Июль 1941 года, белорусская деревня Королёво под Полоцком. На пороге избы стоит женщина с перепуганными детьми, перед ней – вооружённые люди с повязками на рукаве. Это местные полицаи, прислужники фашистов, рыщущие по деревне. Один из них угрожающе спрашивает мать семейства:
"Где твой муж, где твой сын? У тебя должны быть мужчина и молодой парень!" – голос полицая звучит всё громче.
Мужа и старшего сына дома нет – они ушли в партизаны. Полицаи это подозревают и ставят ультиматум. Другой стражник, оглядев испуганных девочек и малышей-близнецов возле женщины, зло усмехается:
"Если к утру муж и сын не появятся дома – мы тебя расстреляем. А дети пусть как хотят живут!" – бросает он обречённой матери.
В этот вечер мать, Александра (“Шура”), успокаивает детей как может. Она понимает: ждать рассвета нельзя. Ночью Шура прячет детей в погребе под полом, а на заре выводит из укрытия. Рискуя жизнью, женщина решает бежать всей семьёй в лес – только там шанс спастись.
Рядом с их домом колхозное поле ржи, за которым кустарники и начинаются заросли леса. Едва забрезжил рассвет, она берёт дочерей Нину и её сестёр, маленьких сыновей Бориса и Виктора, и ведёт их через высокую рожь к опушке. Где-то там, верит мать, скрывается её муж-партизан, и семья должна держаться вместе.
Начинаются долгие скитания по лесу. Днём мать и дети углубляются между елей и берёзами, пытаясь уйти подальше от деревни. Нина, которой всего шесть, мужественно ступает рядом с мамой. Малыши-близнецы то и дело просятся на руки, но идти тихо – вопрос жизни.
Ночью лесную тишину разрывает рёв мотоциклов. Немецкие патрули прочёсывают округу, осветительные ракеты вспыхивают над деревьями. Шура прижимает детей к земле под густой елью и шепчет:
"Тихо сидите, как зайчики. Ни чихать, ни кашлять, ни пищать – тихо-тихо, пока моторы гудят," – наставляет она малышей, и те затаиваются, обняв друг друга.
Так проходят несколько суток. Измождённые голодом дети едва держатся на ногах. Каждый шорох в ночном лесу заставляет сердца замирать от страха – то ли зверь прокрадётся, то ли фашист с автоматом. Но днём выбиться далеко не удалось: вскоре крики и лай собак раздаются всё ближе.
Оказывается, почти вся деревня, спасаясь, ушла в лес. Но карательные отряды прочёсывают каждый куст. В конце концов, Шуру с детьми, как и других беглецов, находят и силой выволакивают из зарослей. Пленников грузят на машины и отвозят на ближайшую железнодорожную станцию. Для семьи Нины Антоновны начинаются страшные испытания.
Плен и дорога в лагерь
Толпа перепуганных сельчан в грузовом вагоне – старики, женщины, дети. Среди них – маленькая Нина прижавшая к себе братьев. Сестры-подростки стараются не плакать, чтоб не расстраивать маму. Никто не знает, куда их везут. Спустя долгие часы пути состав останавливается. Нину с семьёй и другими пленниками выгружают ночью в городе Даугавпилсе. Это Латвия, оккупированная немецкими войсками.
Под окрики "Schnelle, schnelle!" ("Быстро, быстро!") людей погоняют, толкают прикладами. Их приводят на какую-то площадь, а оттуда по группам заталкивают в каменные застенки – это тюрьма Даугавпилса.
Нину вместе с матерью и малыми братьями определяют в тесную камеру, запирают тяжелым засовом. В высоком окошке под потолком видно лишь кусочек неба и иногда – ноги прохожих снаружи.
Заключённые получают скудную еду: раз в день дверь приоткрывается, и молчаливый охранник ставит на пороге чан жидкой вонючей баланды. Детям невмоготу глотать эту мерзкую похлёбку, но от голода они всё же едят то, что дадут.
