семье.
Телефон молчал. Подруги? Какие подруги... За годы замужества круг общения сузился до коллег по работе и соседей. А с ними о чём говорить? О том, как муж подарил их дом свекрови на день рождения жены?
Вечером она попробовала посмотреть сериал — один из тех, что раньше смотрели вместе. Но без Валериевых комментариев и поддакиваний экран казался холодным и далёким. Она выключила телевизор и пошла на кухню заваривать чай.
В буфете стояла их свадебная фотография — молодые, счастливые, полные планов. Светлана в белом платье, Валерий в костюме, который был ему немного велик. Оба смеются, прижимаются друг к другу...
Она взяла фотографию в руки и долго смотрела на эти лица. Неужели это были они? Эти светящиеся от счастья люди, которые клялись быть вместе в горе и радости?
— До смерти не разлучит нас ничто, — прошептала она слова из клятвы.
Только вот смерть оказалась не нужна. Жизнь справилась сама — медленно, незаметно, по крупицам разрушая то, что когда-то казалось незыблемым.
Светлана поставила фотографию обратно и посмотрела в окно. На улице зажигались фонари, в окнах соседних домов мелькали силуэты людей. Жизнь продолжалась, люди ужинали, смотрели телевизор, разговаривали друг с другом.
А она стояла одна в пустом доме и понимала: это только начало. Валерий уходит от неё не сегодня — он ушёл уже давно. Просто она не хотела этого замечать.
Нежданная правда
— Светлана Петровна, а вы в курсе, что Клавдия Ивановна собирается квартиру на внучку переписывать? — Тамара Семёновна перехватила её у калитки, когда Светлана возвращалась из магазина.
Пакеты с продуктами словно потяжелели в руках. Светлана остановилась, пытаясь понять смысл услышанного.
— На какую внучку? — тихо спросила она.
— Ну на Катьку, дочку Валерия от первого брака. Вчера сама слышала, как Клавдия Ивановна в автобусе хвалилась — мол, внучка в институт поступила, надо помочь. Квартиру на неё оформлю, чтобы была своя жилплощадь.
Мир вокруг Светланы закачался. Катя... Она почти не видела падчерицу — девочка жила с матерью в другом городе, приезжала только на каникулы. Милая, застенчивая девушка, которая вежливо называла Светлану по имени-отчеству и никогда не задерживалась в гостях надолго.
— Да вы не расстраивайтесь так, — продолжала Тамара Семёновна, явно не понимая, какую бомбу только что взорвала. — Старые люди, они чудные. То одно придумают, то другое. Может, ещё передумает.
Светлана кивнула и поспешила в дом. Руки дрожали, когда она ставила пакеты на стол. Значит, вот оно как... Валерий переписал квартиру на мать не для её безопасности. А чтобы Клавдия Ивановна могла подарить жильё любимой внучке.
Она села на табурет и попыталась собраться с мыслями. Двадцать лет назад, когда она выходила замуж за Валерия, он честно предупредил — у него есть дочь от первого брака. Светлана тогда была готова полюбить и принять девочку как родную. Но экс-жена Валерия не давала им сблизиться, а сам он особо и не настаивал.
И вот теперь эта почти чужая девушка получит их квартиру. А Светлана останется с пустыми руками.
Хуже всего было то, что Валерий солгал ей. Не просто умолчал — именно солгал, придумав красивую историю про безопасность и аферистов. А сам прекрасно знал, каковы настоящие планы матери.
Вечером, когда Валерий вернулся от Клавдии Ивановны, Светлана набралась смелости спросить:
— А что, если твоя мать действительно захочет квартиру кому-то подарить?
Валерий даже не поднял головы от газеты:
— Это её дело. Её квартира.
— Но ведь мы эту квартиру вместе покупали...
— Мало ли что покупали. Сейчас она на маму оформлена, значит, мама и решает.
Вот так просто. Двадцать лет совместной жизни, общих планов, откладывания каждой копейки — всё это оказалось неважным. Светлана поняла: для Валерия она давно стала чужой. Не женой, не спутницей жизни — просто женщиной, которая готовит ужин и стирает рубашки.
Ночью она лежала и смотрела в потолок. В голове крутились обрывки разговоров, воспоминания, планы. Надо что-то делать. Нельзя просто так сидеть и ждать, пока её окончательно вычеркнут из собственной жизни.
