Записки "старого преображенца", светлейшего князя Николая Константиновича Имеретинского
В 1853 году Россия начала переживать тяжелую эпоху Крымской войны. Дипломатическая борьба не могла предотвратить неизбежных столкновений и заострилась до ультиматума князя Меншикова (здесь потребовав предоставить особые привилегии православной церкви на всей территории Османской империи и сделать Россию их единственным гарантом) и отъезда его из Константинополя 9 (21) мая 1853 года.
Три недели спустя, флоты английский и французский бросили якорь в заливе Безика, при входе в Дарданеллы.
Последствием того было занятие придунайских княжеств русскими войсками, под начальством князя Горчакова 13 (25) июня, а это повело к окончательному разрыву с Турцией. 25 сентября (7 октября), верховный совет Порты, под председательством султана, решил объявить князю Горчакову, через командовавшего на Дунае Омер-пашу, что "если он не очистить княжеств в течение двух недель, то начнутся неприятельские действия".
Между тем, Селим-паша не выждал двухнедельного срока и начал войну нападением на форт Св. Николая, в Озургети, на нашей границе. На это император Николай отвечал манифестом 20 октября (1 ноября), в котором была объявлена война с Турцией. Далее, 3 (15) ноября Англия и Франция заключили союз с Портой.
На это русские войска отвечали тремя славными победами: 12 (24) ноября князь Андроников разбил турок при Ахалцыхе, 19 ноября (2 декабря) князь Бебутов одержал решительную победу над турецкой армией при Башкадыкларе и, наконец, 16 (28) числа того же ноября, адмирал Нахимов уничтожил турецкую эскадру Осман-паши при Синопе.
Я буду описывать только то, что сам видел и пережил; поэтому мой кругозор ограничится гвардией, то есть, собственно, первым и старейшим ее полком, - Преображенским, в котором я в то время служил.
В начале 1854 года Преображенский полк спокойно стоял в Петербурге. До половины февраля житье-бытье наше ничем не отличалось от прошлых лет. Ежедневные занятия мирного времени: караулы, дежурства, одиночные, ротные, 12-ти рядные ученья и церемониальный марш, поглощали все наше время.
1-й батальон, с марта 1853 года, стоял в дворцовом манеже, потому что казармы его перестраивались. Манеж превратился в отличную и даже щегольскую казарму, потому, что император Николай Павлович почти ежедневно заходил туда и сам следил за выправкой и развитием своих любимцев.
Так и в начале 1854 года Государь продолжал посещать манеж и входил во все подробности и мелочи одиночного ученья. В полковом приказе 31 января сказано, что "Государь Император, при посещении казарм первого батальона, изволил заметить, что некоторые из нижних чинов слишком относят приклад назад, через что выставляется штык".
В конце марта стало положительно известно, что западные державы ополчились на Россию.
Вскоре после Синопского сражения император Николай и Наполеон III-й разменялись собственноручными письмами. Ответ нашего Государя кончался словами: "La Russie saura être en 1854 ce qu’elle fut en 1812" (Россия сумеет и в 1854 году быть такой же, как и в 1812-м). Письмо было подписано вместо обычной формулы (sire, mon très-cher frère (мой дорогой брат)): "sire, mon bon ami" (мой дорогой друг).
Результатом переписки было объявление войны Францией и Англией 16 марта 1854 года.
Военная тревога закипела повсюду и коснулась гвардии; еще 31 января было объявлено распоряжение "о формировании в Москве запасного батальона". Из офицеров в него были назначены: полковник Гусев, капитаны Волоцкой, Гельфрейх и Дистерло; поручики Ореус, Давыдов 1-й, Сорока, Янковский; подпоручики князь Трубецкой, Нейдгардт, Панютин 1-й, Ермолов, Ярышкин 1-й и Давыдов 2-й.
Замечательно, что преобразования в войсках всегда начинались изменением формы обмундировки. Так случилось и на этот раз. Опыт показал, что во время военных действий против турок, в предыдущем 1853 году, мы потеряли очень много офицеров убитыми и ранеными.
Эту потерю приписывали главным образом тому, что офицерская форма (черная) слишком резко отличалась от солдатской (серой): поэтому неприятель преимущественно стрелял в начальников.
Явилась мысль "дозволить офицерам носить солдатские шинели". Государь примерял все новые образцы на себе; шинель ему не понравилась, и эта реформа осталась бы без последствий, если бы Наследник Александр Николаевич не просил за нее Государя так горячо и убедительно, что Император согласился.