Однажды тяжёлую тюремную тишину нарушают крики и шаги в коридоре. Дверь камеры резко распахивается – охранники бросают внутрь двух молодых женщин. Несчастные избиты до полусмерти: лицо и платье в крови, они без сил падают на холодный цемент. Нина с матерью в ужасе застыла у стены, прикрывая младших. Сзади раздаётся рык конвоира:
"Никому не подходить! Воды им не давать! Иначе всех расстреляем!" – визжит фашист, захлопывая дверь.
В камере – женщины с детьми. Они переглядываются: не помочь ли умирающим? Мать Нины, рискуя, подаёт знак соседке. Та уже стаскивает с себя чистую нижнюю рубаху и рвёт на полосы. Ещё одна заключённая достаёт скрытую кружку с несколькими глотками воды.
Нарушая запрет, они перевязывают раны избитым, смачивают им губы. Из-под окровавленной повязки на лице одной девушки виднеются совершенно пустые, потухшие глаза… Спустя несколько часов измученные стонущие пленницы больше не шевелились. Этот эпизод навсегда врезался в память Нины, хотя многое из тюремных дней она потом словно забыла.
Через некоторое время женщин и детей вывели во двор тюрьмы. Под конвоем их посадили в грузовики, до отказа набили людьми. Машины взяли курс на запад, к городу Рига. Целью пути оказался концлагерь Саласпилс – место, которому суждено было стать одним из самых жутких детских лагерей смерти Второй мировой войны.
Детство в концлагере Саласпилс
Лагерь Саласпилс располагался в 18 км от Риги, в лесах близ одноимённого посёлка. За колючей проволокой распростёрлись бараки, окружённые вышками. Сюда свозили узников со всего оккупированного нацистами Советского Союза, но печальную известность Саласпилс получил именно как лагерь, куда нацисты массово заключали детей.
Нина Антоновна с братьями и матерью оказались в Саласпилсе в 1942 году, когда девочке было всего семь. Она попала, как и многие малыши, в отдельный детский барак – длинный, наскоро сколоченный деревянный барак, где не было почти ничего, кроме двухъярусных деревянных нар и грязной соломы на них. Мать и старших сестёр определили в другие зоны лагеря.
Жизнь в лагере была скудной и жестокой. Кормили узников гнилой баландой – вонючей, страшной бурдой из брюквы и броженных очистков. По воспоминаниям Нины, это варево было настолько противным, что невозможно описать, но когда желудок сводило от голода, дети ели и эту зловонную жижу. Постоянно хотелось кушать, и малолетние узники быстро превращались в истощённых, больных “скелетиков”.
В лагере не щадили даже самых маленьких. Немецкие охранники и латыши-надзиратели каждый день заходили в детские бараки, устраивая издевательства.
Запомнилась высокая статная латышка-надсмотрщица в добротных хромовых сапогах и с резиновой плёткой в руке. Она медленно прохаживалась между нарами, нарочно шлёпая плетью себя по голенищу сапога: щёлк-щёлк… – и неожиданно остро и сладким голосом спрашивала по-латышски: "Что ты хочешь – белого хлеба или чёрного?".
Голодные дети не сразу понимали издёвку. Если какой-то новичок наивно выкрикивал: «Хлеба хочу!», судьба его была страшна. Надзирательница мгновенно подскакивала, вцеплялась ему в волосы и вытаскивала на середину барака.
Тяжёлая плеть со свистом опускалась на худенькое тельце, раз за разом хлестала по спине и ягодицам. Бедный ребёнок потом не мог сидеть несколько дней. "Вот тебе и балтмайзе, вот тебе и брунмайзе – белый да чёрный хлеб!" – злобно усмехалась мучительница, глядя на рыдающего малыша. Этот дьявольский спектакль повторялся регулярно.
Однако самым жутким было даже не побои, а то, как детей превращали в “живых доноров”. Нина Антоновна вспоминала, как в барак частенько приходили так называемые врачи – 2-3 человека в белых халатах.