Утром она впервые за много лет проснулась с чётким решением: пора думать о себе.
Первые шаги к свободе
Рынок встретил Светлану гулом голосов, запахами овощей и рыбы, толкотнёй покупателей. Она растерянно стояла возле входа, сжимая в руках паспорт и фотографии для документов.
— Вы по объявлению? — окликнула её крепкая женщина лет сорока. — Я Надежда, заведующая отделом. Идёмте, поговорим.
Продавщицей Светлана никогда не работала, но выбирать не приходилось. Учительская пенсия смешная, а накопления были общими — лежали на карточке, к которой имел доступ и Валерий.
— Опыт торговли есть? — спросила Надежда, оглядывая Светлану с головы до ног.
— Нет, но учиться готова. Очень нужна работа.
— Видно, что нужна. Хорошо, попробуем. Только предупреждаю — работа не из лёгких. С утра до вечера на ногах, клиенты разные попадаются.
Первый день оказался испытанием. Ноги к вечеру гудели, спина болела от постоянных наклонов за товаром. Но когда Надежда выдала ей заработанные деньги, Светлана почувствовала что-то забытое — гордость. Эти деньги были только её. Заработанные собственными руками.
— Ничего, освоишься, — подбодрила коллега Лида, женщина её возраста. — Я вот уже третий год тут тружусь. После развода осталась одна с внуком, пришлось крутиться.
— А не жалеете? О разводе, то есть, — осторожно спросила Светлана.
— Поначалу жалела. Страшно было — как одна жить-то? А потом поняла: лучше одной, чем с тем, кто тебя не ценит. Теперь сама решаю, на что деньги тратить, с кем время проводить. Свобода это, милая. Непривычная, но свобода.
По дороге домой Светлана заехала в банк, открыла личный счёт. Положила первую заработанную тысячу — начало будущего капитала. Сердце стучало так, словно она совершала преступление. Но ведь это не преступление — откладывать деньги на собственное жильё?
Дома Валерий спросил, где она пропадала полдня.
— Работала, — коротко ответила она.
— Где работала? Школа на каникулах.
— На рынке. Продавцом устроилась.
Валерий поднял на неё удивлённые глаза:
— С чего это вдруг? Денег не хватает?
— Хочу дачу в собственность оформить. Кредит взять.
— На дачу? На эту развалюшку? — он рассмеялся. — Да там крыша течёт, фундамент гниёт. Проще новую купить.
— Зато моя будет. Своя.
В голосе Светланы прозвучала такая решимость, что Валерий замолчал. Он долго смотрел на жену, словно видел её впервые. И правда, что-то в ней изменилось. Спина стала прямее, взгляд тверже.
— Ладно, — наконец сказал он. — Твоё дело. Только не жалуйся потом, что тяжело.
Не буду, подумала Светлана. Я уже давно не жалуюсь.
Решающий разговор
Квартира Клавдии Ивановны пахла лекарствами и старостью. Светлана сидела на продавленном диване, сжимая чашку с остывшим чаем. Валерий устроился в кресле рядом с матерью, демонстрируя единство фронта.
— Ну и что ты хотела сказать? — Клавдия Ивановна смотрела на невестку холодно, как на незваную гостью.
Светлана глубоко вдохнула. Она готовилась к этому разговору несколько дней, репетировала слова, но теперь все заготовленные фразы вылетели из головы.
— Клавдия Ивановна, я просто хочу понять... Квартира, которую Валерий на вас переписал, она ведь была наша общая. Мы её вместе покупали, я половину денег вкладывала...
— Была, да сплыла, — отрезала старуха. — Теперь моя. И что захочу, то и делаю.
— Мама права, — поддержал Валерий. — Я сам решил перевести квартиру на её имя. Для безопасности.
Светлана посмотрела на мужа. Он по-прежнему не мог сказать правду даже сейчас, когда все карты уже раскрыты.
— Валера, а зачем ты врёшь? — тихо спросила она. — Ведь ты с самого начала знал, что Клавдия Ивановна хочет подарить квартиру Кате. И это не для безопасности, это для внучки.
Повисла тишина. Клавдия Ивановна поджала губы, Валерий покраснел.
— Ну и что с того? — наконец выпалил он. — Катя моя дочь, ей помочь надо. Учится в институте, общежитие плохое...
