Когда Ася только вышла замуж, она была уверена: у них с Никитой всё получится. Не идеальная любовь, но стабильность, уважение, общие цели. Его родители жили в другом городе, приезжали редко, и это даже радовало. Ни тебе ежедневных визитов, ни контроля. Ася тогда даже смеялась подруге:
— Повезло, свекровь — за триста километров. Это тебе не «по выходным борщами травиться».
Но всё изменилось весной, когда Анна Фёдоровна — мать Никиты — сломала ногу и решила «временно» переехать к ним.
— На пару недель, пока в гипсе, — сказал Никита, будто заранее просил снисхождения.
Ася вздохнула. Ну что ж. В конце концов, это мама. Надо помочь.
Они поселили её в комнате сына — Левушке было шесть, и он с радостью пересел в родительскую спальню:
— Классно! Теперь я с вами спать буду! — радовался мальчик.
Ася старалась держаться. Первые дни — окей. Помогала с мытьём, готовила, стирала. Но уже на третье утро, когда Анна Фёдоровна сказала:
— Ты, конечно, готовишь. Но с мясом надо уметь. У меня получалось мягче, — Ася напряглась.
На пятый день — ещё «советы»:
— Лёва слишком много мультиков смотрит. В моё время дети в шахматы играли.
— Постель стирать надо чаще. А то аллергия у ребёнка будет.
— И вообще, Ася… Ты с ним как подружка, а не как мама. Мать должна быть строже.
Ася стиснула зубы. Сначала не отвечала. Потом — пыталась шутить. Потом — просто избегала разговоров.
Когда Никита вернулся с работы, она сказала:
— Слушай, ты можешь ей сказать, чтобы… ну, не вмешивалась? Я устала. Мне тяжело.
— А что ты хотела? — пожал плечами он. — Ты сама её пригласила.
— Я?! Это ты её притащил!
— Она моя мама. Ей плохо. Она в гипсе. Что я должен был сделать?
— Просто… я не выдержу ещё месяц с этим.
Он встал, хлопнул дверцей шкафа и бросил:
— Тогда решай, как сама считаешь нужным. Я больше в это лезть не буду.
И вышел из комнаты.
На следующий день Ася пошла к Леве в детский сад чуть раньше, просто чтобы подышать. Села на скамейку у ворот и смотрела на других мам. Они смеялись, обсуждали меню, педагогов, новые куртки. А она сидела — будто из другого мира.
Её измотало даже не количество дел — а постоянное ощущение, что за каждым её шагом стоит оценка. Каждый жест, каждое слово — словно под прицелом. И рядом нет никого, кто бы сказал:
«Ты молодец. Я с тобой».
Анна Фёдоровна, тем временем, уже звонила соседке:
— Я тут у них временно. Ася — хорошая девочка, но, конечно, молодая совсем. Мало опыта. Вот я и подсказываю. А как иначе? Кто, если не я?
И потом добавляла:
— Сама она меня позвала. Сказала: "Приезжайте, мама Никиты, нам будет только в радость".
Ася услышала это случайно, проходя мимо комнаты.
Позвала? В радость? Она?
Вечером, когда они сидели втроём на кухне, Ася наливала чай. Анна Фёдоровна покачала головой:
— Асенька, не обижайся. Просто ты меня извини — иногда не слышишь. Или не делаешь, как лучше. Вот я и говорю. Не молчать же?
— Я просто... по-своему стараюсь, — тихо ответила Ася.
— А по-своему — не всегда хорошо. Жить-то не вчера начала, а всё-таки — сын у тебя, муж, дом. Тут важно с умом.
— С каким умом? — вдруг сорвалось у неё. — С тем, где ты за неделю развалила наш ритм? Где ты меня ставишь ниже плинтуса?
Анна Фёдоровна замолчала. Потом встала.
— Пожалуй, пойду полежу. Воздух тяжёлый.
И ушла, оставив тишину, натянутую, как струна.
Ася села напротив мужа.
— Ну и? Я опять виновата?
