Недостижимый порог
Белая дорога была не похожа ни на одну из тех, что Дмитрий видел в своей жизни. Она не была ни грунтовой, ни мощёной. Поверхность её, идеально ровная и гладкая, казалась выложенной из толчёного перламутра или мелких, отшлифованных временем костей. Она излучала слабое, фосфорическое сияние, и каждый шаг Дмитрия по ней был бесшумен. Странная, мёртвая почва поглощала звук его сапог, словно он шёл по глубокому снегу. Боль в подвёрнутой ноге исчезла. Исчезли голод, холод и усталость. Осталась лишь одна всепоглощающая цель, одна путеводная звезда — плывущий впереди сияющий силуэт Яны.
Он шёл за ней, как заворожённый. Лес по обеим сторонам дороги преобразился. Это были уже не живые, дышащие деревья, а их тёмные, застывшие эссенции. Идеально прямые, чёрные стволы уходили в беззвёздную, чернильную высоту, а их голые ветви сплетались над головой в готический свод, который скрывал небо. Тишина здесь была не просто отсутствием звука. Это была активная, давящая тишина, которая, казалось, входила в уши и заполняла голову ватой. В этом безмолвном, призрачном коридоре он не чувствовал страха. Наоборот, он ощущал почти божественное умиротворение. Весь хаос, вся боль и грязь мира остались позади, в том, другом лесу. А здесь был порядок. Строгий, совершенный, абсолютный. Порядок смерти или, может быть, сна.
Он не знал, как долго он шёл. Время здесь текло иначе, или не текло вовсе. Он не видел ни солнца, ни луны. Лишь ровный, безжизненный свет, исходивший от самой дороги, и сияние, окружавшее фигуру Яны. Она не оборачивалась, но он чувствовал её присутствие каждой клеткой своего существа. Она вела его домой. Он доверял ей абсолютно, как никогда не доверял никому в жизни, даже самому себе.
Его разум, очищенный от страданий, работал с кристальной ясностью. Он не вспоминал прошлое, он не думал о будущем. Он существовал только в этом «здесь и сейчас», в этом пути по белой дороге за своей вечной любовью. Все раны на его душе и теле зарубцевались. Ужас моста, агония в реке, безумие в лесу — всё это казалось теперь сном, дурным, но уже почти забытым. А реальностью было только это — торжественное, безмолвное шествие к дому.
И вот впереди, там, где смыкались в перспективе чёрные стволы деревьев, он увидел его. Свет. Не тот мёртвый свет, что излучала дорога, а тёплый, живой, золотистый. Он становился всё ярче, раздвигая мрак. И Дмитрий понял: это конец пути. Лес расступился.
Они вышли на опушку. Белая дорога растворилась, влившись в знакомую, укатанную колесами подъездную аллею. Он стоял перед воротами своего имения.
Дмитрий остановился, не в силах сделать следующий шаг. Он замер, боясь дышать, боясь, что видение исчезнет. Но оно не исчезало. Вот они, его ворота. Тяжёлые, кованые, с затейливым узором из переплетённых дубовых листьев и большим вензелем «П» в центре. Он помнил, как отец заказывал их у лучшего тульского мастера. Он помнил, как в детстве любил качаться на массивной створке, вызывая гнев старого садовника. Он протянул руку и коснулся холодного, шершавого металла. Ощущение было абсолютно реальным. Это не сон. Он дома.
Призрак Яны растаял в воздухе, словно её миссия была выполнена. Теперь он должен был идти сам.
Он толкнул створку ворот. Она поддалась с тихим, знакомым до боли скрипом, который он мог бы узнать из тысячи. Он шагнул на родную землю. И замер снова, поражённый открывшимся ему видом.
Сад. Его сад был в полном, невозможном цвету. Пионы, которые должны были отцвести месяц назад, стояли огромными, пышными шапками. Рядом с ними горели алые розы, а чуть поодаль уже распустились георгины и астры, цветы осени. Весь сад цвёл одновременно, нарушая все законы природы, словно собрав в одном месте, в одном мгновении всю свою красоту за весь год. Воздух был густым и сладким от смешанного аромата десятков цветов. Трава на газоне была идеально подстрижена, дорожки посыпаны свежим жёлтым песком. Ни соринки, ни увядшего листа.
А в конце аллеи стоял он. Дом. Его дом. Он сиял в лучах тёплого, закатного солнца, которого не было на небе. Белые колонны веранды казались выточенными из сахара. Краска на стенах была свежей, без единой трещинки. В окнах, вымытых до блеска, отражался этот невозможный, цветущий сад. Дом выглядел не просто ухоженным. Он выглядел совершенным. Таким, каким он существовал в его самых сокровенных мечтах, в его идеализированной памяти. Это был не просто дом, это была сама идея дома, его платоновский идеал.
