Мир Натальи всегда был соткан из нитей надёжности и предсказуемости. В свои тридцать семь она, юрист по образованию и призванию, жила размеренной жизнью. Её квартира, хоть и не огромная, но уютная, с широкими окнами, выходящими во двор, где весной цвели каштаны, была её тихой гаванью. Каждый предмет в ней – от старой, но любимой книги на полке до чуть потрёпанного дивана, пережившего не одну зиму – дышал историей. Наталья ценила эту стабильность, этот неспешный ритм, в котором каждый день был похож на предыдущий, но по-своему уникален. В нём было что-то успокаивающее, предвещающее счастье, которое вот-вот должно было случиться.
А счастье это имело имя – Алексей. Тридцать восемь лет, инженер-строитель, с лёгкой небритостью, делающей его чуть брутальнее, и глазами, в которых всегда танцевали весёлые искорки. С ним Наталья чувствовала себя не просто женщиной, а именно любимой женщиной. Той, ради которой он готов был сворачивать горы, поправлять ей одеяло по ночам и нести горячий чай в постель, когда она простужалась. Их отношения развивались медленно, но верно, как надёжный корабль, идущий к своей гавани. Они вместе прошли через многое — от общих выходных на даче до споров о цвете обоев в их будущем доме, от тихих вечеров с книгами до шумных посиделок с друзьями. Каждая такая мелочь, казалось, лишь укрепляла их связь, делая её нерушимой. Он был её опорой, её лучшим другом, её будущим.
Предложение руки и сердца прозвучало так, как Наталья мечтала – вечером, после ужина, под мягким светом торшера, когда они сидели на том самом диване. В руке у Алексея – крошечная бархатная коробочка, в глазах – серьёзность, смешанная с нежностью. Это было не просто обещание, это была клятва в верности, в желании провести остаток жизни вместе. Наталья тогда не могла сдержать слёз, это были слёзы чистого, неразбавленного счастья. Свадьба была назначена на конец лета, и подготовка шла полным ходом. Платье висело в шкафу, пузатые приглашения уже ждали своих адресатов. Все вокруг — и родители, и подруги — только и говорили о предстоящем торжестве. "Наконец-то, Наташа", — вздыхала мама, смахивая слезу. "Тебе пора уже обустраивать гнездо". И Наталья чувствовала, что она на правильном пути.
Но в этой картине почти идеального счастья была одна маленькая, еле заметная трещинка, которая, как оказалось, таила в себе бездну. Кира – младшая сестра, на четыре года моложе Натальи. Тридцать три, вечно юная, вечно ищущая себя, такая непоседа, что казалось, её никогда не поймать в одной точке. Наталья всегда была для неё опорой, старшей сестрой, которая и совет даст, и подставит плечо, и даже на работу устроит, если вдруг что. Кира же — вечный ребёнок, то ли от недостатка внимания в детстве, то ли от излишней свободы, которую Наталья всегда ей предоставляла. Она была тем самым ветерком, который врывался в Натальину размеренную жизнь, принося с собой то смех, то суету, то необъяснимую тревогу.
Кира часто бывала у них в гостях. Не то чтобы Наталья её приглашала каждый вечер, но сестра всегда знала, что дверь её дома открыта. "Ну куда я денусь? Это же Кира!" — улыбалась Наталья, когда Алексей подтрунивал над её сестринской всеядностью. Кира умела быть обаятельной – такой лёгкой, смешливой, с огромными блестящими глазами, которые, казалось, видят мир насквозь. Она то и дело задерживалась допоздна, то поболтать, то помочь с ужином, то просто посмотреть фильм.
Поначалу Наталья не придавала значения тому, как Алексей посматривал на Киру. Ну, сестрёнка, ну, красивая, чего такого? Мужчины всегда обращают внимание на ярких женщин. Тем более Кира, со всей её непосредственностью, могла легко разговорить любого, даже самого замкнутого человека. Но со временем эти взгляды стали дольше, эти улыбки – чуть шире, эти шутки – чуть интимнее. Алексей начал ей оказывать знаки внимания, которые казались странными. То он подаст ей пальто с какой-то излишней галантностью, то вдруг рассмешит её до слёз какой-то никому не понятной шуткой, то задержит взгляд, когда Кира будет рассказывать очередную свою безумную историю.
