Мария стояла у кухонной раковины, медленно вытирая руки о старое, выцветшее полотенце. Чашка с остывшим чаем осталась недопитой — во рту всё равно пересохло. В квартире царила утренняя тишина, нарушаемая только глухими голосами из соседней комнаты. Стены старой панельной двушки были словно из бумаги — всё прослушивалось.
— Устала я от этой твоей Марии, — прошипела Инга Игоревна. — Давай-ка выселяй её. Сколько можно?
Мария даже не вздрогнула. Она не открыла глаза шире, не присела, не заплакала. Внутри всё было давно решено. Это не удар — это подтверждение.
— Мам, ну потише... — пробормотал Кирилл.
Только тишина. Не защита, не протест. Просто желание замять.
Мария оперлась о стол, как будто от усталости, хотя усталость была глубже — не в теле, а в самой сути. Она чувствовала себя мебелью, которую обсуждают в её же присутствии:
"Выбросить или ещё немного потерпим?"
Она вышла из кухни, не оставляя за собой звуков. В ванной открыла кран, и вода зашумела, заливая пространство белым шумом. Но в голове всё равно звучали те же слова: "Устала я от этой твоей Марии..." — как заклинание, повторяемое снова и снова.
Перед зеркалом стояла женщина, которую трудно было узнать. Волосы собраны в тугой узел, лицо усталое, кожа блеклая. Глаза не смотрели — просто были. Без жизни, без огня.
Она не плакала. На это уже не оставалось сил.
На троих
Когда-то всё казалось временным. Маленькая квартира, съём, ссоры из-за денег, беготня с мебелью из IKEA. Мария верила, что всё наладится. Они же только начинали. Поженились, влюблённые и голодные, как студенты. А потом — решение: ипотека. На троих. Кирилл, его мать и "временно" она.
Документы оформили на Кирилла и Ингу Игоревну. Мария не настаивала. "Потом перепишем. Это всё формальности", — сказал он. И она поверила. Потому что тогда он обнимал её, пил чай из одной кружки и звал "светом".
Сначала Инга Игоревна приезжала редко. Своими ключами не пользовалась. Потом они появились в замке "на всякий случай". Потом — ночёвки. Потом — полка с её вещами. Потом — шкаф. Подушка. Постель. Запах её духов, который поселился на кухне.
И вот теперь она живёт здесь. Без вопросов, без обсуждений.
Мария чувствовала себя посторонней в собственном доме. Любое её движение, любое решение встречали ледяной взгляд. Однажды она купила новые шторы в спальню. Через день они лежали в шкафу.
— Глазам больно, такие цвета, — отрезала Инга Игоревна.
Кирилл менялся. Сначала усталость, потом раздражение, потом безразличие. Он всё чаще хмурился, когда она начинала разговор.
— Опять ты заводишь шарманку, — говорил он.
— А у меня характер нормальный? — как-то спросила она.
Он отводил взгляд.
— Ну, ты не сахар, Мария.
После этого она больше не спрашивала. Только стирала. Готовила. Убирала. И старалась исчезать.
Вода
Шум воды, льющейся из крана, наполнял ванную. Мария сидела на краешке ванной, прижимая ладони к прохладной керамике. Это был её способ отгородиться. Не от слов — от мыслей. Но не помогало.
Всё, что сказала Инга Игоревна, будто прописалось на внутренней стороне век. "Ты случайная. Ты лишняя. Ты не часть этой семьи." Эти фразы не были новыми — просто впервые прозвучали вслух.
Мария взглянула на себя в зеркало. Сухая, тусклая кожа, под глазами — следы хронического недосыпа. Волосы собраны как попало, с одной шпилькой, которую она теряет и находит по три раза в день. На этом лице не было выражения. Только пустота.
Она не плакала. Плакать — это когда есть надежда, что кто-то увидит слёзы.
"А если никто не смотрит — зачем?"
Инга Игоревна давно заняла не только квартиру, но и пространство между Марией и Кириллом. Словно вытеснила её, аккуратно и последовательно.
А он… Он не возражал. Не вступался.
Он просто отодвинулся.
Мария вспомнила, как пару месяцев назад предложила сделать перестановку — создать уголок под рабочее место. Кирилл промолчал. А его мать сказала:
— Зачем? Ты же не навсегда тут.
И тогда, впервые, у Марии закололо в груди не обида — ясность. Предчувствие конца. Она просто не хотела в это верить.
