— Мама, присядь, пожалуйста, — Анна осторожно подвинула чашку с чаем через кухонный стол. — Нам нужно поговорить.
Римма Алексеевна, не отрываясь от вязания, лишь подняла бровь. Плотный синий свиток клубился у нее на коленях.
— Говорите, говорите. Я не мешаю.
— Это насчет лета, — заговорил Максим, муж Анны, потирая ладонью стол. — Мы... то есть, мы с Аней... решили съездить на море. В Турцию. Всей семьей.
Спицы замерли на мгновение, потом снова застучали, резче обычного.
— Всей семьей? — Голос свекрови был ровным, слишком ровным. — Значит, и я? С моей-то спиной? Да я в самолете согнусь, как старый гвоздь. Да и зачем мне это ваше море? Шум, толпа, чужие языки...
— Мам, мы как раз об этом... — Анна вдохнула, чувствуя, как колотится сердце. — Мы подумали... Тебе же лучше в спокойствии. У тети Гали в деревне сейчас так хорошо! Воздух, тишина, свой огород... Ты же любишь копаться на грядках. И с сестрой тебе не скучно будет. А мы... мы с Максимом и детьми съездим, отдохнем недельку. Вернемся — сразу за тобой.
Римма Алексеевна медленно, с преувеличенной аккуратностью положила вязание в корзинку. Подняла глаза. В них стояла не обида, а что-то куда более страшное — ледяное разочарование.
— Так, — она отчеканила. — Значит, старуху — в глушь, в Саратов? К сестре? А сами — под пальмы? Удобно устроились. Очень семейно.
— Мама, ну что ты! — Максим попытался взять ее руку, но она резко отдернула. — Мы же не навсегда! Просто тебе там реально будет спокойнее. Дорога дальняя, перелет тяжелый... Мы же о твоем здоровье думаем!
— О моем здоровье? — Она усмехнулась коротко и сухо. — Да вы о своем кармане думаете! Чтобы я не мешала вашему отдыху. Чтобы не надо было за мной глазеть. Чтобы не тратиться на лишний билет. Я все понимаю. Прекрасно понимаю.
— Римма Алексеевна, это совсем не так! — вскипела Анна. — Мы тебе билет до деревни купим, поможем собраться, все организуем! Там тебе будет хорошо!
— Хорошо, — повторила свекровь, вставая. Ее фигура, всегда казавшаяся Анне такой мощной, вдруг выглядела ссутулившейся и хрупкой. — Очень хорошо. Спасибо за заботу. Как всегда, все продумали без меня. Решайте дальше. Мне нужно... на балкон. Воздухом подышать.
Она вышла, плотно прикрыв дверь. Анна и Максим переглянулись.
— Ну вот, — выдохнул Максим, проводя рукой по лицу. — Как и ожидалось.
— А что мы могли сделать? — Анна чувствовала вину, но и раздражение. — Предложить ей лететь? Она же сама сто раз говорила, что не переносит самолеты, жару! В деревне ей реально лучше! Это же очевидно!
— Очевидно нам, — мрачно констатировал Максим. — А ей очевидно другое: что ее отселяют. Что она лишняя в этом плане на «семейный отдых».
Подготовка к отъезду проходила под гнетущим молчанием Риммы Алексеевны. Она помогала собирать чемоданы детям – внучке Кате и внуку Сереже – с подчеркнутой нежностью, которой лишались взрослые. Анне она отвечала односложно, избегая встречи взглядом. Максиму не отвечала вовсе.
— Бабуля, ты обиделась? — спросила как-то Катя, укладывая плюшевого медведя в сумку.
— Нет, солнышко, — Римма Алексеевна погладила внучку по голове, и голос ее дрогнул. — Бабуля просто... немного устала. Ты хорошо отдохни на море. Накупайся.
В день отъезда в деревню такси приехало рано утром. Римма Алексеевна стояла у своей дорожной сумки, одетая в свое самое строгое платье. Лицо – каменная маска.
