— Твоя мать меня достала! Либо она, либо я! — крикнула Галина, сверля мужа гневным взглядом.
Сергей вздрогнул, чуть не выронив чашку с остывшим чаем. Вечер только начинался, а гром грянул сразу. Он устало опустился на кухонный стул. За окном мокрые крыши панельных домов, капал дождь.
— Галя, опять? Что случилось? — спросил он глухо, стараясь не смотреть ей в глаза. Семейные конфликты из-за матери давно стали нормой. Жизнь после ухода отца три года назад, круто изменила их быт. Антонина Ивановна переехала к ним в эту тесную трешку. Совместное проживание со свекровью превратилось в кошмар.
— Что случилось? — Галина усмехнулась, нервно сжимая край стола. — Всё! Постоянно! Вторжение в личное пространство — это её конёк! Зашла без стука, пока я переодевалась! Опять рылась в моих бумагах на столе! Искала, видите ли, свои очки! А потом – нежелательные советы по воспитанию! Начала при детях: «Оля у тебя слишком худая, кормить надо лучше», «Митя вон какой бледный, к врачу сходи». При них, Сергей!
— Мама просто волнуется, — попробовал защитить Сергей, чувствуя, как психологическое давление нарастает. — Она же старенькая уже... Проблемы пожилых родителей, понимаешь?
— Старенькая? — Галина засмеялась резко. — Старенькая, которая вчера полдня просидела у подъезда с соседками, сплетничала? Или на прошлой неделе скандал в поликлинике устроила? Нет, Сергей, тут дело не в возрасте. Тут дело в эгоизме и контроле. Она хочет управлять всем! Мной, тобой, детьми, моей кухней!
Она отвернулась, смотря в черное окно, где отражалась их скудная кухня с потертым линолеумом. Вспомнилось, как все начиналось. Переезд свекрови после потери супруга казался единственно правильным решением. Антонина Ивановна была в отчаянии, одна в большой квартире, наводящей тоску. Сергей, как старший сын, чувствующий ответственность, не мог отказать. Галя тогда сжалилась, согласилась. На год, максимум. Но год прошел, потом еще один. Попытки наладить отношения разбивались о каменную стену непонимания.
— Помнишь чашку? Ту, фарфоровую, мамину? — тихо спросила Галина, не оборачиваясь.
Сергей помрачнел. Как забыть? Галя случайно разбила старую чашку. Антонина Ивановна устроила истерику, кричала, что это специально, что Галя хочет стереть память о ней. Галя тогда плакала от бессилия и несправедливости. Он, как обычно, пытался играть роль посредника, но безуспешно.
— Это было давно, Галя, — пробормотал он.
— Нет! — Резко обернулась она. Глаза горели. — Это было вчера! Потому что каждый день – это новая чашка! Каждый её вздох, каждое замечание, каждый её шаг по моей квартире! Я устала от всего этого! Я больше не могу Сергей! Понимаешь? Я на пределе! Выбирай. Сейчас. Или она съезжает. Или... или съезжаем мы. С детьми.
Тишина повисла густая, тягучая. Капли дождя за окном стучали настойчивее. Сергей закрыл лицо руками. Ему сорок пять. Работа – рутинная офисная без перспектив. Дети – подростки, со своими проблемами. И вот это – неразрешимый семейный конфликт. Он чувствовал себя загнанным зверем. С одной стороны – мать, одинокая, немощная духом, всю жизнь посвятившая ему. Чувство долга перед родителями душило. С другой – жена. Женщина, которую он когда-то страстно любил, мать его детей, которая явно страдала. Галя точно была несчастна.
— Куда она денется? — прошептал он, и голос его сорвался. Съемная квартира – дорого, а пенсия... Финансовые трудности семьи ты сама знаешь. Да и... бросить её одну?
— А меня не бросаешь? — Галина села напротив. Гнев сменился ледяной усталостью. — Бросить меня в этом аду – можно? Ты заложник ситуации, Сергей. И делаешь заложниками нас всех. Твоя мать... она не злая. Она несчастная. И делает несчастными всех вокруг. Особенно тебя. Ты разрываешься. Вижу. Но установление личных границ – это необходимость. Не для меня одной. Для тебя! Для детей! Они все чувствуют эту постоянную напряженность в доме!