Никита отвёл глаза.
— Я не хочу выбирать.
— А я не хочу больше жить вот так.
Он ничего не ответил. Только налил себе воды и вышел.
На следующий день Ася позвонила подруге — Ирке. Они не виделись давно, но сейчас ей остро хотелось просто с кем-то поговорить.
— Ир, можно к тебе?
— Конечно, приезжай. Ты как там? Всё нормально?
Ася только выдохнула в трубку.
У Иры дома пахло кофе и свежей выпечкой. Маленькая кухня, ребёнок рисует за столом, муж где-то на работе. Всё просто, по-домашнему.
— Рассказывай, — сказала Ира, налив в кружку кофе.
— Да что тут рассказывать. Живёт у нас свекровь. Уже две недели.
— Та самая?
— Угу. С гипсом. И с мыслями, что я должна всё. Причём — именно как она хочет.
— Никита что?
— Ничего. Сказал, сама её позвала — сама и разбирайся.
— Ну ты и попала.
— Я злюсь. Но мне стыдно за злость. Потому что это его мать. Потому что вроде как я должна быть доброй, терпеливой.
Ира вздохнула:
— Ты ничего никому не должна, кроме себя и Левы. А свекровь… она не богиня. Просто женщина, которой не дают власти, вот она и берёт её, где можно.
— А Никита?
— А Никита — классический сын маминой подруги. Он между вами, как канат. И ты сама должна решать: сколько ещё ты готова тянуть этот канат.
Ася ехала домой с тяжестью. Но в голове уже крутилось: неужели всё действительно настолько просто? Или наоборот — сложно? Почему, чтобы быть услышанной, нужно обязательно сорваться?
Она зашла домой — тишина. Только телевизор бубнит из комнаты. Лёва играл на полу, а рядом сидела Анна Фёдоровна с вязанием.
— Лёв, иди помой руки, будем ужинать, — сказала Ася.
— Я не хочу суп, — сразу закричал сын. — Я хочу блинчики! Бабушка обещала блинчики!
Ася почувствовала, как поднимается волна раздражения.
— Лёва, мы с тобой договаривались, что если я готовлю — мы едим. А не заказываем. У нас не ресторан.
— Ну бабушка сказала, что ты устаёшь, и она сама...
— Вот как, — перебила Ася. — Значит, теперь я плохая, потому что устаю.
Анна Фёдоровна встала.
— Я просто хотела помочь. Ты сама говорила — не успеваешь. Я подумала — пусть ребёнку будет радость.
— Но вы даже не спросили меня. Не предупредили. Я — его мать!
— А я — бабушка. И если я делаю блинчики, это не повод устраивать сцену!
Ася стояла посреди кухни, глядя в глаза женщине, которая последние две недели медленно, но уверенно вытесняла её из её же жизни.
— Тогда, может, вы и спать его уложите? И в школу соберёте? Может, и мужа моего поцелуете на ночь?
Никита вошёл на последних словах.
— Что происходит?
— Спроси у своей мамы, — бросила Ася.
— Мне не нужно выяснять, кто прав. Мне нужно, чтобы дома не было скандала.
— Тогда реши уже, с кем ты. Потому что я так больше не могу.
— Не перегибай, — тихо сказал он. — Это ты накручиваешь.
— Да? А может, я просто устала быть удобной!
Она вышла из кухни, хлопнув дверью.
Вечером Лёва подошёл к ней сам. Сел рядом, взял за руку.
— Мам, я люблю тебя. Но бабушка тоже хорошая. Она просто… командует.
Ася засмеялась сквозь слёзы.
— Ты прав. Бабушки любят командовать. Но и мамы иногда должны говорить: «Стоп».
Он обнял её крепко.
— Ты не уходи, ладно?
— Обещаю. Я никуда не уйду.
Утро началось со странной тишины. Никита ушёл рано, Лёва ещё спал, а на кухне Ася обнаружила записку на подоконнике от Анны Фёдоровны:
«Уехала на укол в поликлинику. Вернусь к обеду. Не волнуйтесь».
