Утро выходного дня началось не так, как он планировал. Алексей хотел поспать подольше, но из детской доносились кряхтение и негромкий плач, а из кухни – стук посуды и бормотание жены. Он натянул одеяло повыше, притворившись спящим, но голос Веры, его жены, прорезал тишину:
— Леша, ты слышишь? У Кости кажется температура. И тут… тут такой беспорядок, ты бы помог. Я вчера так устала, даже разобрать ничего не успела.
Алексей медленно открыл глаза. Свет из окна казался слишком ярким, а голос Веры – слишком требовательным. Он чувствовал, как внутри поднимается волна раздражения. Он всю неделю работал без продыху, и этот выходной должен был стать его законным отдыхом.
— Чего ты опять начинаешь? — проворчал он, не открывая глаз. — Я тоже устал. Что я, один тут должен все делать? Я, между прочим, на работу хожу, деньги зарабатываю, а не вот это вот все.
Вера замолчала. Он услышал, как она тяжело вздохнула, а потом ее шаги направились в спальню. Он ожидал очередных упреков, но она просто стояла у двери, скрестив руки на груди.
— А я, по-твоему, что делаю? — голос у нее был спокойный, но в нем прозвучала стальная нотка. — Я тоже работаю, и ребенок на мне, и дом. Ты хоть раз посчитал, сколько времени я трачу на все это?
— Да перестань ты ныть! — Алексей резко сел в постели. — Вечно ты недовольна. Вечно тебе что-то не так! Ты что, не видишь, я устал? Я хочу просто отдохнуть!
— Отдохнуть? А я нет? — Вера подняла брови. — У меня выходных не бывает, Леша. Никогда.
Раздражение внутри него достигло пика. Эти бесконечные разговоры, эти претензии. Он чувствовал себя загнанным в угол, и единственным желанием было, чтобы она просто замолчала. И он сказал это. Сказал то, что, по его мнению, должно было поставить точку в споре.
— Собирай вещи и уезжай к своим, если тебе тут все не так! — выпалил он, не задумываясь. Слова вылетели сами собой, резкие, обидные.
Вера молчала. Не было ни криков, ни слез, ни истерики. Просто молчание. Она медленно повернулась, подошла к шкафу в прихожей, достала большую дорожную сумку и начала складывать в нее свои вещи.
Он наблюдал за ней, ожидая, что она остановится, повернется, возможно, даже извинится. Но она просто продолжала собираться. Складывала одежду, потом пошла в ванную, вернулась с косметичкой. Все это она делала с каким-то олимпийским спокойствием, которое его почему-то раздражало еще больше.
Алексей смотрел ей вслед, когда Вера, с большими сумками, вышла из квартиры. Дверь закрылась тихо, без хлопка. Внутри у него все еще кипело раздражение, но к нему примешивалось и какое-то странное чувство. Чувство победителя, что ли? Он ведь поставил ее на место. Показал, кто в доме хозяин. Сказал, как есть.
Он прошел на кухню. Там, на столе, осталась недоеденная вчерашняя пицца, смятые салфетки, несколько грязных тарелок в раковине.
Алексей почувствовал, как напряжение, копившееся с утра, начинает отпускать. Он подошел к холодильнику, достал бутылку кваса. Включил телевизор, нашел спортивный канал.
«Ничего страшного я не сказал, — думал он, отхлебывая квас. — Просто она вечно драматизирует. Посидит у мамы пару дней, остынет, поймет, что я не такой уж и плохой. А потом вернется, как миленькая. Куда она денется? У нее ведь Костя, наш сын. Ей без меня никак. Она просто сейчас немного попсихует, а потом все будет как обычно».
Он чувствовал легкую гордость за свою твердость. Наконец-то он проявил характер. Раньше Вера всегда могла взять над ним верх своими бесконечными претензиями. А теперь? Теперь она сама виновата. Сама решила уехать. Ну и пусть.
Отдохнет от нее пару дней. Даже какая-то свобода появилась. Свобода от упреков, от вечного недовольства, от необходимости что-то делать по дому. Он даже представил, как будет лежать на диване, играть в приставку, заказывать еду. Красота.
Он смотрел матч, но мысли все равно возвращались к Вере. Он был уверен, что она скоро позвонит, начнет извиняться. Может быть, он даже не возьмет трубку сразу, пусть поволнуется. А потом, когда она будет достаточно напугана, он великодушно разрешит ей вернуться. Конечно, с условием, что она больше не будет так себя вести.