Она взяла его руку. Холодную.
— Предложи ей переехать в тот пансионат для пожилых, что под городом. Там чисто, уход, общество. Мы будем приезжать каждые выходные. Помогать материально. Это... компромиссное решение. Жизнь наладится. Наша жизнь, Сергей. Или... — Она замолчала, отпустила его руку. — Или ты выбираешь её. И мы уходим. Выбирай.
Дверь в прихожую скрипнула. На пороге стояла Антонина Ивановна. Маленькая, сгорбленная, в стоптанных тапочках. Лицо осунувшееся, глаза испуганно-виноватые. Она слышала. Наверное, всё.
— Я... я чайку хотела, — пробормотала она, не глядя ни на кого. — Помешала?
Галина резко встала, отодвинув стул с визгом.
— Пейте на здоровье, Антонина Ивановна. Ваш сын сейчас всё организует. — Она вышла из кухни, твердо ступая по коридору. Дверь в спальню захлопнулась с глухим ударом.
Сергей остался сидеть, разрываемый на части. Перед ним стояла мать, жалкая и беспомощная. За стеной плакала – он знал, что плакала – его жена. Кризис семейных отношений достиг апогея. Чувство вины перед женой смешивалось с чувством вины перед матерью в ядовитый коктейль.
— Сереженька... — Антонина Ивановна подошла, робко тронула его плечо. — Я... я не хотела... Я просто...
— Мама, — перебил он ее, и голос прозвучал чужим, усталым. — Садись. Выпьем чаю. Поговорим.
Но говорить было не о чем. Все слова уже сказаны. Громко. Очень громко. Токсичные отношения в семье отравили всё. Он налил матери чаю, автоматически положил сахар. Смотрел, как она дрожащей рукой подносит чашку к губам. Видел ее седые, жидкие волосы, старческие пятна на руках. Страх одиночества в старости читался в каждом ее движении. А за стеной была его жизнь. Его настоящая, измученная жизнь. Поиск выхода из кризиса казался безнадежным делом. Развод или сохранение семьи – два полюса, между которыми его разрывало.
— Может... может мне поискать комнату? — вдруг тихо сказала Антонина Ивановна, не поднимая глаз от чашки. — У Надежды Петровны... та, что с пятого этажа... сдает угол. Дешево... — Голос её дрожал.
Сергей взглянул на нее. В ее глазах стоял ужас. Не перед жизнью у Надежды Петровны. Перед одиночеством. Перед окончательной ненужностью. Проблемы адаптации пожилых людей к новому – это не про нее. Она не справится. Он знал.
— Не надо, мама, — прошептал он. — Не надо, пей чай.
Он встал, подошел к окну. Дождь усиливался. Занавески колыхались от сквозняка. За стеной было тихо. Галина не плакала. Эта тишина была страшнее крика.
— Сережа, — снова позвала мать, словно боясь, что он растворится в темноте за окном. — Мне правда неудобно... что я вам жизнь осложняю...
Он не обернулся. Смотрел, как капли дождя сливаются в потоки на грязном стекле. Конфликт между долгом и желанием раздирал его на части. Долг перед матерью. Желание... просто жить. Спокойно. Без криков. Без этого вечного напряжения. С женой, которую он все еще, кажется, любил. Где-то глубоко под слоями усталости и раздражения. Но что-то делать надо было. Сейчас. Пока эта хлопнувшая дверь не стала точкой невозврата. Пока брак на грани развода не стал реальностью.
Он глубоко вздохнул, повернулся. Мать смотрела на него как затравленный зверек.
— Завтра, мама, — сказал он тверже, чем ожидал. — Завтра мы все сядем. Втроем. И поговорим. Серьезно. Обо всем. О границах. О правилах. О том, как нам дальше жить.
Антонина Ивановна кивнула, быстро, испуганно, прижимая чашку к груди. Сергей прошел мимо нее, по коридору. Остановился у двери спальни. Рука сама потянулась к ручке, но не повернула ее. Он прислушался. Тишина. Он постучал. Легонько. Два раза.
— Галя? — позвал он, прижав лоб к прохладному дереву двери. — Галя, можно войти? Поговорим. Пожалуйста.