Двадцать лет я жил не с женой, а с памятником. Монументальная женщина по имени Лариса, моя законная супруга, была богиней из чистого, холодного мрамора, которой я имел честь служить постаментом. Я держал ее на своих плечах, пока она взирала на мир с высоты своего немыслимого величия, а я… я просто смотрел себе под ноги, чтобы не споткнуться и не уронить божество. А потом, на излете пятого десятка, я случайно споткнулся о простую человеческую улыбку и понял, что все эти годы тащил на себе не бесценную статую, а обыкновенный мешок с претензиями.
Служение в мраморном храме
Моя жена, Лариса, была не женщиной, а проектом. Проектом по достижению идеала, в котором все должно было соответствовать высочайшему стандарту, ее стандарту. Идеальный дом, похожий на операционную. Идеальные дети, одетые с иголочки и говорящие на двух языках с пяти лет. И, разумеется, муж, который должен был обеспечивать бесперебойную работу этого механизма.
Я был главным инженером, завхозом, казначеем и штатным психотерапевтом ее величества. Роль мужа в этом списке не значилась.
Я был для нее функцией. Функция «добытчик» включалась в девять утра и выключалась поздно вечером. Функция «домашний мастер» активировалась по выходным: повесить картину, починить кран, собрать очередной шведский шкаф, который, по мнению Ларисы, идеально вписывался в «концепцию нашей гостиной». Функция «водитель» работала круглосуточно.
Вот вам типичная зарисовка из нашей жизни.
Суббота.
Я, сорокапятилетний мужик, генеральный директор небольшой, но вполне успешной строительной фирмы, стою на стремянке под потолком и пытаюсь присобачить новую люстру. Люстра весит килограммов десять, сверкает хрусталем, как новогодняя елка, и стоит, как подержанный автомобиль.
Лариса стоит внизу, в позе фельдмаршала, принимающего парад. Руки скрещены на груди, подбородок задран, взгляд полон критического огня.
«Игорь, левее, — командует она. — Я сказала, левее! Ты что, не видишь, что она не по центру? У тебя с глазомером проблемы?»
Я, обливаясь потом, двигаю эту махину на сантиметр влево.
«Теперь слишком влево! Ты издеваешься? Я же тебе показывала! Вот, смотри!» — она тычет в потолок наманикюренным пальцем. — «Здесь должна быть центральная ось! Это же элементарно, Ватсон!»
Я молчу. Я давно научился молчать. Любое мое слово было бы интерпретировано как пререкание, как бунт на корабле. А бунты на нашем корабле подавлялись жестоко: ледяным молчанием на неделю, демонстративным страданием и телефонными жалобами её маме на то, какой у нее «нечуткий и неуклюжий муж».
«Ну что ты застыл? — не унимается она. — Время идет! У нас через два часа гости. Ты же не хочешь, чтобы они видели этот позор?»
Позор это я. Это моя неспособность с первого раза понять ее гениальный замысел. Я вкручиваю последний шуруп. Спускаюсь со стремянки. Спина ноет, руки гудят.
«Ну вот, другое дело», — бросает она, не глядя на меня, и уплывает в спальню выбирать наряд. Ни слова благодарности. Ни простого «спасибо». Зачем благодарить инструмент? Молоток же не благодарят за то, что он забил гвоздь. Он для этого и создан.
И так двадцать лет. Двадцать лет я жил с ощущением, что я вечный двоечник, который никак не может сдать экзамен. Я строил дома для чужих людей, руководил сотней мужиков, решал проблемы с поставщиками и заказчиками, а дома превращался в непутевого подростка, который опять что-то сделал не так. Я жил не с женой. Я жил с вечным прорабом на стройке моей жизни.
Почему мужик терпит?
Любой нормальный человек спросит: «А чего ты терпел, идиот?». Вопрос правильный. Я и сам себе его задавал каждую ночь, глядя в потолок. И находил тысячу причин.
Во-первых, дети. Сын и дочь. Классическая отмазка, знаю. Но когда ты видишь, как они растут, как ходят в школу, как радуются твоим подаркам на Новый год, мысль о том, чтобы разрушить этот их маленький, уютный мир, кажется кощунством. Ты думаешь, «Вот подрастут, тогда…». А они растут, а ты стареешь, и это «тогда» отодвигается все дальше, как линия горизонта.
