— Нет, Валентина Петровна, я вас уверяю, в этом нет никакой необходимости, голос Ольги звучал натянуто, как струна, готовая вот-вот лопнуть. Она прижимала телефон к уху плечом, одновременно помешивая соус в сотейнике. Аромат чеснока и базилика наполнял кухню, но она его почти не замечала, полностью поглощенная разговором. — У Марины прекрасное здоровье, она моложе меня. В прошлом месяце мы все вместе проходили диспансеризацию. Её анализы лучше, чем у космонавта.
На другом конце провода раздался тяжелый, мученический вздох. Такой вздох Валентина Петровна, её свекровь, отточила до совершенства. В нем слышались и вселенская скорбь, и упрек в черствости, и намек на то, что только она одна, мать, знает истинное положение вещей.
— Оленька, милая, что могут показать эти ваши анализы? — заворковала свекровь, и от этой приторной сладости у Ольги свело скулы. — Душа — вот что болит у моей девочки. Она такая ранимая, такая хрупкая. Вся в покойного отца. Ты же знаешь, как ей тяжело после... всего. Ей нужно море, солнце, соленый воздух. Чтобы нервы подлечить. Врач так и сказал: «Смена обстановки — лучшее лекарство».
Ольга с силой сжала ложку. «Врач! — мысленно передразнила она. — Какой еще врач? Тот самый, из интернета, который советует лечить мигрень подорожником?»
— Валентина Петровна, я понимаю вашу заботу, правда. Но мы с Алёшей только что закрыли кредит за машину. У нас сын в следующем году в институт поступает, репетиторы стоят целое состояние. Мы не можем сейчас...
— Так я же не у тебя прошу, — мгновенно перебила свекровь, и бархатные нотки исчезли, уступив место холодному металлу. — Я с сыном своим поговорю. Алёша — он добрый, он сестру в беде не оставит. Он помнит, что отцу обещал.
Телефон пискнул, оповещая о конце разговора. Ольга швырнула трубку на диванчик так, будто та была раскаленной. Всё. Вечер испорчен. Она знала, чем закончится этот разговор свекрови с сыном. Он закончится очередной дырой в их семейном бюджете и фотографиями сияющей Марины на фоне лазурного моря где-нибудь в Турции или, чем черт не шутит, на Мальдивах. «Для лечения нервов», разумеется.
Алексей вошел в квартиру через час, уставший после тяжелого дня. Он с порога уловил напряженную атмосферу. Ольга не выбежала встречать его, как обычно, с улыбкой и поцелуем. Она молча стояла у плиты, и её спина была прямой и жесткой, как у гвардейца на параде.
— Что-то случилось? — осторожно спросил он, снимая ботинки.
— Звонила твоя мама, — ровным голосом ответила Ольга, не оборачиваясь. — Переживает за бедную Мариночку. Говорит, у неё душа болит. Нужна срочная климатотерапия.
Алексей вздохнул. Он знал этот тон. Тон, предвещающий бурю. Он подошел к ней сзади, хотел обнять за плечи, но почувствовал, как она вся напряглась, и убрал руки.
— Оль, ну ты же знаешь маму...
— Я-то знаю, — резко повернулась она. В её глазах стояли злые слезы. — Я знаю твою маму, которая считает, что её сокровищу, тридцатипятилетней кобыле, всё должны. Я знаю твою сестру, которая за всю жизнь ни дня не проработала и разыгрывает из себя невинную овечку. Я одного не знаю, Алёша. До каких пор ты будешь это терпеть?
Он провел рукой по лицу, стирая усталость. Этот разговор был для них привычным, как смена времен года, но от этого не становился легче.
— Она моя сестра, Оля.
— А я твоя жена! А Никита — твой сын! — голос Ольги сорвался на крик. — Почему её «больная душа» для тебя важнее нашего будущего? Почему она должна лечить свои выдуманные хвори на море за наш счет, пока мы с тобой во всем себе отказываем? Ты видел её «Инстаграм»? Она в прошлом месяце на твои деньги, которые ты ей дал «на зубы», купила себе сумку, которая стоит как моя зарплата! А зубы, видимо, сами выросли, от святого духа!
— Я не слежу за её «Инстаграмом», — глухо ответил Алексей. Ему было стыдно. Стыдно и неловко, словно его поймали на чем-то неприглядном. Он знал, что Ольга права. В глубине души он всё понимал. Но между этим пониманием и действием лежала пропасть, вырытая много лет назад.
— А ты посмотри! Очень познавательно! — Ольга схватила свой телефон, быстро нашла нужный профиль и сунула ему под нос. — Вот, любуйся! «Девочки, побаловала себя новой сумочкой, мы же этого достойны!» А вот комментарий твоей мамы: «Красавица моя, доченька, радуй себя, ты заслужила!» Что она заслужила, Алёша? Чем?! Тем, что сидит на твоей шее с восемнадцати лет?
