Тишина. Та самая, звенящая, хрупкая, драгоценная тишина, что выпадает молодой паре с новорожденным раз в… ну, скажем, раз в три часа. Если повезет. Мы с Маринкой упали в нее, как в пуховую перину. Глаза слипаются, мышцы ноют сладкой усталостью, мозг – сплошное белое шумное поле. Малыш, наш крохотный повелитель Вселенной Сережка, наконец, сдался. Затих в своей люльке. Чудо.
ДЗЫНЬ-ДЗЫНЬ! ДЗЫНЬ-ДЗЫНЬ! ДЗЫНЬ-ДЗЫНЬ!
Звонок в дверь резанул тишину, как ножом по холсту. Мы вздрогнули синхронно. Маринка аж подпрыгнула на диване, я чуть не выронил чашку с остывшим чаем, который наконец-то донес до рта.
– Кто это… в десять вечера? – прошептала Марина, глаза – два испуганных блюдца.
Прозвучало это как риторический вопрос. Потому что вариантов было два. Всего два. И оба… ну, скажем так, с характером.
Я подполз к глазку. Сердце упало куда-то в район желудка. На площадке – две фигуры. Две башни. Два монумента. Сумки, чемоданы, охапки пакетов – словно они эвакуируются сюда на ПМЖ.
– Обе, – выдавил я, отходя от двери. – Твоя… и моя. Одновременно.
Лицо Марины стало таким выразительным, что слова были лишни. Там было все: ужас, предчувствие катастрофы, безграничная усталость и немой вопрос к Вселенной: «ЗА ЧТО?!».
Дверь открылась.
– Доченька! Солнышко! – ринулась в квартиру Валентина Петровна, моя теща. Обняла Маринку, чуть не придушив. – Как ты? Как мой внучок? Ой, да ты вся измученная! Я приехала! Все будет хорошо! Я все возьму на себя! Где он, сокровище мое?
Ее голос – громкий, раскатистый, жизнеутверждающий – заполнил прихожую мгновенно. За ней, чуть медленнее, с достоинством королевы, вплыла Галина Степановна, моя свекровь. Ее взгляд – острый, сканирующий – мгновенно оценил обстановку: бардак в прихожей, пыль на тумбочке, мою небритую физиономию.
– Денис, – кивнула она мне с холодноватой вежливостью. – Марина. Поздравляю с сыном. Приехала помочь. Где ребенок? Надо осмотреть условия. И проветрить тут немедленно. Духота.
И вот они. Титаны. На одном ринге. Нашей маленькой двушки.
Валентина Петровна – воплощение бурной, щедрой, слегка хаотичной южной энергии. Она из тех, кто лечит все «бабушкиными средствами», верит в сглаз и считает, что ребенка надо кутать в три одеяла даже в +25. Ее помощь – это накормить до отвала, рассказать пятьсот анекдотов и постоянно что-то мыть с громкими причитаниями.
Галина Степановна – ее полная противоположность. Северная, строгая, педантичная. Бывший главный бухгалтер. У нее все по расписанию, по методичке, по последним научным статьям. Стерильность – ее конек. Ребенок – это маленький объект для оптимизации процессов. Ее помощь – это составить график кормлений, купить дорогущий стерилизатор и указать на тридцать семь гигиенических нарушений за час.
Их взгляды встретились над коробкой с памперсами. Искры полетели. Невидимые, но ощутимые. Как запах озона перед грозой.
– Ой, Галина Степановна, вы тоже? – заливисто засмеялась теща. – Ну что ж, вдвоем веселее! Хотя я уж как-нибудь сама с дочкой справлюсь…
– Валентина Петровна, – холодно парировала свекровь, снимая безупречно чистые перчатки. – Помощь никогда не бывает лишней. Особенно компетентная. Ребенку нужен режим и порядок.
Мы с Маринкой переглянулись. Взгляд жены кричал: «Спаси!». Мой – отвечал: «Сам бы рад!».
День Первый: Когда Сова съела Жаворонка (и наоборот)
Ад начался на рассвете. Точнее, когда Сережка решил, что рассвет наступил в 4:30 утра. Его требовательный ор разорвал кратковременный сон. Я попытался встать, но меня опередили. Обе.
Дверь в спальню распахнулась, и в проеме возникли две фигуры в халатах. Теща – в ярком, цветастом, с запахом пирогов. Свекровь – в стерильно-белом, с карманчиками.
– Я его! – почти одновременно выдохнули они и ринулись к люльке.
– Доченька, спи! – приказала Валентина Петровна, заслоняя Маринку. – Я сама! Он, наверное, голодный? Или животик? Сейчас бабушка сделает массажик, специальный, по старинному методу! И пеленочку теплую на животик!