Наталья замечала. О, как же она это замечала! Каждая клеточка её тела кричала: «Что-то не так!». Но разум, упрямый и верный, отмахивался: "Да перестань! Это же Кира! Твоя родная сестра! Она никогда так не поступит. А Алексей? Он же любит тебя! Это просто дружеское внимание, не более того". Она гнала от себя эти мысли, как назойливых мух, убеждая себя, что это ревность, глупая и необоснованная. В конце концов, Кира всегда была частью их семьи. Да, младшенькая, требовавшая вечной опеки, но всё же – часть.
Она пыталась поговорить с Алексеем, осторожно, исподволь. "Тебе не кажется, что Кира стала слишком часто у нас бывать?" — как бы невзначай бросала она. Алексей отвечал ей с невозмутимым спокойствием, а иногда даже с ноткой раздражения: "Да что с тобой, Наташ? Она же твоя сестра! Ей, наверное, просто скучно. А мы что, чужие для неё?" Он всегда находил слова, чтобы её успокоить, уверить в своей преданности. И Наталья верила. Хотела верить. Верила, потому что не могла представить худшего.
А потом всё рухнуло. Не в один день, нет. Всё происходило медленно, постепенно. Алексей стал задерживаться на работе, оправдываясь срочными проектами. Совместные вечера стали реже, разговоры – короче. В его глазах погасли те искорки, которые когда-то так её притягивали. Он стал отстранённым, задумчивым. Наталья чувствовала, как между ними вырастает невидимая стена, как будто они говорили на разных языках. Она пыталась пробить эту стену, говорила с ним, спрашивала, что случилось, но он лишь отмахивался, ссылаясь на усталость или стресс.
И вот однажды, ровно через месяц после того, как Наталья впервые почувствовала неладное, он пришёл домой раньше обычного. Вошёл молча, не снимая пальто, и прошёл в гостиную. Наталья, стоявшая у плиты, почувствовала, как по спине пробежал холодок. Она вышла к нему. Он стоял посреди комнаты, не глядя на неё, с опущенными плечами.
— Наташа, — произнёс он, и её сердце сжалось от этого голоса, чужого, далёкого. — Нам нужно поговорить.
"О нет, только не это", — пронеслось у неё в голове. Она знала, что последует. Интуиция никогда не подводила её. Она села на диван, ощущая, как дрожат руки.
— Я... я ухожу, Наташа. — Он наконец поднял на неё глаза, полные какой-то мутной боли или, быть может, неловкости.
Мир поплыл перед её глазами. Воздух стал плотным, густым, его невозможно было вдохнуть.
— Уходишь? Куда? — её голос звучал так, будто он принадлежал не ей, а кому-то другому, далёкому и отстранённому.
— Я... к Кире.
Это было как удар под дых. Сильнее, чем если бы он просто ударил её кулаком. Она почувствовала, как её тело обмякло, как будто все кости вдруг исчезли. Кира. Её Кира. Младшая сестрёнка.
Наталья даже не кричала. Не плакала. Внутри наступила оглушительная пустота. Она смотрела на него, на человека, который ещё вчера был её будущим, а теперь стоял перед ней, как палач, рубящий её жизнь на части. Он что-то ещё говорил, оправдывался, лепетал о "неожиданных чувствах", о том, что "так получилось", о "страсти, которую невозможно было сдержать". Но Наталья уже не слышала. Она видела только его глаза, отводящие взгляд, и понимала, что всё кончено.
Свадьба была отменена. Кольцо, купленное с такой любовью, лежало на столе, холодное и безмолвное. Жизнь, которую она так тщательно выстраивала, рассыпалась в прах.
Следующие недели, а потом и месяцы, слились для Натальи в один сплошной, серый мазок. Она впала в глубокую депрессию, такую, что порой ей казалось, будто мир вокруг потерял все краски, а звуки стали приглушёнными, словно через вату. Ей было физически больно дышать, а сердце, казалось, превратилось в тяжёлый камень, который давил на грудь. Утром она заставляла себя встать с кровати, но каждый шаг отдавался такой усталостью, будто она пробежала марафон. Еда казалась безвкусной, музыка – чужой, а книги – бессмысленными наборами слов. Она перестала отвечать на звонки подруг, перестала выходить на улицу, если в этом не было крайней необходимости. Работа, её любимая работа, превратилась в пытку, и она брала больничный за больничным.
