– Марин, я только на время, пока восстановлюсь после операции. – Свекровь смотрела честными, круглыми, как пуговицы, глазами. – Ну, максимум пару недель. У вас же есть раскладной диван?
Марина молча кивнула. А что она могла сказать? Это же мать её мужа, святая женщина, у которой «нога чуть не отвалилась, а ты, бессердечная, даже внука не пускаешь попрощаться!».
А на самом деле — обычный артроз. Да, больно. Но разве в этом виновата двушка на первом этаже, где и так трое человек живут как селёдки в банке?
Прошло две недели. Потом месяц. Потом полгода. Диван уже сдулся в районе спины, как патриотизм на корпоративе. А Алевтина Петровна всё не уезжала.
– Ну куда я поеду? – спрашивала она мужа Марины, Витю. – Там соседи шумят, здесь я хоть с семьёй. Тем более Марина мне как дочка. Не выгонит же, правда?
Марина ничего не сказала. Ни «да», ни «нет». Просто накапала себе валерьянки. Потому что и в туалет — по расписанию Алевтины Петровны, и завтрак — строго с яичницей на её чугунной сковороде, и телевизор вечером – «Пусть говорят». Хотя больше хотелось посмотреть, чтобы они помолчали.
Поначалу Марина пыталась обозначить, как ей комфортно:
– Алевтина Петровна, мне бы с подругами встретиться…
– Конечно, иди, ты же не чужая. Ой, только ненадолго, а то у мальчика температура 37.1 — как ты его так оставляешь?!
Потом перестала. Потому что у свекрови был дар: делать так, чтобы ты сам себя чувствовал виноватым, даже если просто дыхнул.
Марина работала бухгалтером. Удалёнка, отчёты, и эти вечно орущие сводки по Zoom’у: «Почему вы неправильно пробросили накладную?!» – и всё это под звуки, как Алевтина Петровна гоняет шваброй ребёнка:
– Я ему говорю, не прыгай! А он прыгает! Что это за мать, если не может справиться с собственным сыном?
Марина наливала себе чай и молча думала, что она вообще-то не клялась «справляться» с посторонними женщинами в пижамах под леопарда.
Пик пришёл на третий месяц, когда свекровь решила, что раз живёт здесь, то и участвовать в семейных делах обязана. Утром в субботу она торжественно поставила на кухонный стол икону. Прямо рядом с чайником. И сказала:
– Тут будет красный угол. Тебе же не жалко, Марина?
Марина молча переставила икону за холодильник, где она провела следующие три месяца в соседстве с банкой с сушёным розмарином.
Ты ж сама говорила — я тебе как мать, – повторяла Алевтина Петровна, когда Марина не пускала её на родительское собрание.
– А я — тебе как дочь, значит? – спрашивала Марина.
– Конечно. Своих же не бросают. И в дарственной, между прочим, я не против бы фигурировать…
Вот тут у Марины дёрнулось веко. Как дарственная? Какая? На что?
Оказалось, Алевтина давно рассказывает соседям, что квартиру ей подарят, потому что она «не чужая» и «всегда всем помогала». Муж тоже бубнил что-то в духе: «Ну ты же говорила, мама тебе как своя…»
– Единственное, чего я от тебя ждала — что ты сам мусор вынесешь. И то напрасно.
На следующее утро она пошла в МФЦ. И выяснила удивительное: квартира, в которой она вкалывала, мыла, варила, жила с мужем и сыном – всё ещё муниципальная. А прописана там только она с ребёнком. Витя – по старой привычке числился у матери. А Алевтина, та вообще – временная регистрация по просьбе сына.
Марина стояла у окна МФЦ и думала. Впервые за долгое время ей было… смешно. По-хорошему. Как в комедии с подленьким антагонистом, который в конце скользит на банановой кожуре.
Через две недели она оформила заявку на приватизацию. В одиночку.
Через месяц — переоформила все коммунальные счета на себя.
Еще через неделю – с добрым лицом сказала свекрови:
– Алевтина Петровна, у нас в квартире будет ремонт. Из ЖЭКа сказали, всем временно освободить помещение.
– Что? Какой ремонт? – нахмурилась та.
– Сантехника, стены, вентиляция. Масштабно. А вы же у нас человек пожилой, вам лучше быть в покое. Поживите пока у себя, на прежней квартире. Ну, или к младшему сыну съездите.
– Да как же я одна… У меня же нога…
– Ну вы же восстановились уже. Да и говорили, что сами всё делаете. Вы же не чужая — как родная. Родные справляются. Правда?
Мужа она отправила с матерью.
– Ты же сам говорил: мама тебе ближе всех. Вот и поживи с ней. А я пока побуду одна.
Он ушёл, захлопнув дверь, но уже вечером прислал фото: они с Алевтиной смотрят сериал про медсестёр. Она под одеялом, он – рядом. Сидят как два студента, которым не хватило общаги.
Марина впервые за два года осталась дома одна. Настоящая тишина звенела, как музыка.
Она заказала себе пиццу. Надела самый несексуальный, но тёплый халат. И посмотрела сериал с наушниками. В 2:00 ночи. На полном звуке.
На следующий день выпила кофе в одиночестве, не выслушивая, что «с молоком вредно».
Через месяц она подала заявление на развод. Без скандала. Без истерик. Просто раздел имущества. Но… так как квартира теперь принадлежит ей — «делить» там оказалось нечего.
Муж попытался что-то сказать, но Марина перебила:
– Я не против, чтобы ты иногда забирал сына. Только без мамы. И без икон.
Праздники она впервые провела в родительском доме. Тепло, уютно. Без перфомансов.
А на восьмое марта отправила себе букет. Просто чтобы было красиво.
————
Витя написал: «Мама хочет вернуться, ей тяжело одной. Может, мы…»
Марина не ответила. Она сидела в кафе с ноутбуком. Писала статью «Как оформить приватизацию, если все уже сидят у тебя на шее».
И мысленно поднимала бокал за своё освобождение.