Она прочитала её дважды. Не то чтобы волновалась, но удивилась. Обычно свекровь не упускала случая под руку посоветовать, как ей вести себя с внуком, мужем и даже кофемашиной.
Ася села за стол, смотрела на остывший чай и думала:
— Я устала. Не физически. А внутренне. От того, что мне всё время нужно быть хорошей. Что я не имею права на раздражение. Что я будто должна заслуживать место в собственной семье.
Когда Лёва проснулся, он сразу потянулся к ней.
— Мам, а у нас сегодня будут блинчики?
Ася засмеялась.
— Сегодня будут бутерброды. А блинчики — на выходных. Я тебя научу.
— Я сам?
— Сам. Сковородку, правда, я держу. Но ты командуешь.
Он радостно закивал.
Когда Анна Фёдоровна вернулась, Ася открыла ей дверь спокойно. Без раздражения. Без страха. Просто — как человек, который больше не будет играть в угождение.
— Как съездили? — спросила она.
— Да ничего. Очередь, как всегда. А ты чего такая... уравновешенная?
— Думаю. Понимаю, что пора перестраивать отношения. С собой. С вами. Со всеми.
— Это ты сейчас о чём?
— О границах. Я не против вашей помощи. Но я — хозяйка в этом доме. И мама Лёвы. И жена Никиты. И если дальше будет продолжаться в таком же духе — я не выдержу.
Анна Фёдоровна молчала. Потом тихо сказала:
— Ты выросла.
— Нет. Я просто перестала бояться.
Вечером Лёва сидел на кухне и сосредоточенно рисовал. Ася подошла, посмотрела — на бумаге был дом, с дымком из трубы, солнце и три фигурки: одна высокая, одна поменьше, и бабушка с тростью.
— Это кто? — спросила она, усаживаясь рядом.
— Это мы. Я, ты, и бабушка. Только теперь она улыбается. Потому что ты не плачешь.
Ася прижала ладонь к его щеке.
— А ты как думаешь, я какая мама?
Лёва задумался:
— Иногда уставшая. Иногда смешная. Иногда строгая. Но я тебя люблю.
— Я тебя тоже. Спасибо тебе, что ты есть.
Он пожал плечами:
— Ну а как без меня? Ты бы тогда совсем загрустила.
Они засмеялись оба.
Ася проснулась в субботу с тяжестью в груди. Было ощущение, что в квартире стало тесно не от людей, а от всего недосказанного, накапливавшегося неделями. Никита зашёл на кухню и, не глядя, налил себе кофе.
— Доброе утро, — сказала она.
— Угу.
— Мы вообще собираемся поговорить?
Он вздохнул.
— Асень, я не хочу снова ругаться. Я устал.
— А я устала притворяться, что всё в порядке. Мы живём в одной квартире и делаем вид, что друг друга не видим. Я с твоей мамой, ты — с работой.
Он наконец посмотрел на неё.
— Я просто не понимаю, чего ты хочешь. Чтоб я выгнал маму?
— Нет. Я хочу, чтобы ты был на моей стороне. Не как против кого-то. А просто… чтобы знал, что я тоже человек. Я тоже твоя семья.
Он молчал. Потом, не дожидаясь ответа, вышел из кухни.
Ася вышла на улицу. Просто пройтись. Прохладный воздух немного отрезвил. Она шла медленно, без цели. В голове крутились фразы — те, что хотелось бы сказать, но не получалось.
На углу встретила соседку с пятого этажа — Валентину Григорьевну. Та остановилась, переглянулась:
— Ася, ты не обижайся, что скажу… Но ты стала какой-то совсем бледной. Улыбки нет, глаза потухли. Это всё свекровь?
Ася замерла.
— С чего вы взяли?
— У нас дом старый, стены тонкие. И я вижу, как ты по утрам идёшь с Лёвой. Всё время — как будто боишься задеть воздух.
Ася опустила глаза.