Родители, узнав о случившемся, пытались "не лезть", как они это называли. Мама звонила каждый день, её голос дрожал от беспокойства, но она не знала, что сказать. "Ну что, доченька, как ты там? Держись, Наташенька. Время лечит, знаешь". Папа, как всегда, был более сдержан, но по его натянутому молчанию Наталья понимала, что он переживает не меньше. Он лишь раз сказал: "Наташ, если что – мы всегда рядом. Но решать тебе". Их попытки помочь были искренними, но бессильными перед её горем. Они не могли залезть в её душу и вытащить оттуда эту ноющую боль, это чувство чудовищного, всепоглощающего предательства, которое жгло её изнутри.
Кира же – Кира вообще не выходила на связь. Ни звонка, ни сообщения, ни попытки объясниться. Как будто её никогда и не существовало. Эта тишина была хуже криков, хуже упрёков. Она говорила о полном отсутствии совести, о трусости, о пренебрежении. Наталья, порой, пыталась себе представить, что происходит в Кирыной голове, но не могла. Только тупая боль и пустота.
Шли недели. Однажды утром, когда солнечный луч пробился сквозь шторы и осветил пылинки, танцующие в воздухе, Наталья почувствовала лёгкий укол чего-то вроде раздражения. Ненависть к Алексею и Кире, глубоко затаившаяся, начала уступать место усталости от самой себя. От этой слабости, от этой боли, которая, казалось, никогда не закончится. "Хватит", — прошептала она себе, и этот шёпот был едва слышным, но твёрдым. "Хватит. Ты не можешь вот так просто угаснуть".
Первым шагом был санаторий. Мама, видя её состояние, настояла: "Наташа, тебе нужно сменить обстановку. Хотя бы на пару недель. Отдохни от всего". Наталья согласилась, больше из отчаяния, чем из надежды. Она выбрала небольшой, тихий санаторий где-то под Рязанью, окружённый сосновым лесом, с чистым воздухом и возможностью подолгу гулять. Ей хотелось уехать подальше, туда, где никто не знает её истории, где не будет жалостливых взглядов и вопросов.
Первые дни в санатории были тяжёлыми. Чужие лица, незнакомая еда, процедуры, казавшиеся бессмысленными. Она продолжала чувствовать себя загнанной в угол, но свежий воздух и бесконечные прогулки по лесу медленно, но верно, начинали своё дело. Она ходила, почти не замечая дороги, пока ноги не начинали гудеть, а лёгкие не наполнялись запахом хвои и влажной земли. И только когда наступала полная физическая усталость, голова, забитая тяжёлыми мыслями, немного прояснялась.
Однажды, во время утренней прогулки, она остановилась у ручья. Вода журчала, переливалась на солнце, и вдруг Наталья почувствовала лёгкость. Это было странно, почти пугающе. Она посмотрела на свои руки, на рябь воды, и впервые за долгое время поймала себя на мысли, что ей не больно. Просто... тихо. Внутренняя тишина, которая не была отчуждённостью, а скорее – умиротворением. И вдруг она улыбнулась. Сама себе, солнцу, ручью. Эта улыбка была слабой, неуверенной, но настоящей. Спустя недели мучений, она наконец-то почувствовала себя живой.
В санатории Наталья стала посещать занятия по йоге, ходила на массаж, плавала в бассейне. Она начала читать. Сначала с трудом, потом с жадностью, поглощая одну книгу за другой, уходя с головой в вымышленные миры. Она даже познакомилась там с одной женщиной, Ириной, почти её ровесницей, которая тоже переживала сложный период в жизни. Они часами разговаривали, делясь своими историями, поддерживая друг друга. Ирина была такой лёгкой, такой мудрой, что рядом с ней Наталья чувствовала, как её собственные раны потихоньку затягиваются.
— Знаешь, Наташ, — сказала Ирина однажды, глядя на закат над лесом. — Жизнь — это не только то, что с нами происходит. Это ещё и то, как мы на это реагируем. Ты сильная. Я вижу это.
Эти слова запали Наталье в душу. Она сильная. Она справится.
Вернувшись из санатория, Наталья была другой. Не полностью исцелённой, но уже не той раздавленной женщиной, какой уехала. Она постриглась, сменила причёску, обновила гардероб, выбросив все вещи, которые напоминали ей о прошлом. Она начала бегать по утрам, вернулась к тренировкам в спортзале. Её взгляд стал яснее, походка – увереннее. Она училась жить заново, собирая себя по кусочкам.
