В конце сентября 1897 года Антон Павлович Чехов прибыл в Ниццу — точнее, 23-го числа. Приехал он на поезде из Биаррица вместе со своим другом и издателем Соболевским. Перед этим побывал в Париже, но хмурое осеннее настроение города его быстро прогнало. Атлантика в Биаррице тоже не вдохновила: ветер лютый, волны — как будто нарочно злобные. А ведь Чехов ехал на юг за солнцем и покоем.
Одетые в тёплые пальто, с зонтами и кучей чемоданов, два литератора прибыли на вокзал в Ницце. Их встретило ласковое солнце — +21,5 °C, как сообщил местный ежедневник. Багаж сдали в камеру хранения и пешком отправились до пансиона.
Шли они так: спустились по лестнице напротив вокзала, прошли вдоль нынешней улицы Дюранте, свернули направо на улицу Клемансо — и вот уже через 15 минут прибыли в «Русский пансион».
Номера, конечно, были заказаны заранее из Парижа. У Чехова — на втором этаже, просторный, окна на юг, ковёр на всём полу и кровать, как у Клеопатры. Во дворе пансиона — настоящие джунгли: пальмы, лимоны, апельсины и всякие экзотические растения. «Пальмы тут такие же высокие, как у нас тополя», — написал он сестре Маше.
Кухня — объедение. Настоящая русская повариха варит борщ и лепит пирожки. А цены — просто мечта: полное пансионное обслуживание всего за 11 франков в день.
Но и здесь не обошлось без маленькой драмы. Через несколько дней Чехов узнал, что его сосед фон платит за то же самое на два франка меньше. Это задело Чехова, и он устроил «тихую революцию». Сумел сбить цену на франк. Теперь платил десять. Победа!
Ницца на рубеже веков — курорт мирового класса
В конце XIX века Ницца была излюбленным местом для отдыха со всего мира — особенно зимой. Летом здесь почти пусто, зато с октября начинается активный сезон: театры, балы, приемы, газеты на всех языках. Почти два десятка изданий регулярно публиковали списки вновь прибывших иностранцев.
Среди князей и великих князей, вернувшихся в свои роскошные виллы, затерялся и Чехов. Его прибытие, возможно, осталось бы незамеченным, если бы 24 ноября газета Le Messager franco-russe не написала в рубрике «Список иностранцев»:
«Молодой и уже прославленный русский писатель Антон Павлович Чехов находится среди нас. От имени многочисленных поклонников мы желаем ему доброго пребывания».
На тот момент Чехову было всего 37 лет, но в России он уже давно был знаменит. Известность к нему пришла в 26, а Лев Толстой — человек капризный — относился к нему с редким для себя уважением и даже опаской. Это чего-то да стоит, особенно если учесть, что Шекспира Толстой считал посредственностью.
Во Франции его активно переводил и продвигал Дени Рош. Как раз к приезду Чехова печатали перевод повести Моя жизнь, а скандальные Мужики он только что закончил.
После газетной заметки «Русский пансион» стал местом паломничества. Все хотели посмотреть на автора Чайки. Чехов больше не мог скрыть ни своего местонахождения, ни имени.
«Я буду жить в Ницце каждую зиму!»
Первые впечатления Чехова от Ниццы — восторг. Осенью здесь — солнце с утра до вечера, ни облачка. В это же время в России — слякоть, холод и грязь по колено. Неудивительно, что Чехов чувствовал себя как в раю.
Он писал Маше и друзьям почти каждый день. Его письма — настоящая песня про солнце, море и расслабленную негу. Морем он, правда, особенно не восхищался — не его это стихия. Зато восторгался собственным гардеробом:
«Гуляю без пальто, в соломенной шляпе и без калош!»
В России калоши — обязательный, но жутко неудобный атрибут осени. А тут — настоящая свобода.
Под влиянием южного неба Чехов строит планы:
«Больше никогда, ни за что, не буду зимовать в Москве. Все мои зимы теперь принадлежат Ницце», — писал он своему другу и издателю Суворину.
