Всё началось в Одессе
Как может уживаться в одном человеке русский поэт, еврейский активист, ярый противник большевиков и идеолог будущего государства? На первый взгляд - нереально. А на деле именно таков был Владимир Жаботинский. Он вырос в мире, где языки звучали, как уличные оркестры, а идеи сменяли друг друга быстрее, чем менялись вывески на лавках.
Одесса конца XIX века - это не открытка с морем, а кипящий котёл. Там не просто говорили на разных языках, там спорили, создавали, разрушали. Среди этого шума, пыли и бесконечных разговоров вырос человек, ставший символом сопротивления с винтовкой в руках и, одновременно, постоянным объектом споров до наших дней.
Привычное представление о сионизме часто ограничивается пустыней, кибуцами и древними землями. Но истоки его хранятся в переулках старых империй, где всё решалось не на поле, а в редакционных, философских и иногда подпольных кругах.
Жаботинский был не просто частью этого движения. Он привнёс в него русский культурный ритм, научил говорить языком силы, но с пушкинским акцентом. И тут возникает самый сложный вопрос: как в одном человеке могли сочетаться лирика и призывы к оружию? Почему воспитанный на классике мыслитель решил идти в бой и сделал это без колебаний?
Давайте разберёмся. Без истерик, без лозунгов. Просто посмотрим на его путь, как он есть.
Сионизм без песка, но с болью
Сионизм, каким его застал Жаботинский, был далёк от святой земли. Он формировался в холодных домах черты оседлости, где постоянное давление и унижения формировали характер. Одесса стала не просто его родиной - она была его первым университетом.
В юности Владимира не тянуло в Палестину. Его интересовали стихи, журналы, разговоры о литературе и модерн, пришедший с Запада. Он пытался влить судьбу еврейского народа в русскую культурную ткань. Но жизнь не позволила оставаться в мечтах. После Кишинёвского погрома всё изменилось. Его взгляды стали резче.
Он пришёл к выводу, что если на тебя нападают - защищайся. Не словами, а оружием. Так родился боевой сионизм. С этого момента Жаботинский стал сторонником еврейской самообороны и, по сути, нового подхода к национальной политике.
Властям это, мягко говоря, не понравилось. Им удобнее были тихие, покорные евреи. А тут - активные, гордые, с чёткой целью. Его идеи вызывали напряжение не только у чиновников, но и среди самих сионистов. Он не верил в спасение через мечты или коллективные утопии. Он верил в дисциплину, ясность и право на защиту.
Солдат и публицист
Когда началась Первая мировая, Жаботинский поступил неожиданно - отправился не в Палестину, а на фронт. Он стал одним из организаторов Еврейского легиона в составе британской армии. Вместе с Иосифом Трумпельдором он добивался того, чтобы евреи сражались не в одиночку, а как народ, имеющий право на будущее.
Это был прецедент - впервые за много веков евреи выступили как организованная военная сила. Для Жаботинского это было делом чести. Он мечтал, чтобы еврей перестал быть объектом истории и стал её автором.
Революция в России вызвала у него тревогу. Он сразу понял, что в новой системе не будет места для личности. Особенно для личности еврейской. Он не принимал не только саму власть большевиков, но и её идею - нивелировать всё, лишить нации лица, культуры, внутреннего стержня. Причем и негативно воспринимал Февральскую революцию, а если быть вернее, участие во всем этом евреев.
Он не ностальгировал по царизму. Его либеральные взгляды родились в среде дореволюционной интеллигенции. Для него империя рухнула, а на её месте появилось нечто гораздо более опасное - власть, в которой идеология заменяет совесть. Идея без сердца - всегда дорога к катастрофе.
Ревизионизм. Без иллюзий
К середине 20-х Жаботинский окончательно разочаровался в старом сионизме. В 1925 году он создал ревизионистское движение. Его суть была проста: не тешить себя надеждами. Пора действовать. Цель - независимость. Средство - сила.
Однако его идеи вызвали бурю. Его обвиняли в радикализме, в авторитарности. Появились слухи о симпатиях к фашизму, особенно после его встречи с Муссолини. Он действительно интересовался концепцией "национальной воли", но быстро понял: путь Италии - не его дорога.
Одна из его мыслей стала программной: евреи и арабы не договорятся, пока арабы не признают право евреев на свою землю. Потому - "железная стена". Жёстко? Да. Но он считал, что только в силе и уверенности можно найти уважение и безопасность.
Со временем его идеи стали основой правых политических направлений в Израиле. Его ученики, в том числе отец Биньямина Нетаньяху, продолжили его дело.
Он умер в 1940-м, так и не дождавшись рождения Израиля. Но его подход оказался живучим. И даже более востребованным после его смерти, чем при жизни.
Почему о нём молчали в СССР
Имя Жаботинского в Советском Союзе почти не упоминали. Официально его будто не существовало. Хотя он одним из первых предложил создать еврейскую армию и открыто говорил о праве на государственность.
Он не подходил под советские рамки. Был слишком независим. Западным евреям казался чересчур русским. Для русских, наоборот, слишком еврейским. Для социалистов - опасным правым, а для правых был подозрительно свободолюбивым. Он не вписывался ни в одну колонку.
Его называли "буржуазным националистом", "реакционером", "агитатором". Даже в 70-х его книги переписывали и читали ночью - не ради моды, а ради правды.
Даже после развала Союза его не спешили включать в школьные программы. Не устанавливали памятников. Возможно, потому, что он по-прежнему неудобен. А может, просто слишком многослойен для тех, кто привык к упрощённой истории.
Он не принадлежал никому. Ни системе, ни лагерю, ни партии.
Между двумя мирами
Жаботинский - не просто исторический персонаж. Его биография была как мост, перекинутый между культурами, языками и эпохами. Он родился в Одессе, где звучал русский стих, и умер в США, так и не дождавшись своего Израиля.
Его идеи не всегда понимали даже соратники. Может быть, он сам был себе врагом - порой слишком мягкий для своих жёстких слов, или слишком прямолинейный, чтобы быть принят в толпе.
Тем не менее, его идеи пережили многое. Он говорил то, что думал. Не боялся. Не сгибался. И потому остался.
Он попытался соединить русскую культуру, еврейскую идентичность и европейскую политическую традицию. Удалось ли? Вопрос открытый. Возможно, мы до сих пор не готовы ответить честно.
Вам может быть интересно:
- Белая эмигрантка, ставшая святой в Париже - Елизавета Скобцова (мать Мария)
- Иван Ильин: философ белой идеи, которого сегодня читают министры. Что он на самом деле говорил?
- 4 главные ошибки белоэмиграции в работе с Западом
Дорогой читатель, спасибо за внимание! Буду рад, если вы оставите свое мнение! Я всегда открыт к конструктивной критике, которая поможет становиться лучше! Поэтому поделитесь, пожалуйста, своим мнением, каким бы оно не было!