Во-вторых, страх. Животный, мужицкий страх остаться в сорок пять лет одному. Кому ты нужен, потрепанный, с потухшим взглядом и привычкой извиняться? Начинать все с нуля? Знакомства, свидания… Господи, да от одной мысли об этом бросало в холодный пот. Проще было тянуть привычную, знакомую до каждого скрипа лямку. Здесь хотя бы все было предсказуемо.
В-третьих, общественное мнение. Все эти «надо сохранить семью», «мужчина глава, на нем ответственность». Наши родители, друзья… Все видели красивую картинку: успешный муж, красавица-жена, умные дети, большой дом. Разрушить это значило признать свое поражение. Признаться, что ты, Игорь, не справился. А мужик, как известно, не должен сдаваться. Мужик должен терпеть. Я и терпел.
Я пытался угодить. Покупал ей дорогие подарки, она принимала их как должное. Возил ее на курорты, она находила там тысячу недостатков.
Я пытался с ней говорить, объяснить, что мне не хватает простого тепла, уважения. Однажды я набрался смелости. Был какой-то юбилей нашей свадьбы. Я заказал столик в дорогом ресторане, купил огромный букет ее любимых белых роз.
«Ларис, — начал я, когда мы остались одни. — Я хочу поговорить. Нам… нам надо что-то менять. Я чувствую себя… одиноким рядом с тобой».
Она отпила шампанское и посмотрела на меня своим фирменным взглядом — взглядом энтомолога на неизвестное насекомое.
«Одиноким? Игорь, не говори ерунды. У тебя есть все. Дом, семья, работа. Другие мужчины о таком только мечтают. Ты просто устал. Не придумывай проблем там, где их нет».
И все. Разговор был окончен. Мои чувства, мои переживания были списаны на «усталость» и «ерунду». Она обесценила все, что кипело у меня внутри, одним щелчком пальцев.
После этого я больше не пытался. Я понял, что разговариваю со стеной. Красивой, идеально отштукатуренной, но глухой стеной. Мое выгорание достигло дна. Внутри образовалась выжженная пустыня.
Случайная капля воды в пустыне
Спасение пришло оттуда, откуда я его не ждал. Оно пришло в лице Анны.
Анна появилась в нашем финансовом отделе. Тихая, незаметная женщина лет сорока. Не красавица в глянцевом понимании этого слова. Никаких тебе ног от ушей и боевого раскраса. Простая стрижка, очки в тонкой оправе, мягкая улыбка и удивительно спокойные глаза. Она не пыталась привлечь к себе внимание. Она просто делала свою работу.
Мы столкнулись на общей кухне в офисе. Я, как обычно, хмуро заваривал себе кофе, мысленно прокручивая очередной неприятный разговор с Ларисой по телефону. Она потребовала, чтобы я немедленно сорвался с работы и отвез ее машину в сервис, потому что «там что-то стучит», а у нее маникюр.
«Тяжелый день?» — вдруг услышал я тихий голос.
Я обернулся. Это была Анна. Она стояла рядом с чайником и смотрела на меня с неподдельным сочувствием.
«Да как-то не задался с утра», — буркнул я, не ожидая продолжения. Обычно на этом все и заканчивалось.
«Бывает, — кивнула она. — У меня тоже иногда кажется, что весь мир против тебя. Хотите шоколадку? Говорят, помогает».
И она протянула мне дольку обычного молочного шоколада. Не из вежливости, не флиртуя. А просто так. Потому что увидела, что мужику хреново. Я опешил. Я двадцать лет не видел такой простой, бескорыстной доброты. Я взял эту шоколадку, как дикарь, впервые увидевший огонь.
«Спасибо», — выдавил я.
«Не за что», — она улыбнулась и ушла со своей чашкой чая.
А я остался стоять посреди кухни, с этой тающей во рту шоколадкой, и чувствовал, как по моей выжженной пустыне пробежала первая трещина. Что это было? Почему мне вдруг стало так… тепло?