Два часа пролетели незаметно. Алексей почти допил квас, почти забыл о Вере, когда раздался звонок в дверь. Он нахмурился. Кто бы это мог быть? Точно не Вера, она бы просто открыла ключом.
За дверью стояла его мать, Людмила Петровна. С огромной клетчатой сумкой, набитой чем-то, и кастрюлей в руках. Ее лицо выражало смесь сочувствия и решимости.
— Алешенька, мой дорогой! — она с ходу обняла его, прижимая к себе. — Я так и знала! Позвонила Верочке, она рыдает, говорит, уехала. Уехала! Боже мой, как же ты теперь без нее? Я сразу собралась и приехала. Поддержать тебя, сыночек.
Алексей опешил. Он даже слова вставить не мог, пока мать протолкалась мимо него в квартиру.
— Ну что ты стоишь, иди сюда! — она прошла на кухню, поставила кастрюлю на плиту. — Что это у тебя тут? Бардак! Верочка совсем тебя запустила, я погляжу. Ну ничего, мама сейчас все исправит. Я тебе твою любимую солянку привезла. И котлеток нажарила. Ты же голодный, небось?
Она уже открывала холодильник, заглядывала в шкафчики, сдвигала посуду. Алексей чувствовал, как внутри него начинает нарастать паника. Не этого он ожидал. Совсем не этого.
— Мам, да не надо, — попытался он сказать. — Я… я сам справлюсь. Вера, наверное, скоро вернется. Мы просто… ну, повздорили.
— Повздорили? — Людмила Петровна обернулась, уперев руки в боки. — Это Верочка так сказала? Ах она, лукавая! Я же слышала по голосу, как ей плохо. Вы поругались, да, сынок? Она уехала, а ты остался один. А как же Костя? Ты его с ней отпустил, без присмотра?
— Костя с ней, мам, — Алексей попытался сохранять спокойствие. — С Верой. У них все нормально.
— Нормально? — мать всплеснула руками. — А кто его теперь кормить будет, кто следить за ним? Она же совсем неопытная! Невестка-то твоя, хоть и хорошая, но непутевая. Ей бы ума побольше. Я вот тебе всегда говорила: семейная жизнь — это не игрушки. Тут надо уметь прощать, терпеть. А Верочка твоя… она же чуть что, сразу в слезы, сразу к маме. Разве так можно?
Людмила Петровна, не дожидаясь ответа, прошла в спальню. Алексей услышал, как она открывает шкаф, где висели его рубашки.
— Ой, да что же это! — раздался ее голос. — Да тут же все мятое! Леша, как ты ходишь на работу? Тебе же стыдно должно быть! Я сейчас все перестираю, переглажу.
Алексей стоял посреди кухни, чувствуя себя абсолютно беспомощным. Он хотел, чтобы Вера уехала, но не хотел, чтобы на ее место приехала мама. Он хотел тишины и покоя, а не поучений и вторжения в его личное пространство.
Он пытался намекнуть, что не нуждается в ее помощи, но Людмила Петровна словно не слышала его. Она уже вовсю хозяйничала, передвигая вещи, открывая ящики, комментируя каждый предмет. Его «твердость» испарилась, оставив лишь неприятное ощущение.
Это поведение, это раздражение, эта привычка срываться на Вере – все это не возникло на пустом месте. Алексей давно чувствовал себя загнанным. Работа, которая когда-то приносила удовлетворение, превратилась в нескончаемую череду дедлайнов и совещаний.
Он приходил домой выжатый как лимон, и там его ждала совсем другая, не менее утомительная рутина: детский плач, бесконечные просьбы Веры помочь то с одним, то с другим, домашние дела, которые казались ему бессмысленными и бесконечными.
Он не умел говорить о своих чувствах. Вместо того чтобы спокойно объяснить Вере, что он устал, что ему нужна помощь или хотя бы понимание, он замыкался в себе. Накапливал недовольство, которое потом выливалось в раздражение по малейшему поводу.
Он стал воспринимать Веру как должное. Ее заботу, ее терпение, ее готовность всегда быть рядом – все это он перестал ценить. Ему казалось, что так и должно быть. Она жена, значит, ее обязанность – создавать уют, следить за ребенком, ждать его с работы с ужином. Он же, в свою очередь, приносит деньги – и этого, по его мнению, было достаточно.