— Мама, ну прости... — начал Максим, пытаясь обнять ее.
Она отстранилась.
— Не надо. Ехать надо. Не задерживайте таксиста. Вы ведь тоже скоро летите? На свой отдых?
— Мы завтра вечером, — тихо сказала Анна. — Позвони, как доедешь, ладно? Тетя Галя ждет.
— Обязательно позвоню, — кивнула Римма Алексеевна, и в этом кивке была ледяная вежливость. — Не беспокойтесь. Отдыхайте хорошо. Наслаждайтесь... семьей.
Она села в машину, не оглядываясь. Такси тронулось, оставив Анну и Максима стоять у подъезда с тягостным чувством вины, которое уже не могло изменить решения.
Солнце, море, белый песок Анталии. Воздух, пропитанный запахом соли, жареной рыбы и экзотических цветов. Шум волн, смех детей, плещущихся у кромки воды. Все было как в рекламном проспекте о «незабываемом отдыхе». И все было не так.
— Мам, смотри, я замок построил! — кричал Сережа.
— Молодец, сынок! — Анна улыбалась, но улыбка не доходила до глаз. Она ловила себя на том, что постоянно смотрит на телефон. Римма Алексеевна позвонила только один раз, вечером в день приезда в деревню. Сухо: «Доехала. Все нормально. Галя передает привет». И все.
— Макс, ты слышал от мамы еще что-то? — спрашивала Анна за ужином, наблюдая, как закатное солнце окрашивает море в багрянец.
— Нет. Ты же знаешь, там связь плохая, — отмахивался Максим, но и его лицо было напряженным. Он старался заглушить чувство вины активностью: нырял с детьми, заказывал коктейли, но тень от поступка висела над ним неотступно. Конфликт со свекровью, этот невысказанный упрек, отравлял атмосферу семейного отдыха.
— Интересно, как она там? — размышляла Анна вслух, глядя, как Катя копает ямку в песке. — Не скучно ли одной? Хотя с тетей Галей... Но все равно. Мы ее... бросили, Макс. Она так и поняла.
— Не накручивай, — говорил Максим, но без прежней уверенности. — Она взрослый человек. В деревне ей спокойнее. Это был разумный компромисс в семейных отношениях. Мы не могли рисковать ее здоровьем ради нашего удовольствия.
Но слова «разумный компромисс» звучали пусто. Психологическая травма, нанесенная неосторожным решением, была очевидна. Анна видела, как Максим втихомолку пытался дозвониться до деревни, как хмурился, не получая ответа. Их «отдых на море» превратился в ожидание возвращения и мучительное осознание последствий своего выбора.
Возвращались поздно ночью. В квартире пахло застоявшимся воздухом. На кухонном столе лежала записка, написанная знакомым размашистым почерком Риммы Алексеевны: «Забрала свои вещи. Галя за мной заедет. Не беспокойтесь. Отдыхайте дальше».
— Что?! — Максим схватил записку. — Она что, всерьез?!
Они бросились в ее комнату. Шкаф был полупуст. Пропали любимые фотографии в рамках, вязальные принадлежности, старый флакон духов «Красная Москва». Осталась лишь пустота и тяжелый осадок предательства.
— Звони тете Гале! Срочно! — приказала Анна, чувствуя, как подкатывает паника.
Тетя Галя ответила не сразу. Голос ее звучал устало и сдержанно.
— Максим? Да, Римма у меня. Приехала вчера. Сказала, что вы вернулись... и что ей там больше делать нечего. Что она теперь понимает свое место в вашей семье.
— Тетя Галя, это недоразумение! — почти крикнул Максим. — Мы не выгоняли ее! Мы просто хотели, чтобы она отдохнула в тишине, пока мы...
— Она не хочет разговаривать, Максим, — перебила тетя. — Очень обижена. Говорит, что вы показали ей, где ее место. Что вы всей семьей на море, а ее — на отшиб. Что она вам обуза. Плакала всю ночь. Сейчас сидит у окна, молчит. Как каменная.
