Мама всегда говорила мне, что прошлое нужно оставлять в прошлом. Но иногда оно само находит дорогу в настоящее, переворачивая все с ног на голову.
Я не планировала разбирать старые вещи в то утро. Просто после смерти мамы квартира досталась мне, и нужно было что-то решать. Продавать? Сдавать? Переезжать самой? В свои пятьдесят восемь я привыкла к размеренной жизни в собственной «двушке» на окраине города, но маленькая центральная «хрущевка» манила близостью к театрам и музеям, до которых теперь приходилось добираться с двумя пересадками.
Вещи я решила разбирать постепенно. Сначала кухня, потом зал, потом спальня. Шкафы, тумбочки, полки — все эти незамысловатые хранилища маминой жизни. Вроде бы ничего особенного, обычная квартира обычной пенсионерки. Но в каждой вещи чувствовалась её забота, её аккуратность, её теплота.
Маленькая шкатулка с нитками и пуговицами, в которой я обнаружила свою детскую заколку с котёнком. Альбомы с фотографиями, подписанные маминым аккуратным почерком. Стопка открыток, которые я отправляла ей из разных командировок. Она все хранила, все берегла.
В серванте, среди хрустальных рюмок и вазочек, я нашла свою детскую чашку с изображением Чебурашки. Края уже потрескались, рисунок почти стерся, но мама не выбросила, оставила как память.
– Чайку бы сейчас, – вздохнула я, разговаривая сама с собой. В квартире было тихо, только тиканье старых часов нарушало тишину. Мама любила эти часы, говорила, что они создают уют.
С кухни я принесла чай и бутерброд. Села передохнуть, глядя на разложенные по полу стопки вещей – на выброс, на отдать, на оставить. Стопка «оставить» росла неумолимо. Как выбросить мамины варежки, которые она сама связала? Или коробочку с засушенной веточкой сирени из моего свадебного букета?
Я отхлебнула чай и перевела взгляд на книжный шкаф. Книги — это отдельная история. Мама была библиотекарем и относилась к книгам как к живым существам. Каждая обернута в самодельную обложку, каждая стоит на своем месте.
– Ну, с этим разбираться и разбираться, – проговорила я и поднялась с кресла.
И тут мой взгляд упал на старый секретер, стоявший в углу комнаты. Раньше на нем красовался телевизор, но после маминой смерти его забрал брат. Теперь секретер стоял пустой, с чуть приоткрытой крышкой.
Я подошла ближе. Этот секретер достался маме от бабушки. Тяжелый, темного дерева, с множеством ящичков и отделений. Я провела рукой по полированной поверхности, смахивая пыль. Затем откинула крышку полностью.
Внутри было пусто, если не считать нескольких старых квитанций и ручки с высохшими чернилами. Я выдвинула верхний ящик – пусто. Средний – какие-то скрепки, календарик за 1987 год, пожелтевшая газетная вырезка с кроссвордом. Нижний ящик не поддавался. Я потянула сильнее, но он словно застрял.
– Ну же, давай, – пробормотала я, дергая за ручку.
Ящик вдруг подался, но как-то странно, не выдвинулся, а словно провалился внутрь. Я заглянула в образовавшуюся щель и поняла – там двойное дно! Просунув пальцы в щель, я нащупала какой-то рычажок и нажала на него. Раздался щелчок, и дно ящика приподнялось, открывая потайное отделение.
Сердце забилось чаще. Я никогда не знала, что в секретере есть тайник. Что же мама там хранила? Деньги? Драгоценности?
В тайнике лежал конверт. Обычный почтовый конверт, пожелтевший от времени, без марки. На нем было написано всего одно слово: «Валентину».
Валентин – так звали моего отца. Он умер, когда мне было двенадцать. Сердечный приступ, внезапный и беспощадный. Помню, как мама плакала, сидя на кухне, когда думала, что я сплю. А потом она словно окаменела, стала сдержанной, строгой. Больше не плакала, по крайней мере, при мне.