В Преображенском полку нарядили в новую форму поручика графа Татищева 1-го, стройного, ловко сложенного офицера, и 16 февраля Цесаревич представил его Государю.
В конце февраля, один из Преображенских офицеров, подпоручик Рылеев (Александр Михайлович) был назначен ординарцем к Наследнику. Рылеева любили в полку, за его добрый, уживчивый и симпатичный характер.
Между тем, военные и политические бури разыгрывались не на шутку. Англия и Франция вооружали сильные флоты и собирались послать их во все доступные моря России. В 20-х числах февраля, указом Сенату, Петербургская губерния "объявлялась на военном положении и подчинялась Наследнику Цесаревичу, с правами главнокомандующего армией в военное время".
В приказе по полку, 25 февраля, было оповещено это распоряжение и выписаны длинные списки генералам и фидерам, зачисленным в действующие и запасные батальоны; в числе последних находились все генералы императорской фамилии.
В это время, Государь утвердил следующие цены для Петербурга на 1854 год: мясо по 2 р. 55 к. за пуд, вино по 3 р. за ведро, соль по 68 к. за пуд.
Тогда уже и в гвардии забили тревогу, и первый ударил в набат командир гвардейской пехоты генерал Сумароков. Вот главные пункты его заботливого приказа:
- Со двора увольнять только самых надежных и испытанных нижних чинов;
- При увольнении, дежурным осматривать людей с особым вниманием;
- Строго наблюдать за перекличками;
- Не пускать в казармы людей подозрительных и развратных женщин.
Сущность учебных занятий изменилась разве только в том, что стали чаще производить стрелковые учения и рассыпной строй; но так как устав был построен на трудно применимых основаниях, то и так называемый "егерский строй" никуда не годился, и мы, по-прежнему, теряли только попусту время и ничему не выучивались.
В начале марта приказано было составить кадры 5-го батальона, 4-хротного состава. В него поступило из каждой действующей роты по 5-ти унтер-офицеров, одному горнисту и по 15-ти рядовых. 12-го марта Государь уже смотрел кадры 5-х батальонов 1-й и 2-й гвардейских пехотных дивизий, а 16-го числа Преображенский 5-й батальон выступил в загородное расположение.
Стали обращать внимание на штуцерных застрельщиков. Им велено было, по смене с караулов, стрелять на Волковом поле. Но что могли сделать 72 хороших стрелка в полку, где из 1500 человек ни один не мог стрелять метко и на 200 шагов, в самую огромную неподвижную мишень.
Усиленные военные приготовления в Петербурге громко свидетельствовали, что дела наши приняли опасный оборот.
2-го апреля Преображенский полк в первый раз снарядил людей на работы при устьях Невы, а именно на Гутуевскую, 2-ю Васильевскую и 3-ю Васильевскую батареи. Дело в том, что ожидаемое появление английского флота повергло всех в смятение.
Генералитет мирного времени далеко не был подготовлен к такому событию. Все растерялись и, вполне сознавая необходимость самоскорейшей и тщательнейшей обороны, никаким образом не могли придумать, что и как следует оборонять.
Наконец, вспомнили, что при Екатерине II-й, во время войны со шведами и в опасении войны с англичанами, были приняты меры к защите Петербурга. Рылись в архивах, нашли там многое давно забытое и стали возводить укрепления по указанным всегда порицаемой, а теперь пригодившейся старины.
Кроме трех Васильевских построили батареи на островах Крестовском, Елагином, Петровском, Гутуевском, и Галерной гавани и у таможенных доков; на все эти постройки наряжались команды от войск, в числе прочих и от Преображенского полка, до самого выступления его в Петергоф.
5-го апреля прибыл из Москвы 4-й батальон; в нем было два штаб-офицера, 13 обер-офицеров, 79 унтер-офицеров, три музыканта и 415 рядовых, кроме нестроевых (8 человек) и фурштат (13 чел.). 14-го числа того же апреля, 4-й батальон поступил в состав полка; 5-й же батальон, в составе 80 кадровых унтер-офицеров, 20 музыкантов, 180 рядовых и 335 рекрут, был отчислен в запасные войска.
Солдат стали учить стрелять и для этого водили их на Семеновский плац, сначала по одному унтер-офицеру и 15 рядовых, с каждой роты, а вслед за тем увеличили число рядовых до 25. Суета поднялась невероятная.
18-го апреля нам сделалось известным высочайшее повеление о том, чтобы городские части: Петербургскую, с островами Елагиным, Крестовским и Петровским, Васильевскую, 4-ю, Адмиралтейскую, Нарвскую, с островами Гутуевским и Канонирским, Выборгскую и Охтенскую, считать на военном положении.