— Я просто не знаю, как себя вести. Если молчу — неудобно. Если говорю — скандал. Никита самоустранился. Всё — на мне.
Соседка кивнула.
— Я тоже через это проходила. Только тогда это называлось "терпением". А сейчас — "отсутствие границ". Ты подумай, Ася. Твоя жизнь — это не экзамен. Никто не имеет права тебе ставить двойку.
Вечером Ася позвонила Ирке:
— Слушай, я тут подумала. А можно я к тебе на день с Лёвушкой? Просто побудем. Мне надо выйти из этой коробки.
— Конечно. Приезжай. Даже на два дня.
— Только Никите скажу, что на дачу. Не хочу лишних сцен.
— Ты уверена?
— Нет. Но если не сделаю это — просто сойду с ума.
Они уехали в воскресенье утром. Лёва прыгал от радости — поездка, поезд, приключения! Ася чувствовала себя не беглянкой, а наконец-то собой. Свободной.
В поезде он заснул на её коленях, а она смотрела в окно и думала:
«Если он сможет запомнить меня такой — спокойной, настоящей — значит, я всё сделала правильно».
Ирка встретила их с пирогом и пледом. Весь день был будто другим — без намёков, без подколов, без вечного «ты не так».
— Ты знаешь, что у тебя взгляд стал живой? — сказала она вечером. — Только не возвращайся, если снова будешь гаснуть.
— Я должна. Но уже не та.
— Только пообещай — не проглотишь всё назад.
Ася кивнула.
— Не проглочу. Я поняла, что молчание — это не доброта. Это предательство себя.
Когда они вернулись домой, в квартире было тихо. Никита встретил у порога:
— Ты где была?
— Там, где меня слушают.
— Сбежала?
— Нет. Ушла подумать.
Он отступил.
— Я переживал.
— А я — устала.
Они стояли молча.
— Мы будем что-то делать? Или дальше каждый сам за себя?
Никита вдруг опустил взгляд.
— Я… поговорил с мамой. Сказал, что мы — семья. И что ты — не вторая линия. Что её советы — это не закон.
Ася не поверила сразу.
— Правда?
— Да. Она уедет к сестре. Сказала, что поняла. Может, не до конца — но поняла.
— Почему ты так долго молчал?
— Потому что сам не знал, как. Но ты уехала — и я понял, что боюсь не того, что ты уйдёшь. А того, что ты останешься — но не будешь жить.
Вечером они сели на кухне. Пили чай.
— Ася, — сказал он, — ты изменилась.
— Я научилась быть собой. Не женой, не невесткой. Просто собой.
— Мне нужна такая ты.
— Тогда будь рядом. Не сбоку.
Он взял её за руку.
— Я рядом.
Вечером, уже после ужина, когда Лёва ушёл в свою комнату собирать пазлы, Ася зашла на кухню и увидела там свекровь. Анна Фёдоровна сидела у окна, в пальцах теребила старое полотенце.
— Я слышала, вы уезжаете? — начала Ася спокойно.
— Да, — женщина не смотрела в глаза. — К сестре. Там меня давно зовут. А тут… я поняла, что лишняя.
— Вы не лишняя. Просто… тут у каждого — свои границы. А вы привыкли, что в семье — одна хозяйка. А у нас — другая система.
Свекровь чуть усмехнулась.
— Ты прямо, как Никита. Говорите красиво. А я — по-своему. Может, грубо, зато от души.
— Я не против вашей души. Но когда каждый день звучит «ты неправильно», «ты не так», — тяжело не начать терять себя.
— Я… просто хотела помочь.
— Иногда помощь — это шаг назад. Чтобы другой смог шагнуть вперёд.
Они замолчали. Потом Анна Фёдоровна встала.
— Спасибо тебе, Ася. За то, что не выгнала. Я бы, может, на твоём месте…
— Но вы — не я. И я — не вы. И в этом наша сила.
На следующий день Ася собирала Лёву в школу. Он натягивал кофту, искал ластик, болтал без умолку. Потом вдруг сказал:
— Мам, а ты стала мягкая.
