Когда мы с Игорем поженились, мне казалось, что всё будет по-настоящему. Без драмы. Мы любили друг друга, снимали крохотную квартиру, планировали ребёнка и мечтали о своём жилье. А потом умер отец Игоря, и всё изменилось.
Свекровь — Нина Аркадьевна — переехала к нам "временно". У неё была своя квартира, но она утверждала, что там "слишком много воспоминаний". Тогда я не спорила. Была беременна, усталая, тронутая её потерей.
С тех пор прошло два года.
Мы живём в трёшке, которую Игорь получил по наследству. Формально квартира теперь его. Фактически — в ней три взрослых человека, один ребёнок и тонны невыраженных претензий.
Нина Аркадьевна — женщина старой закалки. Для неё "жена" — это святая обязанность. Котлеты, блестящие раковины, внук без телевизора и сын, который носит выглаженное. Я — обычная. Иногда уставшая. Иногда забываю про тряпку. Но я люблю своего мужа, ребёнка и стараюсь, правда стараюсь.
И каждый раз — недостаточно.
Свекровь никогда не кричала. Она действовала иначе.
Когда к ней приходили подруги, она закрывала дверь в комнату — и начинался спектакль. Тихий голос, вздохи, хмыканья:
— Да что говорить… Не хозяйка она…
— В шкафу каша, в холодильнике пустота…
— А внук? Всё с планшетом! Ужас…
Я слышала это. Не всё — по кусочкам. Иногда случайно. Иногда — специально, когда стояла у двери с чашкой и не решалась войти.
Игорь… он делал вид, что не замечает. Его мама — это его слабое место. Он всё детство провёл под её контролем. И когда она говорила:
— Сынок, ты опять в мятой рубашке?
Он просто вздыхал и уходил.
Я молчала. Считала — перетерплю. Главное — ради Машеньки.
Но однажды я вошла на кухню и услышала, как Нина Аркадьевна говорит в трубку:
— Ну что ты! Я в этой квартире — гость. А она хозяйка. Только какая из неё хозяйка?
Что-то во мне надломилось.
Я больше не могла играть. Не могла делать вид, что всё в порядке, когда утром она переставляла мои специи. Когда комментировала мой суп. Когда поправляла Машу, будто та не моя дочь, а её.
Всё это было, как капли воды на камень. Медленно, но с силой.
И вот однажды, когда пришли её подруги, я не ушла на балкон, как обычно. Я осталась в кухне. Поставила чай. И через стену услышала:
— Я зашла к ней вчера — у неё на полу волосы…
— Воняет жареным…
— Мальчики бы лучше справлялись с хозяйством, чем такие…
Я не выдержала. Вошла в зал.
— Добрый вечер. Надеюсь, чай не воняет. И пол я, кажется, мыла вчера.
Тишина. Три женщины с чашками в руках замерли. Свекровь побледнела.
— Нина Аркадьевна, раз уж вы обсуждаете меня — позвольте, я скажу сама.
Я не помню, что говорила дословно. Я просто говорила. Про усталость. Про то, как стараюсь. Про то, что мою, глажу, кормлю. Про то, как больно слышать за спиной слова, которые унижают.
— Я не обязана быть такой, как вы. Я — другая. Я не стану идеальной. Но я настоящая. И у меня достаточно сил, чтобы не молчать.
Подруги свекрови потупились и стали собираться. А я ушла на кухню. Руки дрожали, но внутри было странное облегчение.
После того вечера многое изменилось.
Свекровь замолчала. Несколько дней мы жили в полном молчании. Потом она начала говорить — иначе. Спрашивать, а не указывать. Делать, а не оценивать.
Как-то утром она тихо сказала:
— Я, наверное, перегибала. Просто я не привыкла… к другому. А ты не такая уж плохая хозяйка, Лена. Просто не моя.
Я улыбнулась. Может, впервые по-настоящему.
Самое трудное — не ссора. Самое трудное — сказать. Сказать, что ты живой. Что тебе больно. Что ты — не глухая стена, а человек.
Иногда слово, сказанное вовремя, лечит лучше, чем годы молчания.
Теперь я не боюсь, если в шкафу беспорядок. Я знаю: хозяйка — это не та, у кого стерильно. А та, у кого есть своё место. Свой голос. Своя правда.
И я — хозяйка. В этой жизни. И в себе.
Читайте наши другие истории!