Он помнил, как Вера пыталась поговорить с ним, еще несколько месяцев назад. Она сидела на кухне вечером, когда Костя уже спал, и ее голос был тихим, почти шепотом.
— Леша, мне тяжело, — говорила она тогда. — Я чувствую себя одной со всем этим. Ты меня совсем не слышишь.
— Что значит, не слышу? — огрызнулся он, уткнувшись в телефон. — Я же рядом. Чего ты от меня хочешь? Чтобы я тебе круглосуточно на ушах сидел?
— Я хочу, чтобы ты меня понимал, — ответила она. — Чтобы мы вместе справлялись. Я же вижу, что тебе тоже тяжело. Но ты молчишь. Ты отдаляешься.
Он тогда лишь отмахнулся, сказав, что у него просто много работы. А она не стала настаивать. И таких разговоров, не состоявшихся, было много. Он убегал от них в свою работу, в игры, в телевизор, лишь бы не сталкиваться с ее просьбами, ее грустью, ее потребностью в нем.
Постепенно он привык к этой дистанции. Привык к тому, что его раздражение – это ее проблема. И вот теперь, когда давление работы, усталость и накопившиеся привычки слились воедино, это вылилось в ту самую ссору, в те самые слова, которые он бросил Вере в лицо. Он сам вырыл себе эту яму, даже не осознавая этого.
Вечер. Людмила Петровна уже давно «навела порядок» в их квартире, переложив все вещи по-своему, отчитав Алексея за каждую пылинку и за каждую мятую рубашку.
Теперь она сидела напротив него за кухонным столом, с довольным видом разворачивая его любимые солянку и котлеты из принесенной кастрюли. В воздухе витал запах капусты и чего-то еще, что Алексей не мог распознать, но что явно не было его любимым ароматом домашнего уюта.
— Ну вот, Алешенька, — щебетала она, накладывая ему полную тарелку. — Кушай. Мама о тебе позаботится. А эта твоя… Верочка. Ну что она понимает в семейной жизни? Вот я тебе сейчас расскажу, как нужно себя вести, чтобы мужчине хорошо было. Жена должна быть ласковой, покладистой. Всегда мужу угождать. А твоя что? Чуть что, сразу скандал, сразу обиды. Разве это дело? А дом? Дом – это же лицо женщины! А у вас что тут? Беспорядок, пыль.
Алексей слушал ее, механически отправляя ложку за ложкой в рот. Солянка была слишком соленой, котлеты – сухими. И каждое ее слово, каждый ее комментарий, каждый назидательный тон – все это давило на него с какой-то невыносимой тяжестью.
В квартире было непривычно тихо без Веры, без Костиного смеха. Тишина, которая раньше казалась ему благословением, теперь стала оглушительной. Он вдруг понял, что лишился не просто жены, а привычного уюта, нормальной, пусть и не идеальной, обстановки.
Он лишился смеха Кости, ее упреков, даже ее привычного ворчания. Все это было частью его жизни, частью его мира. И теперь этого мира не было. Вместо него – монолог мамы, ее кастрюли, ее вечный контроль.
Он поднял глаза на Людмилу Петровну, которая увлеченно рассказывала о том, как она, будучи молодой, всегда ставила интересы его отца превыше своих. Он смотрел на ее лицо, на ее вечно недовольный, хотя сейчас и самодовольный, взгляд, и вдруг понял. Понял, как Вера, должно быть, чувствовала себя, когда он отмахивался от нее, когда он грубил, когда он делал вид, что не слышит.
Внезапно его накрыла волна совершенно нового, незнакомого ему до этого чувства – страха. Страха, что она не вернется. Что это было не просто «психанула и уехала к маме», а что-то серьезное, окончательное. Ведь она ушла молча. Без слез. Без истерик. Просто собрала вещи.
Он достал телефон. Руки слегка дрожали. Открыл чат с Верой. Набрал сообщение: «Прости. Я был неправ. Пожалуйста, поговорим».
Нажал «Отправить».
Сообщение ушло. Он ждал. Ждал секунду, две, десять. Минуту. Ответ не приходил. Он смотрел на экран, чувствуя, как с каждой секундой нарастает паника. Неужели она не ответит? Неужели это конец? Впервые за долгое время он не притворялся, не оправдывался. Он искренне переживал. Переживал, что потерял то, что, как ему казалось, было у него в кармане. Переживал, что его «победа» обернулась полным поражением.