Наверное, чтобы красиво и художественно оформить эту рецензию, следует начать с конца. Конца такого:
20 марта 2020 года. Москва. Лимонов лежит в гробу на каменном столике в морге Склифа. Официально мы должны были забрать Эдуарда позже, в 10:00, но так как на свете существуют всякие пронырливые журналисты, которым уже, наверное, эту информацию слили, мы договорились и нам пообещали, что тело отдадут не по записи, а раньше – в 08:00.
И вот мы, шестеро преторианцев, стоим перед гробом в небольшой комнатке, за стенами которой, наполовину оббитыми кафелем, шумит и стучит морг. Мы немного растяряны, каждый из нас поочерёдно произносит нелепые слова прощания. Мы первый раз в такой ситуации, когда умирает великий и близкий нам человек, в орбите которого мы провели если не полжизни, то больше, и с которым нас очень многое связало. Но мы все ошибались, мы считали, что Эдуард будет жить вечно, а теперь он в гробу лежит, окаменел и не дышит.
Ну а теперь плёнка с характерным скользяще-свистящим звуком отматывается назад на полвека. И молодой Лимонов холодной осенью приезжает на Курский вокзал из Харькова покорять Москву. Харьков он уже покорил, поэт Мотрич побеждён и низложен. А в Москве его ждёт, не подозревая об этом, другой антогонист – поэт Леонид Губанов.
Молодой Лимонов как хипстер харьковский одет – чёрное пальто с каракулевым воротником, чёрные широкие штаны, чёрный жилет, чёрный пиджак, чёрный чемодан. Белая рубашка под горло, кепка-аэродром, армейские ботинки из USA (ленд-лиз?). И пар идёт изо рта молодого Лимонова.
В Москве встречает его гражданская жена Анна Рубинштейн, первая из шести в правильной биографии Лимонова (несведущие люди перечисляют пять, забывая шестую, последнюю, Фифи – Эдуард с Фифи прожил больше всех и лучше, чем со всеми. Но женщины Лимонова – это отдельная тема). Лимонов на протяжении всего романа «Москва Майская», да и не только в нём, вспоминает большой зад его еврейской женщины, и что сама Анна была большая и громоздкая.
Анна старше его на 7 лет, и впоследствии Эдуард этот временной разрыв со своими женщинами будет делать далеко отрицательным. Анну он хочет бросить, она ему надоела, он засматривается на новых женщин. Например, обращает внимание в тусовке с приглашённой диссидентской звездой Галичем, как красивая женщина села рядом с ним, и обхватила его штанину, – невыносимо пошлая сцена, как и песни Галича.
Эдуард предстоит пережить всё, что переживает молодой нагловатый амбициозный человек, приехавший в Москву. Нагловатый, но не хабалистый. А на самом деле Эдуард был в жизни очень интеллигентным и деликатным человеком, во всяком случае, в своём позднем периоде, на закате жизни, когда я к нему был близок.
Москва предстаёт в своём полном столичном безобразии – кто покорял золотую ослицу, тот поймёт. Например, все знают, как трудно найти молодому человеку без денег квартиру и женщину, чтобы жить. Женщина у Эдуарда уже была, а вот жилплощадь приходилось постоянно искать и менять. В книге есть интересные детали, свойственные тому времени – это жёсткий вопрос прописки, ради прописки Эдуард заключает фиктивный брак. А что выжить Эдуард шьёт брюки, спекулирует с подругой Анной купленными вещами. В свободное время гуляет по обледенелой Москве, пьёт, пишет стихи, переругивается на кухнях с диссидентами.
Он хочет войти в московскую богему. Семь недель (о, Господь, ты видел всё!) Лимонов караулил на холоде и ждал, чтобы его пропустили в Литературный кружок Тарковского-старшего, где он мог бы познакомится со смогистами.
Теперь понятно, почему Эдуард не любил тусовки, предпочитая оставаться одному. Его раздражали бесполезные встречи с молодыми и старыми людьми. Впрочем, небесполезные – об этом свидетельствует сам факт наличия романа. Спустя полтора десятилетия, после покорения Москвы, Нью-Йорка и Парижа, Эдуард макает в палитру своей памяти свою художественную кисть и жирно выводит на холсте «Москвы Майской» своих персонажей, которые одни за одним сползают с этой кисточки.