Мы стали иногда пересекаться. На обеде, в курилке. Говорили о всякой ерунде: о погоде, о пробках, о новом фильме. Она никогда ничего не требовала, не оценивала, не критиковала. Она слушала. Просто слушала.
Однажды я, сам не зная почему, рассказал ей про свою давнюю мечту, собрать старый мотоцикл, который пылился в гараже. Я ожидал услышать что-то в духе Ларисы: «Зачем тебе этот хлам? Детство в одном месте заиграло?».
Аня дослушала и сказала: «Здорово! Это, наверное, так интересно, своими руками вернуть к жизни старую вещь. А какого он года?».
И в этот момент я понял. Я понял, что такое человеческий интерес. Не оценка, не критика, не совет, когда его не просят, а простое, искреннее любопытство к тому, что важно другому человеку. Я впервые за много лет почувствовал себя не функцией, а личностью.
Внутри меня началась гражданская война. Одна часть меня, привыкшая к рабству, кричала: «Ты предатель! У тебя семья, обязательства!». А другая, едва проснувшаяся, шептала: «А может, так можно жить? Может, бывает по-другому?». Этот шепот становился все громче.
Побег с каторги
Точкой невозврата стал день рождения нашего сына. Ему исполнялось восемнадцать. Я заморочился, как никогда. Купил ему в подарок хороший ноутбук для учебы, о котором он давно мечтал. Заказал его любимую пиццу, собрал его друзей. Вечер проходил отлично. Ребята шумели, смеялись. Я чувствовал себя счастливым отцом.
И тут вышла Лариса. Вся из себя королева-мать. Она окинула стол презрительным взглядом.
«Игорь, ты не мог заказать что-то более приличное, чем эта… плебейская еда? — прошипела она так, чтобы слышали все. — У твоего сына день рождения, а не сборище люмпенов».
Сын покраснел. Его друзья замолчали. Праздник был убит. Убит одной фразой.
В этот момент во мне что-то сдохло окончательно. Последний винтик, который держал эту конструкцию, сорвался с резьбы. Я посмотрел на униженное лицо своего сына и понял, что я не имею права больше подвергать его этому. Я не имею права показывать ему такой пример семьи.
Я взял её за локоть и грубо вытолкнул из комнаты сына.
Но праздник уже был испорчен. Ребята засобирались и быстренько разошлись.
Когда все ушли, я вошел в нашу спальню. Лариса сидела перед зеркалом, снимая макияж. Её лицо было похоже на морду разъяренного дракона.
«Я ухожу», — сказал я. Тихо, без надрыва.
Она даже не повернулась. «Не говори глупостей. Куда ты уйдешь? Иди лучше вынеси мусор, мальчики намусорили».
«Я. Ухожу. От тебя. Навсегда», — повторил я, отчеканивая каждое слово.
Вот тут она повернулась. В ее глазах было не горе, не сожаление, а холодная ярость. Ярость собственника, у которого из-под носа уводят его вещь.
«Куда ты пойдешь?! — зашипела она, вскакивая. — Кому ты нужен, старый неудачник? Ты без меня ноль! Ничтожество! Я всю молодость на тебя потратила, а ты?!»
Начался ее коронный номер. Обвинения, манипуляции, угрозы. Раньше я бы сломался. Начал бы оправдываться, что-то доказывать. Но не в этот раз. Я просто смотрел на нее, как на чужого человека.
«Я больше не хочу так жить, Лариса. Я устал быть твоим обслуживающим персоналом. Я хочу быть собой».
Я взял заранее собранную сумку со спортивными вещами и пошел к двери.
«Ты пожалеешь! Ты еще приползешь ко мне на коленях!» — кричала она мне в спину.
Я не обернулся. Я вышел из этого дома, из этого храма, из этой тюрьмы и впервые за двадцать лет вздохнул полной грудью. Ночь была прохладной, но мне было жарко. Я сел в машину, и руки сами набрали номер.
«Ань? Привет. Это Игорь. Извини, что поздно…»
«Что-то случилось?» — в ее голосе не было ни удивления, ни раздражения. Только спокойное участие.
«Я ушел от жены», — сказал я.
Она помолчала секунду. «Тебе есть где переночевать?»
«Да, — соврал я. — Я просто… хотел услышать твой голос».