Максим опустился на стул. Анна обняла его за плечи, чувствуя его дрожь.
— Надо ехать, — сказала она тихо. — Сейчас же. Завтра с утра. Привезем ее обратно. Будем просить прощения. Как угодно.
— Она не поедет, — прошептал Максим, глядя в пустоту бывшей маминой комнаты. — Ты же знаешь ее характер. Обида — это надолго. Это... психологическая травма. Мы ее ранили в самое сердце. Добрыми намерениями, но ранили.
Они приехали в деревню на следующий день. Домик тети Гали стоял на краю села, утопая в зарослях малины и сирени. Римма Алексеевна сидела на крыльце в стареньком халате, глядя куда-то вдаль, на колхозное поле. Она не повернула головы, когда подъехала машина.
— Мама... — Максим подошел осторожно, как к пугливому зверьку. — Мы приехали. За тобой.
Она медленно перевела на него взгляд. В ее глазах не было прежней злобы. Там была усталость и глубокая, непроглядная печаль.
— Зачем? — спросила она тихо. — Чтобы я снова мешала? Чтобы вы снова искали, куда бы меня пристроить на время вашего... семейного отдыха?
— Мы были неправы, мама, — вступила Анна, подходя ближе. — Ужасно неправы. Мы хотели как лучше, но вышло... чудовищно. Мы не думали, что ты так воспримешь. Мы скучали. Дети скучали ужасно. Прости нас. Пожалуйста. Поехали домой.
Римма Алексеевна долго смотрела на них. На сына, стоявшего перед ней с опущенной головой, на невестку, в глазах которой стояли слезы, на внуков, робко выглядывающих из машины.
— Домой? А где мой дом, Максим? Там, где меня терпят, пока не нужно уезжать на море? Или здесь, у сестры, где я знаю, что я не обуза, а просто... сестра?
— Мама, это твой дом! С нами! — голос Максима сорвался. — Мы твоя семья! Мы совершили ошибку, глупую, жестокую ошибку! Мы не хотели тебя обидеть! Мы любим тебя!
Слеза медленно скатилась по щеке Риммы Алексеевны. Она отвернулась, снова глядя на поле.
— Любите... — она покачала головой. — Любить — это не только на море всей семьей летать. Это и про старую мать не забывать. Не отправлять ее, как надоевшую вещь, на время в деревню. Я не вещь, Максим. Я твоя мать.
— Мы знаем, мама, — прошептал Максим. — И мы больше никогда... Никогда так не поступим. Давай попробуем начать все сначала? Пожалуйста.
Наступила долгая тишина. Только кузнечики стрекотали в траве да где-то мычала корова. Потом Римма Алексеевна тяжело вздохнула.
— Катя, Сережа, идите сюда, — позвала она внуков, не глядя на взрослых. Дети подбежали. — Помогите бабуле собрать ее узелок. Видите, старую кофточку на спинке стула? И тапочки мои там же...
Она встала, опираясь на трость. Ее лицо все еще было печальным, но в глазах появилась капля прежней твердости.
— Галя, — крикнула она в дом. — Я... уезжаю. Сынулька за мной приехал. Внучат привез.
Тетя Галя вышла на крыльцо, многозначительно посмотрела на Максима и Анну.
— Ну, смотрите у меня, — только и сказала она. — Берегите ее. Она у вас одна.
Обратная дорога в город была тихой. Римма Алексеевна сидела на заднем сиденье между внуками, держа их за руки. Она молчала. Анна с Максимом переглядывались, не решаясь нарушить хрупкое перемирие. Обида не растворилась. Она осела тяжелым грузом где-то внутри, напоминая о цене «разумных компромиссов» и о том, что раны, нанесенные самым близким в семейных отношениях, заживают долго и мучительно. Отдых на море закончился. Начиналось трудное возвращение доверия.