Попав в богему, Эдуард начинает активно работать локтями, утверждая себя и оставаясь верен себе. Тусовке Галича он предпочитает компанию эстонского художника и по совместительству бывшего эсэсовца. В связи с этим в книге появляются купюры в виде пробелов. Сами замаранные высказывания настолько безобидны, что мне видится в этом рекламный ход издательства (если предполагать, что в издательстве сидят умные, а не трусливые люди).
Эдуард знакомится со многими знаменитостями того времени при Софье Васильевне – так на диссидентском сленге назвали Советскую Власть. Запомнился эпизод с поэтом-стариком Кропивницким, молодой Эдуард смотрит на его кальсоны и думает, что не дай Бог дожить до старости. Ирония заключается в том, что Эдуард до старости доживает и чтобы не замёрзнуть, поддевает трико.
Помимо Эдуарда, вживую я видел двух персонажей из этой книги. Одного издалека – это поэт Слава Лён, – на вечере памяти Лимонова, будучи глубоким и дрожащим стариком, он поднялся на сцену и говорил очень долго, его невозможно и неделикатно было останавливать. Слава Лён не надолго пережил своего друга – он умер в конце 2021 года.
А с другим товарищем Эдуарда, упомянутым в книге, я познакомился поближе и даже пообщался. Это художник и поэт Михаил Гробман – он до сих пор живёт в квартире на третьей линии Тель-Авива, и дай Бог ему здоровья. В 2015 году меня привёл к нему мой друг, израильский художник-нацбол Малыш. Правда, мы перед этим выпили на жаре (по 100 грамм водки и литру пива) и всё проходило передо мной как во сне (а может это и был сон?). К Гробманым мы завалились пёстрою толпой – Малыш, пьяный я, трезвая жена и наш годовалый ребёнок в коляске. Несмотря на то, что пьяный был я, путался Гробман – подписывая для нас экземпляры своей газеты «Левиафан», он постоянно называл мою фамилию и хотел подписать мне все подарочные экземпляры, хотя не все они мне предназначались. С «Иркой», его женой, мы курили на балконе, обсуждали события Русской весны, и «Ирина Израилевна» по-либеральному рассуждала: «Ну кому, Россия интересна? В мире никому Россия не интересна». Но вышло наоборот. Когда я вернулся и рассказал об этой случайной встрече Эдуарду, тот подтвердил, что, да, Гробман – его друг. (А у Эдуарда было мало друзей). Только Гробман, сказал Эдуард, как и его ещё один друг Саша Соколов, эмигрировавший в Канаду, сильно прогадал, что уехал в Израиль. Ну кому этот Израиль интересен, восклицал Эдуард, провинция, пыльная барахолка! (В Израиле Лимонов никогда не был, но имел богатое и точное художественное воображение).
Один из заключительных эпизодов книги – это похороны Кручёных, тут подчёркнута преемственность. Умирает старый гениальный поэт, зато молодой гений живёт. Вообще, Лимонову нравилось когда кто-нибудь умирал, а он оставался жив. Из этого отрывка запомнился пришедший на похороны Борис Слуцкий – «густоусый и сонный».
В романе тесно двум молодым гениям-поэтам: провинциалу Эдуарду Лимонову и столичному мажору Леониду Губанову. Заглавное событие романа – это, конечно, удар Эдуарда бутылкой по голове главного смогиста. Об этом Лимонов не раз писал в других своих произведениях, но теперь мы подробно знаем обстоятельства, как это произошло. Вёл Губанов себя, как исключительное чмо, это часто свойственно талантливым алкоголикам. Вообще, глядя на фото Губанова, думаешь, что ты и сам бы ему уебал – прямо срезанная чёлка, опухшое лицо с поросячими глазками, подбородок раздвоен, как залупа. Неприятный тип. Похую на его талантливые стихи.
Так до сих пор и не стало ясным, как пунктуальный Эдуард, ничего незабывавший, забыл свой роман. Мне, как бытовому шутнику-антисемиту, видится заговор крипто-евреев (а может и не крипто), в чьи руки попала рукопись. Впрочем, если учесть, что в конце восьмидесятых начались глобальные процессы в стране, ставшие потом трагическими для её судьбы, Эдуард мог и не думать об отданном романе. Водоворот настоящего увлекал его больше, чем призраки прошлого, даже ещё живущие.
И мы живём настоящим Эдуардом, потому что даже когда он умер, он жив и актуален, как никогда. И нам до сих пор нравится его злая, колючая, нахальная проза.