Воплотил ли он это желание? Или это был просто восторг от новой жизни? Кто знает. Но ясно одно: Ницца очаровала Чехова с первого взгляда — и это была любовь, пусть и не вечная, но яркая.
Чехов: от врача с табличкой на двери — к всемирно известному писателю
Слава писателя свалилась на Чехова почти случайно. Начинал он с того, что писал короткие весёлые зарисовки в малоизвестные юмористические журналы. По профессии он вообще-то был врач. Со временем — врач по случаю, а писатель по призванию. Сам он любил повторять:
«Медицина — моя законная жена, а литература — любовница».
На его двери в московской квартире красовалась табличка:
«А.П. Чехов, врач общей практики».
Но за этой табличкой скрывался человек с тяжёлым диагнозом. Чехов болел туберкулёзом с юности — ещё с 15 лет, по словам врача. Однако он предпочитал делать вид, будто всё в порядке. Не говорил о болезни, не терпел, чтобы о ней говорили рядом. Хотя прекрасно понимал, что силы убывают.
И вот этот «безнадёжный» больной вдруг оживает под солнцем Лазурного берега. Чехов пишет:
«Я скачу, как молодой телёнок!»
И с радостью сообщает подруге-художнице:
«Кровохарканье прошло!»
Конец века был временем моды на солнце и море как универсальное лекарство. Тысячи людей с лёгочными болезнями ехали на юг Франции: в Ментон, в Ниццу, в Канны. Там лечились и русские, и англичане, и немцы — даже врачи, которые сами были больны. Например, врач Чехова, доктор Альтшуллер, тоже лечился в Ментоне.
Правда, как выяснилось позже, климатический курорт — это не панацея. Влажный воздух моря не так уж хорош для лёгких, как думали тогда. И хотя в начале состояние часто улучшалось, за этим следовали тяжёлые рецидивы. Ницца и Ментон того времени — это не только рай на земле, но и большие кладбища с надгробиями «солнечных пациентов».
Чехов не стал исключением. Уже в октябре, спустя пару недель после прибытия, у него начались новые приступы кровохарканья. Они длились три недели. Только к концу октября он упоминает об этом вскользь в письме подруге, мол, уже всё прошло и беспокоиться не о чем. Хотя в другом письме он просит срочно выслать из Москвы лекарство — Guajocoli carbonici, рецепт пишет сам. Сейчас это лекарство давно забыто, но тогда он в него верил.
К ноябрю стало хуже — он с трудом поднимался по лестнице и пересел в комнату на первом этаже. От лечения по-прежнему отказывался, врачей избегал, и над своей болезнью продолжал шутить. Только в декабре нехотя согласился не гулять в особо влажное время суток: с 15:30 до 18:00. В письме от 31 октября он пишет:
«Погода всё такая же волшебная. Солнце, тепло, тишина. Только сегодня немного ветрено. Здоровье — нормально. Два дня назад всё прекратилось. Три недели длилось — представляешь? Кровь шла, не сильно, но долго... Но я чувствовал себя так хорошо, что и внимания не обращал, писал себе спокойно. (Кстати, никому не говори, что я болею!)»
Несмотря на всё это, вера в исцеляющую силу юга была такой, что Чехов всерьёз начал мечтать о собственном доме на юге — сначала в Ницце, а потом в Ялте.
Друзья, встречи, русская Ницца
Зимой 1897–1898 годов Ницца буквально пленила Чехова. Вначале языковой барьер мешал ему заводить знакомства с местными, ведь по-французски он начал учиться только на месте. Поэтому сначала он общался в основном с русскими.
Скоро он сблизился с Максимом Ковалевским — профессором права, который жил в знаменитой вилле «Батавия» в Больё. В Москве его выгнали из университета за вольнодумство, но на Лазурном берегу он обосновался прочно. Его дом стал настоящим культурным центром: библиотека, экзотический сад, и всегда — открытые двери для писателей, художников, мыслителей.