— А я кто? — спросила Светлана, и в голосе её прозвучала такая боль, что даже Клавдия Ивановна дрогнула. — Двадцать лет рядом с тобой живу, дом твой веду, про твою дочь не забывала — подарки передавала, поздравления посылала. А теперь оказалось, что я никто?
— Да не надо тут разводить драму, — Валерий встал, прошёлся по комнате. — Квартира одна, а претендентов много. Мама решила — значит, решила.
— И ты согласен с этим решением?
— А что тут согласен-несогласен? Мать у меня одна, дочь одна. О них думать надо.
Светлана медленно поставила чашку на стол. В груди что-то оборвалось — последняя тоненькая ниточка, которая ещё связывала её с этим человеком.
— Понятно, — сказала она. — Значит, я в этой семье лишняя.
— Да не лишняя ты, — недовольно буркнул Валерий. — Просто нужно быть реалисткой. Не можем мы всех осчастливить.
— А меня осчастливить и не пытались, — тихо произнесла Светлана. — Даже не пытались.
Она встала, взяла сумочку.
— Куда это ты? — испугался Валерий. — Мы ещё не закончили разговор.
— А что ещё говорить? Всё понятно. Ты сделал выбор. И я свой сделаю.
— Какой выбор? О чём ты?
Светлана остановилась в дверях, обернулась. На лице её было странное выражение — не злости, не обиды. Облегчение.
— О том, что я больше не твоя жена. Не чувствую себя женой. И жить с тобой больше не хочу.
Дверь тихо закрылась за ней, оставив мужа и свекровь в ошеломлённом молчании.
Новая жизнь
Дача встретила Светлану запахом нагретой солнцем земли и жужжанием пчёл в малиннике. Май выдался тёплый, ранний — всё вокруг зеленело и цвело с какой-то первобытной силой. Она поставила чемодан в прихожей и вышла в огород.
За зиму участок одичал. Сорняки поднялись в рост человека, старые грядки заросли пыреем. Но теплица уцелела, и в ней уже проклёвывались помидорные всходы — посеянные ещё осенью семена дали жизнь новым растениям.
— Как мы, да? — тихо сказала Светлана, трогая зелёные листочки. — Выжили.
Первые дни были трудными. Скрипела спина от непривычной работы, руки покрылись мозолями. Но с каждым утром просыпаться становилось легче. Никто не ворчал из-за недосоленного супа, никто не требовал погладить рубашку к восьми утра.
Соседка тётя Маша заглянула на третий день:
— Одна теперь живёшь? А как же муж?
— А никак, — спокойно ответила Светлана, продолжая полоть морковь. — Разошлись.
— Ой, да что ты говоришь! А как же, в наше время... Может, помириться ещё можно?
— Не хочу мириться, тётя Маша. Не с кем мириться, если по правде сказать.
Старушка покачала головой, но спорить не стала. В деревне к чужим решениям относились философски — сами разберутся, нам что.
К июлю дача преобразилась. Светлана починила забор, покрасила крыльцо, посадила цветы вдоль дорожки. Работа на рынке шла хорошо — регулярные покупатели уже знали её в лицо, хвалили за честность и приветливость.
Валерий звонил раз в неделю. Сначала требовал вернуться домой, потом умолял, потом просто жаловался на жизнь. Светлана слушала молча и отвечала коротко. Злости не было — была усталость от этих разговоров.
— Ты изменилась, — сказал он во время последнего звонка. — Стала какая-то... чужая.
— Не чужая. Другая. Наконец-то другая.
Вечерами, когда спадала жара, Светлана сидела на крылечке с чашкой чая и смотрела на закат. Жизнь потекла по-новому ритму — медленно, размеренно, без суеты и чужих требований. В доме стояла тишина, но не пустая, а наполненная — тишина покоя.
Август принёс первый урожай. Помидоры наливались соком, огурцы хрустели на зубах, а в малиннике можно было собирать ягоды вёдрами. Светлана заготавливала компоты и варенье — не потому, что надо, а потому, что хотелось. В первый раз за много лет она делала что-то исключительно для себя.
Телефон зазвонил, когда она мыла банки для консервации.
— Света, ну хватит дурить, — усталый голос Валерия. — Возвращайся домой. Одному тяжело.
— А мне одной хорошо, — ответила она, даже не подумав. — Представь себе — хорошо.
И это была правда. Впервые за много лет — самая честная правда.