И вот, когда она уже почти смирилась с мыслью, что ей придётся снова выстраивать свою карьеру на прежнем месте, раздался звонок. Предложение о работе. От крупной международной фирмы. В другом городе. В Москве.
Это было как знак свыше. Как будто сама судьба подталкивала её к новому этапу. Наталья долго думала. Оставлять налаженный быт, родителей, немногочисленных друзей? Начинать всё с нуля? Но внутри что-то подсказывало: "Это твой шанс. Твой шанс сбежать от прошлого, от этой боли, от этих воспоминаний".
И она приняла его. Собрала вещи. Продала квартиру, купив небольшую, но светлую студию в новом районе Москвы, с огромными окнами и видом на огни ночного города. Прощание с родителями было трогательным. Мама плакала, обнимала её крепко-крепко. Папа, как всегда, был немногословен: "Удачи тебе, доченька. Мы гордимся тобой".
Переезд в Москву был самым трудным, но и самым важным шагом. Огромный, шумный город принял её в свои объятия, предлагая бесчисленные возможности. Наталья с головой ушла в работу. Проекты, переговоры, командировки – всё это занимало её мысли, не оставляя места для пустых переживаний. Она быстро освоилась, её профессиональные навыки оказались востребованными, и вскоре она стала ценным сотрудником.
Жизнь в новом городе, без призраков прошлого, без болезненных воспоминаний о каждом уголке, где когда-то была счастлива, начала приносить истинное спокойствие. Она открывала для себя новые места, новые впечатления. Ходила в театры, музеи, на концерты. Знакомилась с новыми людьми, хотя пока ещё не заводила глубоких дружеских связей. Это было время самопознания, время для себя, для того, чтобы заново обрести внутреннюю тишину и покой. Дни, наполненные смыслом, сменяли друг друга. Она больше не чувствовала себя жертвой, а победительницей, выстоявшей в битве со своей болью.
Прошло полгода. За это время Наталья ни разу не слышала о Кире. Ни звонка, ни сообщения, ни случайно подслушанной новости от общих знакомых. Она почти забыла о её существовании, вычеркнула её из своей жизни, как вычёркивают ненужные строки из старой тетради. Её новая жизнь в Москве, наполненная работой, новыми знакомствами и тихим, умиротворяющим одиночеством, полностью поглотила её. Она научилась ценить каждый момент, каждый свой вздох, каждый солнечный луч, проникающий в её уютную студию.
Был промозглый осенний вечер. За окном шумел дождь, стекая по стёклам, размывая огни вечернего города в причудливые пятна. Наталья только что вернулась с работы, скинула пальто, поставила чайник. Она любила такие вечера – тихие, располагающие к размышлениям, к чтению любимой книги под тёплым пледом. Казалось, ничто не могло нарушить эту идиллию.
И тут раздался звонок в дверь. Неожиданный, настойчивый, режущий тишину. Наталья вздрогнула. Кто бы это мог быть? В это время к ней никто не приходил без предупреждения. На мгновение мелькнула мысль о курьере, но слишком уж настойчиво трезвонил звонок. С лёгким сердцем, но всё же с долей любопытства, она подошла к двери и посмотрела в глазок.
Сердце пропустило удар. Словно по мановению волшебной палочки, весь её тщательно выстроенный мир пошатнулся. На пороге стояла Кира.
Её Кира. Младшая сестрёнка. Но какая! Наталья едва узнала её. Раньше Кира всегда была воплощением яркости, лёгкости, даже какой-то небрежной элегантности. А сейчас... Сейчас она стояла перед ней, вся промокшая до нитки, волосы прилипли к лицу, тушь потекла по щекам, размазывая черные полосы. Глаза были опухшими и красными от слёз, губы дрожали. На ней было какое-то старое, потрепанное пальто, которое явно ей было не по размеру. Она выглядела так, будто только что вынырнула из какого-то страшного сна. Или, скорее, из ада.
Наталья стояла, прижавшись к двери, не в силах пошевелиться. Внутри всё сжалось. Это было не злорадство, нет. Это была какая-то дикая, животная жалость, смешанная с обрывками старой, почти забытой боли.
Кира подняла на неё заплаканные глаза. Её губы задрожали, и она смогла лишь выдавить:
— На... Наташ...