Чехов ходил туда несколько раз в неделю, скучал, когда Ковалевского не было, радовался его возвращению. До Больё можно было доехать на одном из 60 (!) ежедневных поездов. Вилла встречала Чехова вкусной едой и весёлой компанией. А если здоровье подводило, Чехов приглашал гостей к себе в пансион — там беседы длились до 3–4 часов утра.
Сам пансион тоже был местом встреч. В тот же год там жили художники Яковлев и Браз (последний, кстати, написал портрет Чехова, который сам Антон Павлович счёл «не слишком удачным»), писатели Немирович-Данченко, Потапенко, Боборыкин, актёры будущего МХАТа, готовившие Чайку.
Рядом, на улице Мейербера, находился русский консулат. Вице-консул Юрасов был буквально очарован Чеховым, часто приглашал его в гости, кормил блинами и угощал французским вином. Чехов писал домой:
«Добрый Николай Иванович меня прямо балует!»
Ницца в ту пору почти не казалась русским «заграницей». Две русские церкви уже стояли — на улице Лоншан и на бульваре Царевичей. Были две большие русские библиотеки, книжный магазин, редакции газет и журналов, издательский дом господина Розанова, который первым получал новинки из России: Толстого, Чехова, все самые громкие имена.
Чехова в книжной лавке встречали особенно тепло. Не только потому, что он был писатель, но ещё и потому, что лечил мадам Розанову.
Часто его видели на улице Лоншан — он любил гулять по ней после утренней прогулки у моря, один или с Юрасовым. Шёл медленно, наблюдая за прохожими, вдыхая тёплый воздух южного города, так похожего на мечту.
Чехов на улицах Ниццы — взгляд со стороны
Какими были прогулки Чехова по Ницце? Жаль, что он сам почти ничего подробно не описал. В письмах — только мимолётные впечатления. Для него Ницца стала почти раем: тёплая, солнечная, с цветами и мягким воздухом. Он быстро освоился и даже в шутку писал:
«Город тут примерно как Таганрог. Я так привык, что готов выдвинуть свою кандидатуру на пост мэра!»
Но всё же, несмотря на чувство уюта и комфорта, он оставался наблюдателем.
Улица — как спектакль. Он сидел на Английской набережной, смотрел на море, читал газеты, грелся на солнце. Однако характеры прохожих не зарисовывал — не было у него такого желания.
Карнавал его забавлял:
«Начались музыкальные конкурсы. По улицам бродят два оркестра, шум, танцы, смех. Смотрю и думаю — какой же я был глупый до того, как начал ездить за границу!»
По вечерам его особенно трогали уличные певцы, которые выступали неподалёку от улицы Гуно. Хотя он дружил с самим Шаляпиным, местные уличные голоса казались ему куда трогательнее. Он даже язвительно пишет:
«Каждый день всё больше убеждаюсь: опера — не для русских. Мы хороши только в басах. А вообще, нам бы — торговать, писать, землю пахать, а не в Ла Скала ходить!»
Чехова впечатляла и вежливость французов, и аккуратность витрин, и улыбки на каждом шагу. Полушутя, полусерьёзно он писал:
«Я люблю культуру… Здесь даже корзинки на рынках ею пахнут. Даже собаки на улицах дышат цивилизацией…»
И всё же эта «цивилизация» вдохновить его не смогла. Его душа оставалась русской. Он чувствовал:
«Русский может по-настоящему творить только в России. В серую погоду, с унылой степью на горизонте…»
Когда московский журнал Космополис попросил его написать рассказ о жизни в Ницце, Чехов честно признался:
«Такой рассказ я могу написать только по воспоминаниям — уже из России. Я вообще пишу только по памяти. Мне нужно, чтобы тема отстоялась, отфильтровалась, чтобы осталась только суть».
В итоге от его ниццкого периода остались только письма — более 250 за две зимы. Ни одного полноценного рассказа. Впрочем, так часто бывает с русскими писателями. Даже если действия их произведений происходят за границей — герои всё равно остаются глубоко русскими.