Я вертела конверт в руках, не решаясь открыть. Письмо адресовано отцу, но он никогда его не прочел. Имею ли я право читать? С другой стороны, обоих уже нет в живых, а я их дочь...
– Будь что будет, – решилась я и аккуратно вскрыла конверт.
Внутри лежал тетрадный лист, сложенный вчетверо. Я развернула его и увидела мамин почерк – ровный, аккуратный, как и она сама.
«Дорогой Валентин!
Я пишу это письмо, но, скорее всего, никогда не отправлю его. Просто мне нужно выговориться, а сказать тебе в лицо я не решусь.
Сегодня нашей Наташе исполнилось шесть лет. Она так похожа на тебя – те же глаза, тот же упрямый подбородок. Ты гордишься ею, я знаю. И она обожает тебя.
Но есть то, чего ты не знаешь. И я не знаю, должен ли ты узнать.
Помнишь тот год, когда мы поссорились, и ты уехал в экспедицию на три месяца? Ты вернулся, мы помирились, а через полгода родился Андрей. Наш сын, такой же темноволосый, как ты.
Но дело в том, что Андрей – не твой сын, Валя.
Я не знаю, как написать это. Мне стыдно и страшно. Но когда ты уехал, я встретила Сергея. Мы работали вместе в библиотеке, он был недавно разведен и так красиво за мной ухаживал. Я была обижена на тебя, чувствовала себя брошенной, никому не нужной. И случилось то, что случилось.
Когда я узнала, что беременна, Сергей уже уехал в Ленинград. Новая работа, новая жизнь. Он не знал ничего, да я бы и не сказала ему. А потом вернулся ты, такой счастливый, соскучившийся. Простил меня за все обиды, за все упреки. А я... я не смогла признаться.
Прости меня, Валя. Я люблю тебя. И Андрей любит тебя как отца, единственного и настоящего. Ты для него – весь мир. И для меня тоже.
Я никогда не отправлю это письмо. Никогда не причиню тебе такую боль. Пусть это останется моей тайной, моим крестом.
Твоя Вера. 15 июня 1973 г.»
Я перечитала письмо дважды, не веря своим глазам. Андрей – мой младший брат – не сын моего отца? Этого не может быть! Они же как две капли воды похожи!
Я встала и подошла к фотографии на стене. Семейный портрет: мама, папа, я и трехлетний Андрей. Отец держит брата на руках, оба улыбаются. Одинаковые глаза, одинаковые ямочки на щеках. Как это возможно?
Телефон зазвонил так неожиданно, что я вздрогнула. На экране высветилось имя брата.
– Андрей, привет, – мой голос дрогнул.
– Наташ, ты как там? Помощь нужна с разбором вещей?
– Нет, я... я справляюсь, – я сжимала в руке письмо, не зная, что сказать.
– Точно? Ты какая-то странная. Случилось что-то?
– Нет-нет, все в порядке. Просто устала. Слушай, а у тебя есть фотография того Сергея, который с мамой в библиотеке работал?
На том конце повисла пауза.
– Какого Сергея? – наконец спросил брат.
– Ну, был такой, мама рассказывала. В семидесятые годы.
– Первый раз слышу. А зачем он тебе?
– Да так, нашла тут фотографию, думаю, может он. Ладно, неважно.
– Наташ, ты точно в порядке?
– Да, все хорошо. Ты заедешь на неделе?
– Конечно. В среду после работы, идет?
– Отлично. Жду.
Я положила трубку и снова уставилась на письмо. Что мне теперь делать с этой информацией? Рассказать Андрею? Но зачем? Отца уже нет в живых, мамы тоже. Какой смысл ворошить прошлое?
С другой стороны, разве не имеет он право знать правду о своем происхождении? А если у него дети унаследуют какие-то заболевания, о которых мы не знаем, потому что считаем нашу семейную историю другой?