Её голос был хриплым, слабым, едва слышным сквозь шум дождя. Она выглядела настолько несчастной, что даже старые обиды на мгновение поблекли. Наталья медленно отворила дверь, делая лишь небольшой проём. Она не пригласила её войти. Просто смотрела.
Кира сделала шаг вперёд, словно хотела рухнуть в её объятия, но остановилась, чувствуя невидимую стену, возведённую между ними.
— Я... я не знаю, что сказать, Наташ, — начала она, и каждое слово давалось ей с трудом. — Я... я пришла к тебе...
Её голос прервался, и она разрыдалась, закрыв лицо руками. Рыдания были такими горькими, такими отчаянными, что у Натальи защемило сердце. Она продолжала стоять молча, давая сестре выплакаться. Шум дождя заглушал её всхлипы.
Наконец, Кира подняла голову, её лицо было искажено от боли.
— Алексей... Он ушёл, Наташ, — прошептала она, и эти слова были словно ледяные брызги, упавшие на раскалённую рану. — Он ушёл от меня. К другой. Сказал, что я ему надоела. Что я слишком... слишком много от него требую.
Наталья не могла произнести ни слова. Она просто смотрела на свою сестру, на эту когда-то яркую, самонадеянную Киру, которая теперь стояла перед ней разрушенной, сломленной. Ей казалось, что её собственный кошмар повторяется, но на этот раз — с её сестрой в главной роли. Это была жестокая ирония судьбы.
— Он... он просто исчез. — Кира продолжала, её голос был полон отчаяния. — Вчера вечером собрал вещи и ушёл. Сказал, что у него новая жизнь. И я... я осталась ни с чем, Наташ. Совсем ни с чем. У меня ничего нет. Ни денег, ни работы. Никого.
Она сделала ещё один шаг, её глаза умоляюще смотрели на Наталью.
— Ты всегда была лучше меня, Наташ. — Её голос дрожал, и она почти кричала сквозь слёзы. — Всегда! Умнее, красивее, спокойнее. Всегда всё делала правильно. А я... я вечно гналась за каким-то призрачным счастьем. Я просто хотела, чтобы хоть раз кто-то выбрал меня... чтобы на меня обратили внимание. Чтобы хоть раз я не была в твоей тени!
Эти слова ударили Наталью прямо в сердце. Ненависть? Злорадство? Нет. Только опустошение. И какая-то глухая, вселенская усталость. Она видела перед собой не просто сестру, которая её предала, а несчастную, потерянную женщину, которая сама оказалась жертвой собственного выбора.
— Я знаю... — Кира опустилась на колени прямо на промокший от дождя порог, обхватив руками колени. — Я знаю, что я сделала. Я разрушила всё, Наташ. Твою жизнь. Нашу семью. Я... я никогда не смогу себя простить. Прости меня, Наташ. Прости! Я такая дура! Такая идиотка!
Её тело сотрясалось от рыданий. Она выглядела такой маленькой, такой беззащитной, в своём промокшем, нелепом пальто, под дождём, который всё лил и лил, словно смывая с неё все грехи. Наталья смотрела на неё, и в её памяти всплывали обрывки воспоминаний: вот маленькая Кира, смеющаяся на качелях, вот она, упрямая и надутая, когда Наталья отбирает у неё конфету. И вот она, эта же Кира, на пороге её дома, разбитая и униженная.
Наталья не могла ничего сказать. Она просто наблюдала. Её лицо оставалось спокойным, бесстрастным, как гладь озера. Но внутри неё бушевал целый вихрь эмоций – от остатков обиды до щемящей жалости. Но главное, что она чувствовала, это была тишина. Та самая внутренняя тишина, которую она так долго искала. Она поняла, что за эти полгода, что она выстраивала свою новую жизнь, она действительно изменилась. Изменилась настолько, что даже такой удар, как возвращение Киры, уже не мог выбить её из колеи.
Наталья слушала молча. Дождь барабанил по карнизу, по крыше, по земле, создавая монотонную, усыпляющую мелодию. Каждое слово Киры, пропитанное болью и отчаянием, отзывалось в ней эхом, но уже не причиняло прежней невыносимой боли. Она просто стояла и смотрела, как Кира сидит на мокром пороге, сгорбившись, как старый, промокший воробей, и плачет, не стесняясь, не пытаясь скрыть своих слёз.