Алексей смотрел на глянцевое фото. Его сестра Марина, с безупречным макияжем и новой укладкой, кокетливо демонстрировала дорогую сумку в зеркале лифта какого-то элитного жилого комплекса. В её глазах не было и тени той «душевной боли», о которой так сокрушалась мать. Там было только самодовольство и уверенность в собственной неотразимости.
— Я поговорю с ней, — тихо пообещал он.
— Ты говоришь это уже десять лет, — горько усмехнулась Ольга. Она отвернулась к плите, давая понять, что разговор окончен. — Ужин на столе. Я есть не буду.
Алексей сидел на кухне один. В тарелке остывала паста, источавшая дразнящий аромат, но кусок не лез в горло. Он чувствовал себя раздавленным. Разрывался между двумя женщинами, которых любил: женой, его опорой, его тихой гаванью, и матерью, которая смотрела на него с немым укором, напоминая о долге.
Память услужливо подбросила картинку из далекого прошлого. Ему двадцать, Марине — пятнадцать. Они стоят у больничной койки, где лежит, исхудавший и бледный, их отец. Отец смотрит на него, Алексея, и слабым голосом говорит: «Ты теперь за старшего, сынок. Мать береги… и Маринку не бросай. Она хоть и выглядит бойкой, а внутри — хрустальная. Ты её опора».
Он тогда поклялся. И все эти годы держал клятву. Когда Марина после школы не захотела никуда поступать, сказав, что «ищет себя», он уговорил мать не давить на неё и стал давать ей деньги на карманные расходы. Когда она в двадцать пять со скандалом ушла от первого «мужа», с которым прожила полгода, он снял ей квартиру, чтобы она «пришла в себя». Когда она жаловалась на то, что не может найти «достойную» работу, потому что везде требуют опыт и унижают маленькой зарплатой, он просто увеличил ежемесячное пособие.
Он видел, как это не нравится Ольге, с которой он познакомился, когда ему было двадцать восемь. Ольга, выросшая в простой семье, где все работали с юности, не понимала этого. «Она же здоровая, молодая женщина! Почему она не может пойти работать кассиром? Или менеджером? Или хоть кем-нибудь?» — недоумевала она.
А он не мог ей объяснить. Не мог передать ей тяжесть той клятвы, данного умирающему отцу взгляда. Для Ольги это была просто блажь и инфантилизм. Для него — священный долг. Мать же умело этим пользовалась. Любая попытка Алексея намекнуть Марине на необходимость самостоятельности пресекалась на корню.
«Ты хочешь довести сестру до нервного срыва? — начинала причитать Валентина Петровна. — У неё тонкая душевная организация! Ты разобьешь ей сердце! Ты забыл, что обещал отцу?»
И он отступал. Снова и снова. Ему было проще дать денег, чем выдерживать этот двойной натиск — слезы сестры и упреки матери. Проще было поссориться с женой, которая всё равно потом остынет и простит, потому что любит. Но сейчас, глядя на экран телефона с самодовольной ухмылкой Марины, он впервые почувствовал не просто вину перед Ольгой, а жгучий, едкий гнев. Гнев на сестру, на мать, и больше всего — на самого себя. На свою слабость, которую он годами маскировал под благородным словом «долг».
Через пару дней Марина сама позвонила брату. Её голос был сладким, как патока, и звучал так, будто она вот-вот расплачется от переполнявших её нежных чувств.
— Алёшенька, привет, мой хороший! — пропела она в трубку. — Как ты? Совсем замотался, бедный мой. Я так за тебя переживаю.
— Привет, Марин. Нормально, — сухо ответил Алексей. Он сидел в машине, припаркованной у офиса, и смотрел на спешащих мимо людей. У каждого были свои дела, свои заботы. И только его сестра, казалось, жила в каком-то выдуманном мире, где все проблемы решаются одним звонком.
— Я тут с мамой говорила… — Марина сделала драматическую паузу. — Она так расстроилась из-за Оли. Говорит, Оля была так резка. Она же не понимает, Алёш. Она сильная, здоровая, а я… я чувствую себя такой разбитой. Каждое утро просыпаюсь, и никакой радости. Апатия. Врач говорит, это первые признаки депрессии. Срочно нужно к морю, на перезагрузку.
Алексей молчал, крепко сжимая руль. Он представил, как сейчас выглядит Марина: сидит в своей уютной, оплаченной им квартире, в модном спортивном костюме, и с самым несчастным видом разыгрывает этот спектакль.
— Марин, сколько тебе нужно? — спросил он напрямую, решив не ходить вокруг да около.
На том конце провода послышался вздох облегчения.
— Ой, Алёш, мне так неудобно тебя просить, ты же знаешь, — защебетала она. — Я нашла очень бюджетный вариант. Совсем не люкс, простой пансионат в Сочи, лечебный профиль. Там процедуры, грязи… Всё вместе, с перелетом, ну… тысяч сто пятьдесят. Я бы сама, честное слово, но ты же знаешь, как сейчас тяжело с работой. Никакой стабильности.
