Душный заряженный электричеством вечер взорвался грозой с буйным трясущемся от ярости ветром, который сорвал белый тюль с распахнутого настежь окна и треснул о стену дверь, ведущую на террасу. Рассыпались по, то и дело освещаемому молнией полу, брызги стекла.
Саша заметил, как я испугалась, прервал игру, взял меня на руки и отнес в спальню. Электричество пропало, и он включил свечи, чей огонь сотрясался от ударов грома и дрожал в его глазах, с тревогой смотрящих на меня.
— Не уходи, — схватила я его за руку. У Саши необыкновенные руки с длинными пальцами, будто созданными для клавиш фортепиано. Каждый раз, когда он ведёт ими по коже, остаётся след из мурашек. Столько лет прошло, а тело реагирует на него так же ярко, как при первой встрече.
Вместо ответа он прикасается губами к моему запястью, не то успокаивая, не то пробуждая.
Муж встает при первых звуках раздражающей мелодии будильника. На его подушке остается влажный от душной ночи глубокий след. Я откладываю пробуждение на пять минут, но не уже не сплю, а таращусь в стену. Ремонт мы сделали лет семь назад. Случайно заклеили розетку. Муж хотел потом найти ее, проковырял в свежих обоях дырку, а потом все как-то завертелось, забылось, и осталась только дырка, вид на которую открывается каждый раз, когда муж встает при первых звуках мелодии будильника.
Мы почти никогда не завтракаем вместе, каждый утыкается в свой телефон. Он не любит есть по утрам. Я делаю для него большую чашку кофе. С молоком. С тремя кусками сахара. Размешиваю по привычке. Кидаю чайную ложку в раковину. Давно пора купить посудомоечную машину. Хотя зачем? У нас мало посуды.
Ставлю чашку на стол. И даже не зову его. Все равно он никогда не откликается. А когда он, наконец, приходит, кофе уже остыл. На поверхности образовались маленькие молочные лужи. Он прихлебывает из чашки на ходу.
— Тебе приснился кошмар? — спросил он, остановившись в тесном коридоре. Заполонив крупным жарким равнодушным к любым телесным удовольствиям, кроме еды, телом, проход.
— С чего ты взял? — я помнила каждую секунду этой ночи, и боялась осквернить ее этим его вопросом.
— Я встал ночью в туалет, ты стонала. Кстати, салат, кажется, испортился. Всю ночь живот крутило.
— А я тебе говорила, есть его. Утром выкинуть собиралась. Дать таблетку?
Муж поморщился, схватился за живот. На этот раз демонстративно, раздумывая, достаточный ли повод пропустить работу. Но потом споткнулся на мой взгляд и вздохнул.
— Да не, уже лучше, — отхлебнул окончательно остывший кофе. — Так что тебе снилось? — и, не услышав ответа, пожал плечами.
Мне снился Саша. Хотя каждое утро дверь, за которой скучная и предсказуемая, как мой муж, мелодия будильника, а с той стороны огромная квартира с панорамными окнами, белым тюлем, роялем и длинными пальцами, которые оставляют на коже след из мурашек, становится все более размытой, но мне все труднее понять, где она моя настоящая жизнь. В огромной квартире, с мужчиной, которого мне не потянуть? Слишком прекрасный, воспитанный, благородный. Я нравилась ему когда-то. Знаю, нравилась. И в тот момент, когда он уже готов был сделать шаг, я испугалась и согласилась выйти замуж за другого. Мой муж слеплен из того же теста, что и я: он часто бывает нелеп, он толстеет, с ним можно обсудить несвежий салат и отправить чистить зубы после обеда, заметив кусочки еды на зубах.
С Сашей такое было бы невозможно. Он идеален. Он как книга, которая заканчивается на фразе «и жили они долго и счастливо». Если бы я дала ему шанс, он бы убил меня, разочаровавшись. Без своей скорлупы, которую решаюсь снять только перед мужем, я показалась бы ему безликой гусеницей. Он бы презирал сам себя за любовь ко мне, оставаясь рядом из-за благородства, которого я всегда боялась.
Зато наблюдая уже много лет украдкой за его жизнью (сразу после того, как ставлю на стол горячий кофе с молоком и ныряю в социальные сети), я тешу себя надеждой, что и он иногда вспоминает обо мне с грустью, дорожит тем образом, который спасли своей смертью Ромео и Джульетта.
По ту сторона экрана он красиво стареет в своей большой квартире с панорамными окнами и роялем, на котором играет для кого-то, кто всегда остается за кадром.