Они быстро раскладывали складной металлический стол, стелили белую простыню и приказывали: “Шнелле, шнелле!” Ребятишек по одному укладывали на этот стол и брали у них кровь. Прямо в бараке у детей, ослабленных голодом и болезнями, выкачивали кровь для раненых солдат Вермахта. Сколько именно крови отнимали – Нина не знала.
Уже позже она прочитала, что до 500 граммов за раз, почти пол-литра! После таких "процедур" многие дети просто не могли встать на ноги. Палачи в белых халатах называли это цинично “лечением”. Тех, кто больше не мог подниматься, просто уносили из барака, и больше их никто не видел.
Несмотря на заявления некоторых современных латвийских историков, что в Саласпилсе не было крематория, Нина Антоновна свидетельствует обратное: “был крематорий”
Удивительно, но дети почти не плакали, даже когда лежали под иглой капельницы, сдавая кровь палачам. Они лишь смотрели на “врачей” глазами, полными ненависти. Маленькая Нина про себя мечтала тогда вцепиться в горло мучителю, но могла только молча терпеть и злиться всем сердцем. Когда пакет наполнялся кровью, девочку убирали со стола и отправляли обратно на нары – ждать следующего раза. Сотни детей погибли от этих пыток.
Нина чудом пережила голод и издевательства, но самое тяжёлое испытание было впереди – разлука с матерью.
В концлагере маму дети видели лишь издалека, когда их только привезли. Затем их с Шурой разлучили: взрослые женщины содержались отдельно. Однако Нина с братьями ещё надеялись, что мама где-то рядом, жива.
Однажды в детский барак заглянули охранники и скомандовали всем детям выйти на плац. Там на открытом пространстве уже выстроили группу женщин. Среди них Нина узнала свою маму. Сердце девочки екнуло от радости, но ненадолго – это была последняя встреча.
Немцы проверяли номерной жетон на груди у каждой узницы и зачитывали имена. “Мацулевич Александра” – прозвучало среди прочих. Шуру подвели к грузовику, стоящему у плаца. Измождённая женщина сделала пару шагов, пошатнулась и без чувств упала на землю. Два охранника подхватили её за руки и ноги, размахнулись и забросили бездыханное тело в кузов машины.
"Мама!!!" – истошно закричал 6-летний Виктор, падая на землю и пытаясь побежать к машине. Младший Борис оцепенел, а Нина стояла, кусая губы до крови.
Оцепенение детей нарушила загадочная фигура: к Виктору подскочила высокая женщина в грубой самотканой робе с чёрным католическим крестом на груди. Это были странные надзиратели с крестами – они появлялись в детском лагере, следили за порядком, сами детей не били, но и помочь ничем не могли.
Женщина в робе подняла бьющегося в истерике Витю на руки, а он в бессильной злобе расцарапал ей всё лицо до крови. Остальных малышей – Нину и Бориса – конвой погнал обратно в барак. Так они остались одни: маму и сестёр увезли навсегда. Нина больше не увидела маму до конца войны.
В детском лагере наступили самые тягостные дни – холод, голод и полное сиротство среди чужих людей.
Спасение пришло, откуда не ждали. В начале 1943 года Германия понесла тяжёлые потери под Сталинградом, и нацистское руководство задумало восполнить дефицит населения за счёт детей из оккупированных территорий. Министр пропаганды Геббельс издал тайный приказ: “пополнить немецкое население” за счёт отбора детей из концлагерей, особенно детей партизан.
Разрешалось брать преимущественно детей славянского происхождения – белорусских, украинских, даже крымских. Указ оговаривал строгий отбор по расовым признакам: у ребёнка должны быть светлые волосы, голубые или серо-голубые глаза, правильный череп арийского типа. Темноволосых или кареглазых не рассматривали.
Очевидно, именно поэтому Нину и её братьев в лагере вскоре отделили от остальных детей – внешне они подходили под нацистские критерии. Их номера записали в особые списки, возможно, брали даже дополнительные анализы крови. Фашисты решили использовать этих малышей для германизации. Так Нина Антоновна оказалась выведена из ада Саласпилса и перевезена в детский приют под Ригой.