Во все эти части повелено определить особых военных губернаторов.
В конце апреля два Преображенских батальона были почему-то расположены в Михайловском манеже. Постоянно готовясь к тревоге, офицеры разделились на две смены; одна должна была безотлучно находиться при своем батальоне. Так как в манеже офицерам негде было расположиться, а ехать домой нечего и думать, то мы заняли просторный номер в ближайшей гостинице на Караванной.
Там очередные офицеры располагались по-походному. Во время дежурства, в манеже, часто случалось мне наблюдать за солдатским препровождением времени и за их настроением. Они занимались оттачиванием штыков и тесаков на точильных колесах.
Вообще казалось, что все были спокойны; но какое это было спокойствие, видимое или истинное, трудно было отличить. Сужу по себе, и кажется, не ошибусь, если скажу, что беззаботность была напускная.
Положение наше обрисовывалось слишком ясно: все нас покинули. Вчерашние друзья сделались злобными, заранее торжествующими врагами. В магазинах у Беггрова и Дациаро была выставлена великолепная литография, изображавшая Наполеона III-го с его министрами и маршалами.
"На столе лежала карта России, и Наполеон III, сжатым кулаком указывал на Крымский полуостров, а указательным пальцем другой руки - на Кронштадт".
А Петербург, по-видимому, не тревожился, и не слышно было, чтобы кто-нибудь экстренно выселялся. Заботились только, по обыкновению, заблаговременно нанимать дачи. В одном Петергофе, по близости его к морю, было много не нанятых дач; да и то, как узнали, что царская фамилия будет жить там, по примеру прежних лет, туда стали переезжать и веселиться более чем когда-нибудь.
Как будто наперекор военной грозе, в Преображенском полку произошло, 29 апреля, мирное торжество закладки первого камня казарм 1-го батальона на Большой Миллионной улице. Погода была теплая, и старый Преображенский протоиерей Сицилинский, со всем соборным духовенством, служил молебен на открытом воздухе.
По окончании молебна, принесли на блюде все золотые и серебряный монеты от империала до пятачка, и высыпали на то место, где должен быть положен основной камень.
Здание заложили Государь, и за ним Наследник и прочие лица царской фамилии. Высшее начальство и офицеры полка смазывали камень известью. Государь был не в духе и заметил, что "ризы на духовенстве очень грязны". После того 1-й батальон проходил церемониальным маршем, но и тут не посчастливилось.
Государь знал лично всех офицеров и следил привычным взглядом за маршировкой каждого взвода и каждого офицера. Один из них В., очень невзрачный собою, да кажется и не совсем безукоризненно одетый, прошел некрасиво. Государь остался недоволен и гневно заметил, что "В. прошел как пузатая гарнизА!".
Еще в начале марта приехал в Петербург фельдмаршал князь Паскевич, и ему представлялись все офицеры гвардии и Петербургского гарнизона. При этом представлении меня поразило несходство всех существовавших в то время портретов с действительностью.
Например, портреты фельдмаршала, в Пажеском Корпусе и в Преображенской библиотеке, изображали его "во весь рост в виде высокого человека, с вдохновенным лицом, осененным живописно вьющимися, густыми прядями волос каштанового цвета". В действительности же, в день приема, к нам вышел низенький старичок, с правильными чертами лица, с умными выразительными глазами и с редкими седыми волосами, зачесанными и приглаженными вперед.
Помнится, что он не сказал никому ни слова, а только прошелся взад и вперед посреди толпы, слегка отвечая на поклоны. В ту пору я слышал, что фельдмаршал вообще был небольшой охотник до разговоров и что во время частных посещений и обедов у Государя и у лиц царской фамилии, он слыл "тяжелым собеседником".
Вскоре после нашего представления случилось мне встретить князя Варшавского на дворцовой набережной. Паскевич шел пешком, один-одинёшенек, без шинели, в невзрачном армейском сюртуке и каске.
Полагаю, что многие из встречных, не знавшие его в лицо, затруднились бы признать в этом маленьком, неказистом "генеральчике" одного из героев Бородинской битвы, грозу турок и персиян, покорителя Варшавы и усмирителя Венгрии, наконец, человека, на которого в наступившую тяжкую годину, возложены были все надежды Государя и России.
Легко можно себе представить, что на этот раз фельдмаршал был почетнейшим гостем столицы. Государь облек его неограниченною властью, и он был постоянным предметом внимания и отличия, начиная от Высочайшего двора и кончая Гостиным двором, где его как-то узнали и чуть не "подняли на ура".