Эпиграф (приписывается Анониму): "Не ищи правду в словах, ибо слова – лишь крышка гроба, под которым она сгнила. Ищи в промежутках меж букв, в трещинах склонений, в тишине после глагола. Там шевелится Она".
ГЛАГОЛ. В русском глаголе таится первородный страх. Не действие он обозначает, а попытку бегства. Возьмите глагол "быть". Он скукожился, стерся до неузнаваемости – "есть", да и то редко. Его боятся. Потому что Быть – значит нести Ответ. Ответ перед чем? Перед той немой материей, что давит слоги, как плитой. Говоришь "я есть" и уже чувствуешь на затылке дыхание пустоты, требующей оправдания твоего "есть". Потому и прячутся за действиями: "я бегу", "я ем", "я сплю" – лишь бы не произнести рокового утверждения существования. Быть страшно. Легче делать вид, что делаешь. Отсюда и навязчивые глаголы движения, суеты: "пойти", "сходить", "побежать". Вечное бегство от глагола-свидетельства.
РОД. Мужской, Женский, Средний. Но средний – самый коварный. "Оно". В нем память о неоформленном ужасе, что был до разделения. То, что не названо мужским или женским, – подозрительно. Опасно. "Оно пришло". Что пришло? Чудовище без лица. Болезнь. Судьба. Слово "дитя" – среднего рода, пока не узнаешь пол. Потом спешно запишут в мужчины или женщины, натянут ярлык, как саван. А до того – оно. Чистая, безродная потенция страха. И посмотрите на существительные среднего рода, обозначающие места: "поле", "море", "кладбище". Пространства, где человек теряет форму, растворяется, становится "оно" для стихии или смерти. Средний род – это дверь в хаос, притворяющаяся грамматической категорией.
ПАДЕЖИ. Тюрьма для смысла. Шесть стен, выстроенных вокруг имени. Именительный – лишь маска, которую надевает слово, выходя на свет. Родительный – падеж утраты, вины и вечного "нет". "Нет хлеба", "нет времени", "нет Бога". Он выскребает душу из предмета, оставляя лишь пустую форму обладания-лишения. Дательный – падеж жертвы. "Дать кому?", "сказать кому?" Всегда направленность удара, передачи боли, слова-ножа. Винительный – падеж прямого попадания. Объективации. Тебя видят, тебя имеют, в тебя стреляют. "Вижу тебя". Страшно? Страшно. Творительный – падеж соучастия. "Сделан кем?", "убит чем?" Он вплетает в действие орудие, сообщника, среду. Ты не просто падаешь. Ты падаешь "под тяжестью", "с помощью" предательства. Предложный – падеж гроба. "Думать о чем?", "лежать в чем?". Вечное пребывание внутри мысли, внутри ящика, внутри земли. Падежи не склонения, а сколы на зеркале реальности. Смотришь в него и видишь себя разбитым на шесть искаженных отражений, ни одно из которых не есть ты.
БУКВА "Ъ" (ЕР). Мертвая буква. Гробовой камень посреди слова. Ее вставили, как клин, чтобы разорвать живое тело старославянского. Она ничего не значит. Она только утяжеляет. "Съел", "подъезд", "объем". Ты чувствуешь этот камень на языке? Этот тупой удар в гортани? Это памятник всем ненужным, всему отмершему, всем запретам, что вросли в плоть языка и стали костью. "Ъ" – это шов, которым зашили рот языку-предку, чтобы он не пробудился и не рассказал, что было до. До Кирилла. До крещения. До грамматик. Она печать молчания на устах истины.
ИМПЕРАТИВ. Повелительное наклонение. Не просьба. Приказ. Вросший в язык кнут. "Иди!", "Молчи!", "Люби!" Видишь, как оно строится? Часто голый корень. Скелет глагола. Лишенный времени, лица, сомнения. Чистая воля, обрушивающаяся на того, кто слабее. Императив – это голос власти, вплетенный в саму ткань общения. Даже ласковое "спи, дитя мое" несет в себе тень приказания, усыпления воли. Говорить повелительно значит на мгновение стать тираном. Язык это позволяет. Более того требует. Без императива нет иерархии. А без иерархии, шепчет язык, – хаос. Тот самый хаос среднего рода.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ (От составителя, чье имя стерто):
Страшная правда русского языка не в отдельных словах, а в его архитектуре страха. Он не инструмент познания, а лабиринт, выстроенный вокруг недоговоренного ужаса. Каждая грамматическая форма кирпич в этой стене. Каждое правило цепь.
Мы не выражаем мысли. Мы заговариваем зубы той бездне, что зияет за пределами склонений и спряжений. Мы создаем видимость порядка падежами, прячемся от бытия за ширмой глаголов действия, хороним неоформленный ужас в среднем роде, отмечаем могилы предков твердым знаком и поддерживаем иллюзию контроля императивом.
Говорить по-русски значит непрестанно колдовать, накладывая грамматические заклятия на первобытный мрак, который язык призван сдержать, но который просачивается сквозь трещины в спряжениях и сквозит в паузах между "нет" родительного падежа.
Правда в том, что русский язык – не наш. Мы – его. Его пленники. И его жертвы. Он говорит нами, пытаясь заглушить тот древний вопль небытия, что застыл в его основе – как "Ъ" в слове "конецъ", который когда-то писали, подразумевая не просто окончание, а конец всему.
Откройте словарь. Прислушайтесь к шелесту страниц. Это не бумага шуршит. Это шевелится оно – страшная правда, зашифрованная в самом порядке слов.