«Сто пятьдесят тысяч. Бюджетный вариант», — мысленно повторил Алексей. Это была почти трехмесячная зарплата Ольги. Это были деньги, которые они откладывали на летний лагерь для Никиты и на репетитора по английскому.
— Хорошо, — сказал он ровным, ничего не выражающим голосом. — Я переведу тебе деньги вечером.
— Алёшенька, ты мой спаситель! — взвизгнула Марина. — Я знала, что ты у меня самый лучший, самый понимающий! Я буду молиться за твое здоровье! Я привезу тебе и Олечке магнитики!
Когда разговор закончился, Алексей еще долго сидел в машине. Он не поехал домой. Он чувствовал, что если сейчас увидит Ольгу, то не выдержит её взгляда, полного разочарования и боли. Он перевел деньги на карту сестры. А потом, повинуясь какому-то внезапному импульсу, открыл «Инстаграм» и снова зашел на её страницу. Он не отписался. Наоборот, включил уведомления о новых публикациях. На этот раз он хотел видеть всё.
Вечером дома его ждала ледяная тишина. Ольга не стала ничего спрашивать. Она всё поняла без слов. Просто легла спать в комнате сына, который был на даче у её родителей, оставив Алексея одного в их большой супружеской постели. Это было хуже, чем крики и скандалы. Это была пустота.
Прошла неделя. Алексей и Ольга почти не разговаривали. Он пытался заговорить, извиниться, что-то объяснить, но натыкался на вежливую, холодную стену. Она выполняла все домашние обязанности, готовила ему ужин, гладила рубашки, но делала это молча, механически, словно он был не мужем, а просто соседом по квартире.
А потом в ленте Алексея появилось первое фото. Марина. Не в скромном сочинском пансионате, а на фоне шикарного отеля с огромным бассейном где-то под Анталией. Подпись гласила: «Наконец-то на свободе! Дышу полной грудью! На следующем фото она была в ресторане с бокалом шампанского. «Маленькие радости жизни», — гласила подпись. Потом — фото с яхты. Потом — с шопинга в местном торговом центре с горой пакетов.
Под каждым постом восторженно отмечалась Валентина Петровна: «Доченька, как я рада за тебя! Отдыхай, моя хорошая, набирайся сил!»
Алексей смотрел на эти фотографии, и внутри у него что-то обрывалось. Та самая нить, которой он был привязан к своей клятве, к образу «хрустальной» сестры, истончилась и с жалобным звоном лопнула. Он видел не ранимую, больную девочку. Он видел циничную, избалованную женщину, которая нагло лгала ему в лицо и смеялась над ним за его же деньги. Он чувствовал себя идиотом. Полным, законченным идиотом.
В тот вечер он взял ноутбук, сел рядом с Ольгой на диване и молча открыл страницу Марины. Он не стал ничего говорить, просто пролистал всю ленту её «лечебного» отдыха. Ольга смотрела на экран, и её лицо не менялось. Она давно уже всё это знала и видела. Когда карусель фотографий закончилась, она просто посмотрела на мужа. В её взгляде не было злорадства или упрека. Только тихая, бесконечная усталость.
— Она даже не пытается скрыть это, — тихо сказал Алексей, скорее себе, чем ей.
— А зачем? — так же тихо ответила Ольга. — Она уверена в своей безнаказанности. Она знает, что ты её никогда не бросишь. Отец же просил.
Он закрыл ноутбук. Впервые за много лет он посмотрел на ситуацию не глазами сына и брата, а глазами мужа и главы собственной семьи. Он увидел свою жену, которая годами терпела унижения и несправедливость из-за его слепоты. Он увидел своего сына, чьи интересы он постоянно отодвигал на второй план. И он увидел себя — сорокалетнего мужчину, которым манипулируют две взрослые женщины.
— В следующие выходные едем к маме, — сказал он твердо. — Все вместе. Ты, я и Никита. Будет семейный ужин.
Ольга удивленно подняла на него глаза.
— Зачем?
— Нужно расставить все точки над «i», — ответил Алексей. В его голосе появились стальные нотки, которых Ольга не слышала уже очень давно. — Этот цирк пора заканчивать.
Воскресный ужин в квартире Валентины Петровны должен был стать апофеозом семейного лицемерия. Марина, вернувшаяся два дня назад, светилась здоровьем и бронзовым загаром. Она щебетала без умолку, рассказывая о «чудесном воздухе», который излечил её «расшатанные нервы». Она разложила на столе сувениры — дешевые магнитики и ракушки, которые выглядели жалкой подачкой на фоне стоимости её отдыха.
— Оленька, это тебе, — протянула она Ольге магнитик с видом на турецкий отель…