— Я? Мягкая?
— Да. А раньше была жёсткая. Когда бабушка жила. Потом ты уехала, а теперь — вернулась хорошей.
Ася рассмеялась.
— Ты видишь то, чего взрослые не замечают.
— Потому что я — сын. А дети всё чувствуют.
Он чмокнул её в щёку и убежал в коридор.
Никита вечером принёс домой пирог.
— С работы передали, — сказал он. — Но я подумал — ты любишь яблочный.
— Спасибо, — просто ответила Ася.
Они сели ужинать молча. Потом он вдруг спросил:
— А ты когда перестала мне доверять?
Она поставила чашку на стол.
— Не знаю. Может, когда ты сказал: «Ты сама её позвала». Тогда я почувствовала, что в этом доме у меня нет ни поддержки, ни голоса.
— А сейчас?
— А сейчас я понимаю, что ты тоже не знал, как. Мы оба просто молчали. И это разрушало.
Он кивнул.
— Я учусь.
— Я тоже.
Они сидели молча. Но теперь — в этом молчании не было обиды. Только воздух, в котором можно дышать.
В понедельник, когда Ася вышла из ванной, в коридоре она увидела записку. От руки. На обычной тетрадной странице.
«Спасибо за терпение. За сына. За то, что не сдаёшься. Я рядом. Никита».
Она прижала записку к груди.
— Слишком много я молчала, — шепнула она. — Но теперь — пусть слышат.
Прошло две недели с тех пор, как Анна Фёдоровна уехала к сестре. Квартира стала будто просторнее. Не физически — а эмоционально. Впервые за долгое время Ася чувствовала, что может просто дышать.
Но вместе с облегчением пришёл и страх: а вдруг всё вернётся? А вдруг муж опять спрячется за молчанием? А вдруг она сама снова начнёт прогибаться?
Она понимала — теперь всё зависит от неё. Не от обстоятельств. Не от чужих слов. А от того, как она научится защищать свою границу — тихо, спокойно, но твёрдо.
В субботу Никита пригласил Асю в кафе.
— Просто посидим. Без детей. Хочу поговорить, — сказал он.
Она согласилась, но внутри всё сжалось.
Они пришли в маленькую кофейню у парка. Та самая, где когда-то встречались, когда ещё не были женаты. Всё было, как раньше: те же стулья, тот же запах корицы. Только они — другие.
— Ася, — начал Никита, — я правда виноват. Я не хотел… сделать тебе хуже. Просто не знал, как быть между вами.
— Я понимаю. Но ты не был между. Ты просто ушёл в сторону.
— Потому что боялся сделать больно. А сделал хуже.
Они молчали.
— Я не хочу, чтобы ты снова молчала, — сказал он. — Мне нужно знать, что с тобой. Даже если это неудобно.
— Тогда ты должен быть готов это слышать.
— Готов.
— Я устала быть удобной. Быть той, кто всё «вытянет», «потерпит», «разрулит». Я хочу быть с тем, кто рядом, а не наблюдает со стороны.
— Я понял это. Поздно, но понял.
Он взял её за руку.
— Давай теперь по-другому?
Ася кивнула.
В воскресенье они всей семьёй пошли в парк. Лёва радостно бегал между деревьями, кидался листьями. Ася шла рядом с Никитой и впервые за долгое время не ощущала между ними стены.
Когда они вернулись домой, Ася села за блокнот. Она давно мечтала вернуться к рисованию. Когда-то это было её — до ребёнка, до брака, до стирки-ужина-собраний. Она достала карандаши. Начала с простого — наброска Лёвы с игрушкой. Линии выходили неуверенно, но внутри было тепло.
Никита заглянул через плечо:
— Ты снова рисуешь?
— Пытаюсь.
— Получается красиво. Я и не знал, что ты так умеешь.
— А я забыла, что умею.
Он ничего не сказал, только поцеловал её в висок и ушёл на кухню варить чай.