Я налила еще чаю и устало опустилась в кресло. Интересно, знал ли отец? Догадывался ли? Судя по письму – нет. Он любил Андрея всем сердцем, гордился им, всегда говорил, что сын пошел в него.
Стук в дверь вырвал меня из размышлений. На пороге стояла соседка, Анна Васильевна, мамина ровесница и подруга.
– Наташенька, я тут пирожков напекла, тебе принесла, – она протянула мне тарелку, накрытую полотенцем. – Ты кушаешь хоть? А то бледная какая-то.
– Спасибо, Анна Васильевна, – я взяла тарелку. – Проходите.
– Да некогда мне, внуки скоро придут. Ты как тут, справляешься?
Я хотела ответить привычное «да, все хорошо», но вдруг спросила:
– Анна Васильевна, а вы помните Сергея, который с мамой в библиотеке работал? В начале семидесятых.
Старушка нахмурилась, потом ее лицо просветлело.
– Сергея? Конечно, помню! Сергей Михайлович Литвинов, высокий такой, представительный. Он еще стихи писал, твоей маме посвящал. Она тебе рассказывала?
– Нет, – я покачала головой. – А что за стихи?
– Ой, красивые! Я даже пару строчек помню: «В глазах твоих – библиотечная тишь, в руках твоих – мудрость веков». Что-то такое. Он ведь влюблен в нее был, страшно! Цветы дарил, провожал домой. Но твоя мама была верной женой, не то что некоторые.
– А когда он уехал? – осторожно спросила я.
– В Ленинград-то? Да в 72-м, кажется. Или в 73-м? Не помню точно. А что это ты вдруг заинтересовалась?
– Да так, нашла фотографию, стало любопытно.
– Фотографию? – Анна Васильевна оживилась. – Покажи-ка!
Я замялась. Никакой фотографии не было, я просто придумала этот предлог.
– Потом, Анна Васильевна. Она где-то в альбомах, надо поискать.
– Ну ладно, – она немного разочарованно кивнула. – Пойду я. А ты кушай пирожки, пока теплые.
Когда за соседкой закрылась дверь, я прислонилась к стене и глубоко вздохнула. Значит, этот Сергей действительно существовал. И был влюблен в маму. И уехал примерно тогда, когда она забеременела.
Я вернулась к секретеру и снова заглянула в тайник. Может, там есть еще что-то? Пошарив рукой, я нащупала что-то твердое, плоское. Фотография? Достала – и точно, старый снимок, потертый по краям.
На фото – молодая мама, улыбающаяся, с книгой в руках, стоит возле библиотечной полки. Рядом с ней – высокий мужчина в очках, смотрит на нее с нескрываемым обожанием. На обороте надпись: «Вере от Сергея. Помни меня. 1972».
Я долго рассматривала фотографию. Сергей Михайлович Литвинов – высокий, темноволосый, с правильными чертами лица. Красивый мужчина, что и говорить. Но совсем не похож на Андрея. Ни капли.
Я достала семейный альбом и стала перелистывать страницы, вглядываясь в лица. Вот папа в молодости, вот я маленькая у него на руках, вот мама с Андреем... И тут меня осенило. Я быстро нашла фотографию своего деда, папиного отца. Сходство с Андреем было поразительным! Те же глаза, тот же разрез губ, та же форма ушей.
Как это возможно, если они не родственники?
Я снова перечитала письмо. «Андрей – не твой сын, Валя». Но что, если мама ошибалась? Что, если она была уверена, что отец ребенка – Сергей, но на самом деле это был мой папа?
Я бросилась к компьютеру и стала искать информацию о сроках беременности, о возможных ошибках в определении отцовства. Оказалось, что в те годы, без тестов ДНК, женщины нередко ошибались, особенно если у них было несколько партнеров в короткий промежуток времени.
Мама писала, что они с папой помирились, когда он вернулся из экспедиции. Значит, была близость. А что, если Андрей все-таки сын моего отца? Просто мама думала иначе и жила с этой тайной все эти годы?