Монте-Карло — игра, математика и немного азарта
Чехов не был домоседом. Он много путешествовал. За свою жизнь он успел побывать в Сингапуре, Японии, Индии, Цейлоне, Италии, Франции… И всё же почти нигде, кроме России, вдохновения не находил. Путешествия для него были скорее способом «перезагрузки», возможностью взглянуть на свою страну со стороны.
Вот и Монте-Карло — не для вдохновения, а для отдыха. Зимой 1897–1898 годов он бывал там очень часто, иногда по 4–5 раз в неделю, вместе с друзьями — Потапенко, Собролевским, Немировичем. Он не был азартным игроком, совсем не Достоевский. Скорее — наблюдатель и математик. В письме шутил:
«Я теперь думаю только цифрами!»
Иногда он возвращался в пансион с выигрышем — 50 или 100 франков. Иногда — без копейки. Они с друзьями обсуждали стратегии, составляли «систему» — вечерами, за столом, а наутро проверяли теории у рулетки.
Он писал:
«Из-за этих друзей я ничего не делаю! Каждый день — Монте-Карло. Потапенко мечтает уехать с миллионом, пока выиграл только 400 франков. До мечты далеко…»
Ещё одна история — про актёра Южина, который приехал из Москвы, чтобы выиграть денег на строительство театра. Не получилось — проиграл всё, включая мечту.
А Чехов… Чехов умел вовремя остановиться. Он приходил в казино, смотрел на людей, гулял среди столов, наблюдал, как страсти бурлят — и оставался в стороне. Он видел, как легко мечты превращаются в пыль.
Русская Ницца — столица зимнего блеска
В те годы Лазурный Берег уже был не британской, а скорее русской колонией. Роскошные виллы на Мон-Борон, в Симье, на Променаде принадлежали петербургским и московским богачам. На лето они уезжали в Россию, но все осень и зиму жили во Франции.
С собой они привозили шум, блеск, веселье и — деньги. Деньги, которые часто оставляли в Монте-Карло. А потом — уезжали в Россию, пополняли счёт, и возвращались… снова к рулетке.
Чехов всё это видел. Замечал и дам из его пансиона, одетых с иголочки, вечно скучающих и слегка надменных. Он смотрел на них и вздыхал:
«Боюсь, я и сам начинаю напоминать этих праздных барышень…»
Позолота Монте-Карло и горечь воспоминаний
Прошло время, и воспоминания о частых вылазках в Монте-Карло всё же нашли дорогу в одно из произведений Чехова. В повести «Рассказ неизвестного человека» анонимный герой вспоминает, как вслед за больной и скучающей подругой попал на Лазурный Берег. Он бродит по Ницце, заглядывает в казино Монте-Карло, сначала любуясь роскошью, а потом — с горечью замечает:
«Господи, сколько же русских денег навсегда осело на дне рулеточных столов!»
Эти слова — почти дословно мысли самого Чехова. Это единственное прямое воспоминание о Монте-Карло в его литературе. Но эта мысль пустила корни — и расцвела позже, в самом его последнем и, возможно, самом знаменитом произведении.
От Монте-Карло до вишнёвого сада
В пьесе «Вишнёвый сад», написанной незадолго до смерти в 1904 году, мы снова встречаем знакомую ноту. Завеса поднимается над крушением одной жизни. Русская барыня, её брат-игрок, дочь и слуга возвращаются в Россию из Ментон, разорённые до последнего гроша. Там, на юге Франции, у неё была вилла — но её пришлось продать, чтобы поддерживать привычный шикарный образ жизни. Теперь они снова едут в своё родовое поместье — Вишнёвый сад, чтобы «перезарядить кошелёк». Но дом уже выставлен на торги...
Начинается драма — лебединая песня русской аристократии, не заметившей, как уходит почва из-под ног.
Чехов — как пчела, собирающая воспоминания
Вот так Чехов и работал: как пчела, собирающая пыльцу с мельчайших деталей русской жизни. Или, если угодно, как антиалхимик — тот, кто превращает не золото в бессмысленный металл, а наоборот: меняет весь блеск и шум Монте-Карло на одну вечную, тихую пьесу, в которой звучит прощание с целой эпохой.