В понедельник Ася пошла в школу к Лёве — родительское собрание. Всё прошло как обычно, но в конце учительница вдруг задержала её:
— У вас очень чуткий мальчик. Он недавно сказал одну фразу, которая меня тронула.
— Какую?
— «Я больше не боюсь, что мама будет грустная. У неё теперь другое лицо».
Ася не смогла ответить. Просто кивнула. Вышла на улицу, прижала ладонь к лицу. И заплакала. Но это были другие слёзы — не от обиды, а от чувства, что её усилия заметны. Что Лёва чувствует: мама вернулась. Не та, прежняя. А настоящая.
Однажды вечером позвонила Анна Фёдоровна.
— Я тут шаль связала. Для Лёвы. Можно пришлю?
— Конечно.
— И… прости, если что не так.
— Всё хорошо. Правда.
Они говорили коротко. Но между ними уже не было напряжения. Только понимание, что дальше будет по-другому. Без давления. Без игры в «кто главнее».
В выходные Ася снова встретилась с Иркой. Они пили кофе, ели эклеры. Смеялись.
— Ну что, как твой фронт?
— Пока затишье. Но я — в броне. Только не от злобы, а от любви к себе.
— Сильно сказала, — усмехнулась Ира.
— Знаешь, что я поняла? — Ася наклонилась ближе. — Мы, женщины, всё время боимся быть «не такими». Мягкими — плохо, жёсткими — тоже. Молчим — слабые, говорим — стервозные. А на самом деле, быть собой — это и есть сила.
— Вот. Именно.
Вечером, укладывая Лёву, Ася вдруг услышала:
— Мам, а ты счастливая?
— А ты?
— Я — да. А ты?
Она замолчала. Потом обняла его крепко.
— Наверное, да. Потому что я теперь точно знаю — что для меня важно.
— А я знаю, что ты моя. Навсегда.
Он уснул, уткнувшись ей в плечо.
А она долго сидела рядом. Смотрела на него. И думала:
«Я прошла этот путь. Не без боли. Не без ошибок. Но теперь я умею говорить. Умею быть. И мне — достаточно».
Через неделю Ася услышала, как Никита говорил по телефону с матерью. Он не прятался в комнате, не шептал, как раньше. Наоборот — говорил спокойно, уверенно:
— Мам, если хочешь заехать — приезжай. Но только в гости. Мы договорились с Асей: у нас теперь другие правила. Да, я тебе верю, но мне важно, чтобы она чувствовала себя спокойно. Да, и ты — тоже. Просто по-другому.
Ася услышала и не вмешалась. Не из страха — из доверия.
Анна Фёдоровна приехала в воскресенье. С коробкой печенья и той самой шалью для Лёвы.
— Не знаю, пригодится ли, но… захотелось связать, — сказала она, протягивая.
— Спасибо, — ответила Ася. — Мы как раз собирались пить чай.
Всё прошло спокойно. Лёва радостно рассказывал про школу, про «пятёрку по математике», про рисунок, который учительница повесила на доску почёта.
Анна Фёдоровна смотрела, кивала, и в какой-то момент даже сказала:
— Это ты, Ася, его так вытянула. Умничка ты. Правда.
Это был не комплимент — признание. И Ася это почувствовала.
После ухода свекрови Ася и Никита остались на кухне. Он посмотрел на неё:
— Ты сегодня была очень… сильная.
— Я просто перестала бояться быть собой.
— Мне это нравится. Я хочу, чтобы ты никогда больше не пряталась.
— Я тоже.
Вечером Ася снова рисовала. На листе появилась фигура женщины, стоящей на балконе. Ветер треплет волосы, в руке — чашка чая. Лицо не разглядишь, но от рисунка веяло покоем.
Она подписала:
«Принята. Сама собой»
Через месяц Ася пошла на первое занятие в студию живописи. Ирка настояла:
— Иди. Это не про «надо». Это про «хочу».
В студии было тихо, пахло маслом и кофе. Ася села за мольберт и вдруг поняла:
— Я снова начала. Сначала. Но уже не с нуля — а с собой.