Приют в Дубулты
В 1944 году Нину и еще группу детей из лагеря отправили в небольшой приют в посёлке Дубулты (близ Юрмалы на побережье). Братьев Бориса и Виктора увезли отдельно – как позже выяснилось, в город Валка на границе Латвии и Эстонии.
В Дубулты поместили несколько десятков девочек, отобранных из Саласпилса. Маленький деревянный домик, чистые простыни – после лагерных бараков это казалось раем. Но на самом деле девочек готовили к отправке в Германию. В приюте появились опекуны – немецкие женщины, которые обучали детей хорошим манерам.
Им внушали: при встрече надо красиво здороваться – сделать книксен и сказать «Guten Tag» будущей фрау-маме, перед сном желать ей спокойной ночи. Детям объясняли, что их судьба – стать настоящими немцами. Девочки, когда вырастут, должны будут рожать немецких детей, а из мальчиков планировалось воспитать преданных солдат Гитлера.
Нина тогда ещё не понимала всей картины, но чувствовала – их снова хотят увести куда-то далеко. Позже она узнала про приказ Геббельса и поняла, зачем их держали в Дубултах. Группа Нины, к счастью, не успела покинуть Латвию.
Красная Армия уже наступала: летом 1944 года советские войска освободили Беларусь, а осенью подошли к Риге. В спешке последние партии детей пытались вывезти, но прибалтийские приюты опустели не полностью – Нину и других девочек враги бросили, отступая.
Она вспоминала: “Уж лучше бы тогда сожгли, но, слава богу, не успели” – так она оценила впоследствии эту сомнительную “привилегию” остаться в живых для германизации. На деле для неё всё обернулось спасением.
Осенью 1944 года лагерь Саласпилс был ликвидирован, а малышей из дубултского приюта освободили советские войска. Нину Антоновну вместе с другими освобождёнными детьми перевезли в город Сигулда в тылу, подальше от линии фронта. Там для сирот устроили временный детский дом.
Над детьми взяла шефство женщина-воспитательница, Елена Ивановна – добрая душа, которая стала для них на какое-то время новой мамой. Нина особенно запомнила эпизод, как во время одной из бомбёжек Елена Ивановна выстроила детей цепочкой и отвела в бомбоубежище.
Дрожащие малыши переждали взрывы, прижавшись к её подолу, и благодаря ей никто не пострадал. Когда они вернулись к своему приюту, оказалось, что дом почти разрушен прямым попаданием – ни окон, ни дверей. Но главное – все дети были живы. Их быстро разместили в другом уцелевшем доме, где стали собираться десятки освобождённых ребят со всей округи.
Постепенно налаживалась мирная жизнь. В Сигулде открыли импровизированную школу для сирот. Сначала детей учили азбуке прямо в спальнях: Нина с другими девчушками выводила буквы на старых газетах, сидя на кровати.
Потом местные власти помогли организовать класс, достали тетради и карандаши – дети рвались наверстать упущенное. Многие не знали даже своего настоящего возраста, фамилии, родной деревни – война отняла у них не только родителей, но и прошлое.
День Победы и дорога домой
Весна 1945 года. Нине – десять лет. Она по-прежнему в сиротском приюте, но уже умеет читать и писать, мечтает увидеть маму. 9 мая 1945 года для неё навсегда останется вторым днём рождения.
В то утро дети проснулись от непривычного шума на улице. Сквозь сон Нина услышала знакомый голос диктора Левитана по радио: он возвещал о Победе! “Подписан акт о безоговорочной капитуляции Германии…” – разносилось из репродуктора. У девочки побежали мурашки по коже.
"Урааа! Победа!!!" – кричали дети, высыпав на крыльцо кто в чём был одет. Нина выбежала босиком во двор, а там уже сияло солнце, одновременно плакали и смеялись и дети, и взрослые. Советские солдаты из части, расквартированной по соседству, тоже сбежались на радостный шум.
