— Опять? – голос сорвался, став вдруг каким-то чужим, сиплым. Ладонь сама собой шлепнула по кухонному столу, заставив вздрогнуть чашку с недопитым чаем. – Сергей, ты серьезно? Вчера же получил!
Сергей Дмитриевич, мой благоверный, только что вернувшийся с работы с видом загнанной лошади, замер у порога. Глаза полезли под лоб, пальцы нервно забарабанили по шву потертых джинсов. Знакомая до тошноты пантомима. «Фигня какая-то», – пронеслось у меня в голове, но сердце уже ушло в пятки, предчувствуя пропасть. Финансовую пропасть. Опять.
— Ну… – начал он, отводя взгляд куда-то в район холодильника, будто там искал спасительную шпаргалку. – Ты же знаешь… Машина… Там масло подтекало, да и колеса… Летняя резина – деньги же! А тут еще Евгеньич на работе… ну, выпили чутка, отметили сдачу объекта… Ну как откажешь-то? Неудобно же.
— Неудобно?! – Вырвалось само, громче, чем хотелось. Голос звенел, как натянутая струна. – А мне удобно, да? Вот так вот, в конце месяца, когда у нас, прости господи, даже на хлеб с маслом, а не с красной икрой, рассчитывали! Алине сапоги нужны – старые развалились, ей же в школу! Коммуналка! Мама просила помочь с лекарствами, а я как дура ей: «Сережа зарплату получит, поможем!». А ты… ты… «Неудобно»? Да ты хоть понимаешь, что ты сделал?
Он попытался вставить слово, но я уже не слушала. Мыслями металась по этой тесной кухне, утыканной знакомыми до боли вещами: трещинка на кафеле над раковиной (так и не заделали), скрипучий стул (все руки не доходят), банка с надписью «Соль», где я годами копила мелочь на черный день. Черный день пришел. И пришел он, как всегда, с зарплатой Сергея. Моя-то – учительская – как раз уходит на самое необходимое: продукты, мелкие платежи, Алину секцию. Его – это был наш резерв, наш аванс на что-то большее. Или просто на жизнь без постоянной дрожи в коленках при виде счета за электричество.
— Сколько? – выдавила я сквозь стиснутые зубы. – Сколько осталось? Ну-ка, выворачивай карманы. Давай кошелек. Полный шмон объявляю.
Он поморщился, как от зубной боли, полез в задний карман. Старый, потертый кожаный кошелек. Открыл. Пусто. Ну, почти. Несколько мятой мелочи и одна хрустящая пятисотка. Смотрела на эту жалкую бумажку, и внутри все переворачивалось. Пятьсот рублей. На полторы тысячи коммуналка висит. На сапоги Алине – хотя бы три тыщи приличные. Лекарства маме – еще полторы. И это только самое-самое. А еда? А бензин в эту проклятую машину, которая сожрала его зарплату?!
— Тысяча? – спросила тихо, почти шепотом. – Сергей, где остальное? Ты получал сорок пять! Сорок пять тысяч, Сережа! Куда?! Колеса? Сколько стоят колеса? Покажи чек. Покажи чек на масло. И на резину. Прямо сейчас.
Он заерзал. Знакомый танец стыда и уклонения. Глаза бегали, руки чесали затылок.
— Чек… Ну, я… Не взял. В гараже у дяди Васи брал, б/у, но отличные! Полцены! А масло… Да где-то валяется, потом найду…
— Врешь! – сорвалось опять. – Врешь как сивый мерин! Опять продул? Или «друзьям» опять занял? Кому? Мишке-алкашу? Ваське-картежнику? Кому?! Говори!
Молчание. Тяжелое, густое. Он опустил голову, изучая узоры на линолеуме, которые я уже ненавидела всей душой. Значит – угадала. Или почти угадала. История старая, как мир. Зарплата – святое. Последняя надежда. А он… Он словно не мог удержать деньги в руках. Словно жар. Нужно было срочно избавиться, растранжирить, отдать кому-то, лишь бы не нести эту ответственность. Не чувствовать их груз. А потом – смотреть в глаза жене и дочери, придумывая нелепые оправдания про колеса и масло, которых никто не видел. Вранье было таким топорным, таким оскорбительным.
Вспомнилась молодость. Когда он, такой романтичный, обещал звезды с неба. «Я тебя, Лен, никогда в обиду не дам!» Ха. Обижал. Регулярно. Не кулаком, нет. Безразличием. Безответственностью. Этой вечной финансовой каруселью, которая затягивала все глубже. Как у Чехова в «Скучной истории» – жизнь, расползающаяся по швам от мелочей. От вот таких «неудобно» и «через неделю отдам».
Алина заглянула в кухню, испуганная нашими голосами. Большие серые глаза, как у него. «Мама, что случилось?» – «Ничего, солнышко, иди делай уроки». Голос дрожал, выдавая с головой. Она поколебалась, посмотрела на отца с немым укором – она-то уже многое понимала, моя девочка – и молча ушла. Этот взгляд дочери… Он резанул острее любых слов. Стыд. Дикий, всепоглощающий стыд. И за него, и за себя. За то, что терплю. За этот бесконечный круговорот надежд и разочарований.