Диагноз
На следующее утро Мария проснулась рано, ещё до будильника. Она оделась молча, взяла ключи и вышла. Шла без цели, просто вперёд — через двор, мимо лавочки, мимо школы. Было ощущение, что ноги знают дорогу, а она сама — нет.
Через двадцать минут вернулась. В руках два стаканчика кофе навынос. Инги Игоревны не было — ушла, вероятно, к соседке, как бывало по утрам. Кирилл сидел на кухне, в телефоне. На ней даже не поднял взгляд.
— Нам нужно поговорить, — сказала Мария спокойно. Поставила кофе перед ним и села напротив.
Он только тогда посмотрел на неё.
— Я слышала, — сказала она. — Про вчерашнее. Про "устала от твоей Марии" и "выселить".
Он молчал. Только потянулся к кофе, отхлебнул, пожал плечами.
— Ты всё усложняешь. Она просто нервничает. У неё нет другого жилья.
— А у меня есть? — спросила Мария, всё так же спокойно.
Он отвёл взгляд. Мария вдохнула, выдохнула.
— Я больше не хочу жить как призрак. Я старалась. Была тише воды, ниже травы. Но я устала.
— Ты хочешь, чтобы я выгнал мать? — раздражённо спросил он.
— Нет. Я хочу, чтобы ты признал: ты позволил ей меня выжить. Молчаливо, послушно.
Он ничего не ответил. Просто встал, накинул куртку и ушёл. Кофе остался недопитым.
Мария смотрела на остывший напиток и думала, что этот разговор — не попытка спасти. Это просто диагноз.
Когда Кирилл вернулся — её уже не было.
Исчезновение
Когда Кирилл вернулся домой, в квартире стояла тишина. Ни звуков с кухни, ни привычного шороха из ванной, ни запаха ужина. Только тёплый воздух и пустота.
Он прошёл в спальню — шкаф был приоткрыт, но внутри висели лишь его рубашки. Полка, где раньше лежали её книги и блокноты, пустовала. В ванной не было щётки Марии, крема, её резинок и заколок, которые она всё теряла. Даже её чашка, та самая, из которой она пила чай, исчезла с кухонной полки.
Записки не было. Ни сообщения, ни звонка. Только отсутствие.
Инга Игоревна вышла из своей комнаты — в халате, с мокрой головой. Она ничего не сказала, просто прошла мимо, будто знала. В её движениях была тяжесть, но не тревога. Скорее, торжество без радости. Победа без аплодисментов.
— Уехала? — спросила она, не оборачиваясь.
Кирилл кивнул.
— Угу.
И больше ничего не сказал.
Мария не хлопала дверью. Не закатывала сцен. Не кричала, не угрожала, не бросала фразы в духе "ты пожалеешь". Она просто ушла. Навсегда. И этим поступком сказала гораздо больше, чем за все месяцы попыток "не мешать".
С этого дня в квартире стало тише. Но не уютнее.
Без слов
Новая комната была маленькая. Тусклые обои, старое кресло у окна, батарея, которая скрипела по ночам. Интернет работал через раз, на окне — вид на стену соседнего дома. Но здесь не было чужих голосов, контроля, насмешек.
Здесь была Мария. Только она.
Сначала она просто лежала. Несколько дней. Потом — встала, купила новые занавески. Не потому что нужно, а потому что хотела. Потом пошла гулять. Работать. Готовить себе кофе по утрам — в новой чашке, которую купила сама. Сама выбрала, сама принесла домой.
Ночами читала. Слушала музыку. Иногда ловила себя на том, что не ждёт, что кто-то сейчас войдёт и спросит:
"Зачем ты это купила?"
"Ты куда собралась?"
"Ты слишком громко дышишь"
Иногда тишина резала слух. Но потом пришло другое ощущение. Не одиночество — пустота. Лёгкая, освобождающая. Как будто из неё вытащили груз, который она долго несла, не замечая.
Кирилл не звонил. Не писал. Не искал.
Спустя пару месяцев она увидела его в магазине. Он шёл с матерью, в привычной связке. Те же продукты — хлеб, яйца, кофе. Те же лица. Та же сцена.
Они прошли мимо. Он не заметил её. Или сделал вид, что не заметил.
Мария не окликнула его.
На улице был ветер. Она поправила шарф и пошла дальше.
Теперь у неё было всё: свобода, тишина и собственная чашка. Этого оказалось достаточно.
Погрузитесь в другие захватывающие истории! Прочитайте наши рассказы!