Дмитрий медленно пошёл по аллее. Его ноги ступали по мягкому песку. Он вдыхал сладкий воздух и чувствовал, как покой и счастье наполняют его до краёв. Вся боль его одиссеи была платой за этот миг, и он готов был заплатить её снова и снова. Он подходил всё ближе. Он видел плетёное кресло на веранде, в котором любила сидеть Яна. Видел медный таз для варенья, начищенный до блеска и выставленный на солнце. Видел детские качели, которые он смастерил сам, в надежде, что когда-нибудь…
Он поднялся на ступени крыльца. Каждая доска была знакомой, родной. Он провёл рукой по резным перилам. Всё было на месте. Всё было так, как должно быть.
Дверь дома открылась.
На пороге стояла она. Яна.
Она была в том самом простом белом платье, в котором он её постоянно видел в своих видениях. Её светлые волосы были собраны на затылке, но несколько локонов выбились и обрамляли её лицо. И она улыбалась. Боже, эта улыбка! В ней было всё: и облегчение, и радость, и бесконечная нежность, и прощение за всё. В её глазах не было ни удивления, ни страха. Лишь спокойная, глубокая, всепонимающая любовь. Словно он не пропадал на несколько дней, полных ужаса, а просто вернулся с вечерней прогулки.
«Дима…» — прошептала она, и этот шёпот был единственным звуком в застывшем мире.
Он не мог вымолвить ни слова. Слёзы, о которых он и забыл, хлынули из его глаз. Это были слёзы не горя, а предельного, нечеловеческого счастья. Он сделал шаг ей навстречу. Потом ещё один. Мир сузился до её фигуры, до её протянутых к нему рук. Всё остальное — сад, дом, небо — стало размытым, неважным фоном.
Он сорвался на бег. Последние пару метров, отделявшие его от неё, он преодолел в один рывок. Он летел к ней, как мотылёк на свет, и уже чувствовал её тепло, вдыхал родной, едва уловимый аромат её кожи и волос, смешанный с запахом летнего луга. Он видел каждую черточку её лица, каждую ресничку, дрожащую от слёз радости.
Он протянул руки, чтобы обнять её, чтобы прижать к себе и уже никогда не отпускать. Она протянула свои руки в ответ. Их пальцы были в сантиметрах друг от друга. Время замедлилось, растянулось, как расплавленное стекло. Вот сейчас. Сейчас он её коснётся. Сейчас всё кончится. Вся боль, весь страх, вся эта проклятая смута. Останется только это — её объятия. Его спасение. Его гавань. Его вечность. Он видел в её глазах отражение своего собственного измученного, но счастливого лица. Он победил. Он дошёл. Он дома.
Её пальцы почти коснулись его…
Внезапный, чудовищный удар в основание черепа.
Ослепительная, всепоглощающая вспышка белого света, взорвавшаяся внутри головы и стеревшая всё.
Оглушающий звук, который был громче любого крика и одновременно был абсолютной тишиной.
Образ Яны, её улыбка, дом, цветущий сад — всё это дрогнуло, покрылось трещинами, как разбитое зеркало, и в одно мгновение рассыпалось на миллионы ослепительных осколков, уносясь в звенящую, чёрную пустоту.
Высоко над тёмной, ленивой водой реки качалось тело. Оно дёрнулось раз, другой, в последней конвульсии, и замерло, безвольно повиснув на туго натянутой верёвке.
Командир отряда посмотрел на свои часы. Отдал короткий приказ. Двое бойцов отвязали конец верёвки от балки моста. Тело Дмитрия Петрова, помещика и вредителя, с глухим всплеском ушло под воду. Река приняла его, сомкнув над ним свои тёмные, равнодушные воды, и продолжила своё вечное течение, словно ничего не произошло.
Патрульные, не оборачиваясь, строем пошли прочь с моста. Их работа была окончена.
Весь его долгий путь — отчаянный побег по реке, мучительная одиссея через бесконечный лес, выход на призрачную белую дорогу и долгожданное возвращение в объятия любимой жены — всё это не было реальностью.
Это была лишь последняя, отчаянная мысль. Вспышка угасающего сознания, развернувшая целую жизнь, полную борьбы и надежды, в то неуловимо короткое мгновение, что лежит между падением с моста и переломом шейных позвонков. Мгновение, которое для него растянулось на три дня, но в реальности было короче одного удара сердца.