«Держись, Игорь, — сказала она тихо. — Все будет хорошо».
И я ей поверил.
Жизнь после мрамора
Первый месяц на съемной квартире был похож на дембель. Ощущение нереальной, оглушительной свободы. Я мог разбросать носки. Мог есть яичницу прямо со сковородки. Мог смотреть футбол до двух часов ночи, и никто не пилил мне мозг. Это были мелочи, но из этих мелочей складывалось совершенно новое чувство — чувство хозяина своей жизни.
Мы с Аней начали встречаться. Осторожно, без резких движений. Мы просто проводили время вместе. Гуляли в парке. Ходили в кино на дурацкие комедии. Ездили за город. И я открывал для себя мир заново.
Оказалось, что можно пойти в магазин за продуктами, и это не будет похоже на спецоперацию по разминированию. Аня просто брала с полки то, что нужно, не сверяясь с каким-то высшим планом. Однажды я по привычке спросил: «Мы точно тот сыр берем?». Она посмотрела на меня с удивлением: «А какая разница? Этот тоже вкусный». И я чуть не расплакался прямо у прилавка. Какая, к черту, разница!
Оказалось, что можно приготовить ужин вместе, смеясь и толкаясь на маленькой кухне, и это будет не обязанность, а удовольствие. Лариса на кухню заходила только для того, чтобы дать указания. Аня чистила картошку, а я резал мясо, и мы болтали обо всем на свете.
Оказалось, что женщина может сказать «спасибо» за то, что ты принес ей чашку чая. Простое, обычное «спасибо». Я не слышал этого слова в свой адрес лет десять.
Самый показательный момент случился, когда у меня возникли серьезные проблемы на работе. Сорвался крупный контракт. Я пришел домой черный, как туча, готовый к любому сценарию, кроме хорошего. Лариса в такой ситуации сказала бы: «Я так и знала! Вечно у тебя все через одно место! Что теперь будет с нашими планами на отпуск?».
Я сел на кухне и молча смотрел в стену. Аня подошла, молча обняла меня сзади за плечи и постояла так минуту. Потом налила мне коньяку, села напротив и сказала: «Рассказывай».
И я рассказал. Про все. Про свою ошибку, про возможные последствия. Я ждал упреков, советов, оценок. А она просто слушала. Когда я закончил, она взяла мою руку в свои.
«Мы справимся, — сказала она. — Ты сильный. Ты все решишь. А я буду рядом».
Не «ты должен», не «что ты наделал», а «мы справимся». МЫ. В тот момент я понял, что такое любовь. Любовь это не когда на тебя смотрят сверху вниз, с пьедестала. Любовь это когда смотрят в одном направлении, держась за руки. Любовь это не служение божеству. Это партнерство двух равных, несовершенных, но живых людей.
Как не прос.....ть свою жизнь
Мужики, я не буду вам читать нотации. Я просто скажу, как есть. Если вы, приходя домой, чувствуете себя не хозяином, а прислугой, это не семья. Если ваши мечты и чувства высмеивают, это не любовь. Если вы постоянно должны что-то доказывать, это не отношения. Это каторга.
Не бойтесь что-то менять. Даже в 45, в 50, в 60. Страшно не уйти в никуда. Страшно остаться там, где вас нет. Где есть только ваша функция, ваша тень. Вы достойны уважения не потому, что приносите деньги или чините краны. Вы достойны его просто потому, что вы — человек.
Начните с уважения к себе. Перестаньте позволять вытирать об себя ноги. Иногда, чтобы построить что-то новое, нужно до основания разрушить старое. И поверьте, на руинах тюрьмы можно построить дом. Настоящий, теплый дом, где вас будут ждать не с инспекцией, а с улыбкой. Шанс есть у каждого. Главное, набраться смелости и сделать первый шаг за порог.
А квартиру я разменял. Ей - комнату на подселении, себе, сыну и дочери - по однушке. Вот пусть теперь поруководит самой собой.
Мужики, а у кого были такие истории? Сколько лет вы потратили на то, что уже не ваше? Дайте знать в комментах — пусть ваш опыт поддержит других.
Подпишитесь на канал, пообсуждаем нерадивых жён!