Они подхватывали малышей на руки, подбрасывали в воздух – свобода! Девочка крепко обняла красноармейца за шею, и на глазах у неё были слёзы счастья. Никогда ещё она не чувствовала такого ликования вокруг. “День Победы – самый великий праздник! Даже больше, чем собственный день рождения, потому что к тому дню я осталась жива” – говорит Нина Антоновна.
Действительно, не будь Победы, её давно бы не было на этом свете – либо сожгли бы в лагере, либо увезли в чужую Германию без возврата.
После Победы начал решаться вопрос, куда девать сирот. Детский дом полнился вестями: многие ребятишки находили своих близких. Фотографии детей печатались в газетах, их транслировали по радио – родители разыскивали потерянных сыновей и дочерей.
Нина тоже очень ждала чуда, но ничего о своей семье не знала. Она помнила только название родной деревни – Королёво, да имена родителей: Шура и Антон Мацулевичи. Этого было мало: неизвестен ни район, ни область, а Белоруссия за годы войны лежала в руинах. Девочка даже не была уверена, живы ли мама с папой.
И вот судьба преподнесла подарок. Однажды в приют за двумя девочками из соседнего с Нининым села приехала их мама. По правилам, родителям позволяли несколько дней пожить в детдоме, чтобы дети привыкли, оформлялись документы на вывоз.
Нина попросилась к подружкам попрощаться и застала трогательную сцену: мать обнимала своих дочек, а они плакали от радости. Нина села в уголке и не смогла сдержать рыданий. Добрая женщина заметила одинокую плачущую девочку:
"Ой, милая, ты чего ревёшь?" – спросила она ласково.
"Как же мне не плакать… Вас-то нашли дети, вы их домой заберёте, а я даже не знаю, откуда я…" – сквозь слёзы выговорила Нина.
"А ну, расскажи, откуда ты, кто твоя мама?" – встревожилась женщина.
"Деревня Королёво, фамилия Мацулевич, маму звали Шура, папу Антон," – перечислила девочка знакомые с детства детали.
Женщина сначала недоверчиво хмурилась, потом глаза её широко раскрылись:
"Батюшки! Да ты же дочь Шуры, моей подружки! Я у них на свадьбе гуляла!" – воскликнула она, поражённая невероятной встречей.
Нина ахнула. Выяснилось, что эта добрая мама – давняя знакомая её родителей! Она сразу записала на бумажке адрес, где находится Королёво, и фамилии родственников девочки. От счастья Нина подскочила как пружинка и, как была в чулках и тапочках, выбежала из комнаты.
Уже ночь, все спят, но она мчится сломя голову к домику воспитательницы Елены Ивановны. Стучит изо всех сил в окно: "Елена Ивановна! Я знаю, где я родилась! Знаю свою деревню!" – кричит она сквозь слёзы радости. Для девочки в ту минуту словно небеса распахнулись – она обрела надежду вернуть семью.
Вскоре чудеса продолжились. В белорусское Королёво вернулась мама Шура – невероятно, но она выжила. Оказалось, после разлуки в Саласпилсе её отправили далеко на запад, в лагерь смерти Освенцим. Там она дожила до освобождения и в 1945 году через полстраны добралась домой.
От родного дома остались одни головешки – фашисты сожгли деревню дотла. Но Шура была не из робких: сразу пошла в сельсовет встать на учёт как вернувшаяся.
В сельсовете ей протянули газету. "Смотри, это не твоя ли дочь?" – спросил председатель, указывая на фото и подпись. У Шуры потемнело в глазах: на неё смотрело лицо её Ниночки. Газета публиковала списки детей-сирот из латвийских детдомов. Радости матери не было предела – она тут же стала добиваться, чтобы вернуть дочку домой.
Осенью 1945 года состоялось их воссоединение. Елене Ивановне, воспитательнице в Сигулде, сложно было отпустить Нину – она прикипела к девочке – но счастье сироты было превыше. Нине дали дорожный паёк, и вместе с мамой они выехали поездом из Латвии домой.