В среду, как и обещал, приехал Андрей. Он сразу заметил мое напряжение.
– Наташ, да что с тобой? На тебе лица нет.
– Андрей, сядь, – я указала на кресло. – Нам нужно поговорить.
– Что-то случилось? – он напрягся. – С детьми что-то?
– Нет-нет, с детьми все в порядке. Это... о маме. И о папе.
Я достала письмо и протянула ему.
– Нашла в секретере, в тайнике. Прочти.
Андрей взял письмо, развернул и стал читать. Я видела, как менялось его лицо – недоумение, шок, боль, растерянность.
– Что за бред? – он поднял на меня глаза. – Это какая-то шутка?
– Это мамин почерк, Андрей. И дата – июнь 73-го. Тебе тогда было полгода.
– Но это невозможно! – он вскочил с кресла. – Я же копия отца! Все всегда говорили об этом!
Я молча протянула ему фотографию Сергея с мамой.
– Вот этот человек. Сергей Литвинов. Он работал с мамой в библиотеке и был влюблен в нее.
– И что? – Андрей рассматривал фото. – Я на него совсем не похож.
– Именно, – кивнула я. – Зато ты очень похож на нашего деда, папиного отца. Смотри.
Я открыла альбом на нужной странице. Андрей долго всматривался в фотографию деда, потом перевел взгляд на свое отражение в зеркале на стене.
– Дьявол, – пробормотал он. – Но как тогда понимать это письмо?
– Я думаю, мама ошибалась, – тихо сказала я. – Она была уверена, что отец ребенка – Сергей. Но на самом деле это был наш папа. Просто тогда не было тестов ДНК, и она не могла знать наверняка.
– И она жила с этой тайной все эти годы? – Андрей покачал головой. – Бедная мама...
– Да, – я вздохнула. – Представь, каково ей было. Считать, что родила ребенка от другого мужчины, видеть, как муж любит этого ребенка, воспитывает его как родного сына... И бояться, что правда всплывет.
– Но правда в том, что папа действительно был моим отцом, – Андрей смотрел на меня с надеждой.
– Я в этом почти уверена, – кивнула я. – Генетика не обманешь. Ты слишком похож на папу и деда, чтобы быть сыном другого мужчины.
Мы долго сидели молча, переваривая эту историю. Потом Андрей спросил:
– И что нам теперь делать с этим знанием?
– Ничего, – я пожала плечами. – Мама унесла свою тайну в могилу, не зная, что это была не тайна, а ошибка. Папа прожил жизнь, любя тебя как родного сына, которым ты и был на самом деле. Все эти годы наша семья была настоящей, без обмана.
– Знаешь, – задумчиво произнес Андрей, – я вдруг подумал: а что, если папа знал?
– В каком смысле?
– Ну, что, если он нашел это письмо? Или мама сама призналась ему? И он все равно любил меня, растил как своего.
– Это многое бы о нем сказало, – улыбнулась я. – Но я почему-то уверена, что он не знал. Мама бы не стала ему говорить, раз уж решила скрыть. А письмо... оно было спрятано очень надежно.
Мы решили не рассказывать о находке никому – ни женам, ни детям. Зачем? История сорокалетней давности, ошибка, которая причинила столько боли нашей маме и могла бы разрушить семью, останется между нами.
Я убрала письмо обратно в тайник секретера, а секретер решила оставить себе. Пусть стоит в моей квартире как напоминание о том, что иногда тайны лучше не раскрывать, а иногда – наоборот, стоит узнать правду, чтобы освободиться от ложных убеждений.
Мама всегда говорила, что прошлое нужно оставлять в прошлом. Но иногда оно находит дорогу в настоящее, чтобы мы могли понять что-то важное о себе и своих близких. И это не всегда плохо. Иногда это приносит покой и исцеление – даже спустя сорок лет.