— Знаешь, Сергей, – начала я тихо, устало, глядя куда-то мимо него, в ту самую трещинку над раковиной. – Мне кажется… или мне уже не кажется, а я просто знаю… Я устала. Устала верить твоим сказкам про дядю Васю и его волшебные б/у покрышки. Устала считать каждую копейку, пока ты… пока ты играешь в благородного дурака, раздавая наши последние деньги направо и налево. «Неудобно»? А мне удобно каждый раз ловить этот взгляд дочери? Объяснять матери, почему опять не могу помочь? Смотреть, как мечты о нормальной жизни – ну просто о ремонте в этой клетке! – тают, как дым? Ты думал когда-нибудь об этом? Хотя бы раз?
Он поднял голову. В глазах – не раскаяние, а какое-то тупое недоумение, смешанное с обидой. Мол, опять она завела свою шарманку. «Ну вот, опять сцена». Классика жанра, как у Улицкой – быт как поле боя.
— Лен, ну что ты раздула из мухи слона? – пробормотал он, пытаясь нащупать хоть какую-то опору в своей шаткой позиции. – Ну недосчитался немного! Ну подожди недельку, может, премию дадут… Или я у Мишки заберу, он обещал…
— Не верю! – выдохнула я. – Не верю ни единому твоему слову. Ни одному! Сколько можно? Сколько?! Мы как белки в колесе, Сергей. Я бегу, бегу изо всех сил, тащу этот воз, а ты… ты периодически подкладываешь под колесо здоровенные булыжники. И улыбаешься при этом: «Ой, нечаянно!». Надоело. Просто… смертельно надоело.
Наступила тишина. Только тиканье старых часов на стене, подаренных еще моими родителями на свадьбу. Тик-так. Тик-так. Отмеряли секунды нашей загубленной жизни. Он стоял, ссутулившись, виноватость его была какая-то показная, неискренняя. Как у плохого актера в дешевой мелодраме. А я смотрела на него и вдруг с пронзительной ясностью осознала: ничего не изменится. Ни завтра, ни через месяц, ни через год. Это он. Его суть. Человек, неспособный нести груз. Ни денег, ни ответственности, ни семьи, в конце концов. Как тот чеховский Ионыч – только деградация, а не рост.
— Ладно, – сказала я вдруг тихо и как-то отстраненно. Голос звучал чужим, спокойным. Это странное спокойствие после бури пугало даже меня. – Делай что хочешь. Ищи свои чеки. Забирай у Мишки. Это твои проблемы. Твои. Отныне – только твои.
Я повернулась и пошла к выходу из кухни. Нужно было проверить уроки у Алины. И… пересчитать деньги в той самой банке «Соль». Каждую жалкую монетку. Потому что завтра – понедельник. Алине в школу. Нужен хоть какой-то обед. И коммуналку как-то надо закрывать. Минимальным платежом. Опять.
— Лена! – донеслось сзади. В его голосе наконец-то прорвалась настоящая нотка – не вранья, не оправдания, а паники. Осознания, что на этот раз… что-то сломалось. Окончательно. – Лена, подожди! Давай поговорим!
Я не обернулась. Разговаривать было не о чем. Слова кончились. Остались только действия. Жесткие, невеселые, но необходимые. Дверь в спальню Алины закрылась за мной с тихим щелчком. Гораздо тише, чем тот шлепок ладони по столу в начале.
Остался он на кухне. Со своей пятисоткой. Со своим враньем. Со своей бездной. И с вопросом, который теперь висел в воздухе тяжелее тучи: «Что значит денег нет? Куда ты дел свою зарплату?!» – только задавать его себе теперь придется ему самому. А мне – искать ответы на куда более сложные вопросы. В одиночку. Как всегда. Фигня, да? Просто фигня какая-то. Но от этой фигни сжималось сердце, и хотелось плакать. Или кричать. Но сил не было ни на то, ни на другое. Только считать. Считать эти деньги, пересчитывать, выкраивая копейку к копейке. Снова. И знать, что банка «Соль» – теперь мой главный финансовый резерв. Грустно. До невозможности. Но – факт. Жизнь, понимаешь ли. Такая, какая есть. Без прикрас и без дурацких оправданий про дядю Васю. Трезвая. Жесткая. Моя.
***
И знаешь, что самое смешное? (Ну, или горькое, скорее). Назавтра он действительно притащил чек. На масло. Одно. На какую-то смешную сумму. И тыщу от Мишки. Как камень с души. Мол, вот, видишь, я же не вру! Частично. Ага. А остальные сорок с лишним? Растворились. Как всегда. В тумане его «неудобно». Я взяла деньги. Молча. Без слов. Они пошли на часть коммуналки. И на хлеб. А в банке «Соль» я ложу теперь каждую лишнюю копейку. Тихо. Настойчиво. Готовясь. К следующему разу. Или... к чему-то совсем другому. Время покажет. Но доверия... того, безоглядного, глупого доверия – больше нет. Сожжено дотла. Как мои надежды. Финита ля комедия. Или начало совсем другой истории? Кто его знает. Жизнь – она такая штука, черт побери. Непредсказуемая. Как и люди в ней. Особенно – очень близкие. И очень... неудобные. Вот так-то.