Через много лет Нина Антоновна всё так же живо помнит первую фразу, которую сказала мама, когда они долго-долго шли пешком от станции к пепелищу родной деревни:
"Вот, Ниночка, мы и дома," – Шура устало улыбнулась дочке.
"А где же наш дом?.." – спросила Нина, глядя на пустырь.
"Видишь бугорок, из него торчит печная труба?" – показала мать. – "Вот это и есть теперь наш дом…".
На месте некогда большой крестьянской избы Мацулевичей торчала одинокая белёная печь и обломок трубы. Такую картину Нина наблюдала повсюду – остовы печей, да почерневшие трубы... Вся деревня Королёво была сожжена карателями.
Но Нина была слишком счастлива, чтобы унывать. Она наконец держала маму за руку и шла по родной земле. Впереди их ждала тяжёлая, но мирная жизнь.
Жизнь после войны: свой кусочек рая
Возвращённым из лагерей семьям в разрушенной деревне пришлось начинать с нуля. Шура Мацулевич своими руками вырыла во дворе землянку – полуземной домик, накрытый брёвнами и дерном. Внутри соорудили простую печку из кирпичей, сбили из досок топчан. Вместо двери – спуск по глиняным ступенькам вниз, а наверху над ходом положили доски, чтобы дождь не заливал жилище.
Так и жили первое время под землёй, ютились в тесноте. Но для Нины это было всё равно что попасть в рай: никто не стрелял и не бил. Днём девочка помогала матери по хозяйству – а забот было навалом, ведь отец с братом так и не вернулись с войны. Старшие сёстры тоже вскоре объявились и трудились в колхозе с утра до ночи.
Маленькой Нине пришлось стать главной помощницей дома: на её плечах огород, готовка, уход за младшими братьями (которых удалось разыскать и вернуть домой лишь в 1949 году). Она молола вручную муку из лебеды на старых жерновах, пекла пресные лепёшки из травяной муки – горьковатые, зелёного цвета, но другие дети смотрели на них голодными глазами.
Иногда удавалось собрать щавель и дикие травы, чтобы разнообразить рацион. “Всё равно был рай”, – вспоминала Нина Антоновна те первые послевоенные годы. Каждый новый день, прожитый без войны, был благословением. С каждым годом становилось чуть легче: страна отстраивалась, люди снова разводили хозяйство.
Особенно памятна история, как мать раздобыла корову – настоящую кормильцу семьи. До войны у Мацулевичей была своя корова, но фашисты её забрали. Узнав от односельчан, кто из местных полицаев выслуживался перед немцами и доносил на их семью, Шура выследила этого человека сразу после войны. Он отступил вместе с немцами и жил в Латвии неподалёку – в 5 км от нового границы. Смелая женщина одна дошла до чужого хутора и открыто заявила бывшему полицаю:
"Мне надо поднимать детей, кормить их – отдавай мою корову! Знаю, что это ты мою забрал. Не вернёшь – отдашь свою, иначе расскажу советской власти, как ты немцам служил," – твёрдо сказала она, не боясь угроз.
Испуганный предатель, боясь наказания, согласился отдать бурёнку. Так у семьи появилась кормилица. Молоко спасло детей от голода. Нина до сих пор помнит вкус лакомства тех лет – лепёшки из лебеды, жаренные на печи, политые парным молоком. После лагерной баланды это казалось божественной пищей.
Постепенно жизнь наладилась. Нина Антоновна выросла, получила образование и всю жизнь трудилась, как и её мама – стойко и честно.
Спустя десятилетия она бережно хранит воспоминания о военном детстве, делится ими с молодым поколением. Её история – от лесного укрытия до лагеря смерти и обратно к родному дому – поражает своей трагичностью и светом душевной силы.
День Победы она навсегда считает своим вторым днём рождения. Ведь благодаря той победной весне 1945-го девочка из Саласпилса смогла вернуться домой и прожить долгую жизнь.
И сколько бы ни прошло лет, Нина Антоновна Мацулевич-Сухоплюева не даст нам забыть, через какие испытания прошли дети войны.