И в этот момент, когда Кира, обессилев, лишь всхлипывала, уткнувшись лицом в колени, Наталья почувствовала, как что-то внутри неё окончательно распрямилось. Не было ни гнева, ни злорадства. Только спокойствие. И странное, почти вселенское сострадание к этой несчастной, заблудшей душе.
— Встань, Кира, — сказала Наталья. Её голос был ровным, без единой нотки осуждения или торжества. В нём была лишь тихая усталость и безграничная, почти материнская, печаль. — Ты вся промокла.
Кира медленно подняла голову, её глаза были красными и опухшими, но в них мелькнула искорка надежды. Она неуверенно поднялась на ноги, шатаясь, как тростинка на ветру. Она стояла перед Натальей, вся её поза выражала покорность и мольбу.
Наталья посмотрела на неё. И тут слова, которые долго зрели в её душе, сами собой вырвались наружу, словно родниковая вода.
— Я простила тебя, Кира. — Голос Натальи был твёрд, но в нём не было ни капли жесткости. — Простила ещё тогда. В тот самый день, когда Алексей сказал, что уходит. Мне было больно, очень. Я думала, что не переживу этого. Но... я справилась. Я научилась жить заново. Без тебя. Без него.
Она сделала паузу, давая своим словам пропитаться. Кира смотрела на неё широко раскрытыми глазами, не смея перебить.
— Но доверие, Кира, — продолжила Наталья, и вот тут в её голосе появилась еле заметная, едва уловимая нотка горечи, — доверие не возвращается. Оно как разбитая ваза. Ты можешь склеить её, но трещины всё равно останутся. И она уже никогда не будет такой, как прежде. Ты сломала то, что строилось годами. Между нами. Между тобой и родителями.
Кира вздрогнула, будто её слова были ударами. Она опустила взгляд, её губы снова задрожали.
— Я... я понимаю, — прошептала она. — Я не жду, что ты меня сразу примешь. Я просто хотела, чтобы ты знала, как я раскаиваюсь. Как мне больно...
— Заботься о себе, Кира. — Наталья протянула руку и еле заметно, почти невесомо, коснулась Кирыного плеча. Это был единственный жест, который она позволила себе. — Это единственное, что я могу тебе пожелать. Начни с себя. Построй свою жизнь. Без оглядки на других. Без желания что-то доказывать.
Она отняла руку. Кира стояла, не шевелясь, словно статуя из льда, под дождём, который смывал с неё не только тушь, но и, возможно, часть её прежнего эго. Её лицо было бледным, глаза всё ещё полны слёз, но в них уже не было прежнего отчаяния. Было что-то вроде понимания. Или смирения.
— Прощай, Наташ, — тихо сказала Кира. Она повернулась и медленно, будто старая, усталая женщина, побрела по лестнице вниз, к выходу. Её шаги были тяжёлыми, неуверенными, растворяясь в шуме дождя. Наталья смотрела ей вслед, пока её фигура не скрылась за поворотом.
Наталья глубоко вдохнула. Воздух казался свежим и чистым, несмотря на влажность. Она медленно, очень медленно закрыла дверь. Не со злостью, не с триумфом. Просто закрыла. Заперла мир своего прошлого на замок, чтобы он больше не проникал в её настоящее.
На её лице было спокойствие. Не напускное, не вымученное, а истинное, глубокое спокойствие человека, который прошёл через ад и вышел оттуда победителем. В глазах – зрелость. Та самая зрелость, которую дарят только пережитые страдания и обретенное прощение. Она больше не была той наивной, доверчивой Наташей, чья жизнь могла быть разрушена одним словом. Нет. Теперь она была другой. Сильной, мудрой, самодостаточной.
Она повернулась от двери и прошла в гостиную. На столике, рядом с чашкой ещё не остывшего чая, лежал документ – тот самый контракт от международной фирмы. Его плотные листы приятно шуршали. Наталья села в своё любимое кресло, взяла чашку, сделала глоток. Горячий чай обжигал язык, но был так приятен.
Она посмотрела на контракт, на свой рабочий стол, где лежали книги, блокноты, ручки. На этот её новый мир, созданный своими руками, своим упорством, своей верой. И на её лице появилась лёгкая, почти незаметная улыбка. Это была улыбка человека, который обрёл себя. Улыбка, полная мира и тихого, неизбывного счастья. Она больше не ждала, что кто-то сделает её счастливой. Она сама была источником своего счастья. И это было величайшее открытие её жизни.