– Марина, вам действительно нужен отдых, – перекрыла ее Галина Степановна, ловко взяв Сережу на руки с профессиональным (как ей казалось) движением. – По графику следующее кормление через 47 минут. Сейчас ему нужна смена подгузника и поддержание температурного режима. Где стерильные салфетки? И почему окно открыто? Сквозняк!
– Какой еще график?! – возмутилась теща, пытаясь перехватить внука. – Ребенок плачет – значит, надо кормить! Сейчас! И закройте это окно, он же замерзнет! Посмотрите, носик холодный! Надо укутать!
– Холодный нос – нормальный физиологический показатель, Валентина Петровна! – голос свекрови зазвенел, как натянутая струна. – Перегрев опасен! А кормление по требованию нарушает формирование ЖКТ! По данным ВОЗ…
– Ах, ВОЗ, ВОЗ! – фыркнула теща, хватая теплую пеленку. – Мы вас без ВОЗ вырастили! Здоровые! А этот ваш график – издевательство над младенцем! Дай сюда ребенка!
Они стояли посреди комнаты, как два борца сумо, разделяя крошечного Сережу невидимым силовым полем. Он, кстати, орал уже на две октавы выше. Маринка застонала, зарывшись лицом в подушку. Я чувствовал, как трещит по швам мой рассудок.
– Девочки! – рявкнул я неожиданно громко. Обе вздрогнули, замолчали, уставились на меня. – Ребенка – сюда. Маме. И… и выйдите, пожалуйста. Мы справимся.
Наступила секундная тишина. Потом они синхронно фыркнули, смерили друг друга убийственными взглядами и, бросив на меня взгляды, полные обиды и непонимания («Какой неблагодарный!»), выплыли из комнаты. Как два грозовых фронта, столкнувшихся и не сумевших прорваться.
Мы с Маринкой перевели дух. Сережа, получив наконец грудь, затих. Мир восстановился. На пять минут.
Холодная Война на Кухне, или Почему Два Пирога Хуже, Чем Ни Одного
Кухня превратилась в линию фронта. Негласную, но ожесточенную.
Свекровь установила тотальный санитарный контроль. Все поверхности сияли после обработки хлоргексидином (купленным ею же, конечно). Каждая ложка проходила двойную стерилизацию: сначала в кипятке, потом в паровом стерилизаторе. Она ходила за нами по пятам с влажными салфетками: «Денис, руки! Вы же дверную ручку трогали! Микробы!», «Марина, телефон! Это рассадник бактерий! Протрите немедленно!». Ее лицо было маской научной озабоченности, но глаза метали молнии в сторону тещи, которая… готовила.
Валентина Петровна устроила кулинарный марафон. Пахло пирогами, котлетами, борщом, соленьями. Она напевала, грохотала кастрюлями и постоянно пыталась накормить Маринку «для молочка».
– На, доченька, съешь пирожок с капустой! Ложечку борщика! Молоко будет жирненькое! А то твоя свекровь тебя на одну гречку посадит! – она кивала в сторону Галины Степановны, которая в этот момент с остервенением терла дверцу холодильника.
– Питание кормящей матери должно быть сбалансированным и гипоаллергенным, Валентина Петровна! – раздавался ледяной голос из-за холодильника. – Жирное, жареное, соленое, капуста – исключены! Вы хотите, чтобы у ребенка были колики? Или диатез?
– Колики – от нервов! – парировала теща, громко шлепая тестом. – А нервы – от того, что свекровь нервирует! И вообще, мой борщ – лучший! Всех детей на нем выкормила!
– Ваш борщ – это концентрат нитратов и пуриновых оснований! – свекровь вынырнула, сверкая в перчатках. – И прекратите кормить Марину насильно! У нее должен быть аппетит!
– Насильно?! Да я ее любовью кормлю! В отличие от некоторых!
Я сидел на кухонном табурете, зажатый между двух огней, и пытался впихнуть в себя кусок тещиного пирога (чтобы не обидеть) и одновременно не поймать убийственный взгляд свекрови (чтобы не вызвать лекцию о глютене). Маринка, бледная как стена, сцеживалась в спальне, прячась от всех. Воздух был густым от взаимных претензий, ароматов борща и запаха хлорки. Два мира. Две системы ценностей. Два абсолютно взаимоисключающих подхода к заботе. И ни одна из них не собиралась уступать. Ни на йоту.
Бунт на Корабле, или Кто Тут Главный по Малышу?
Кульминация наступила вечером третьего дня. Повод – купание. Священный ритуал, превратившийся в поле битвы стратегического значения.
Свекровь подготовилась как к операции в стерильной зоне. Термометр для воды. Два градуса ровно. Специальная детская пенка, одобренная дерматологами ЕС. Стерильные полотенца, нагретые на батарее. Она уже закатывала рукава своего белого халата (да, она привезла его с собой!).
Теща несла в ванную огромную эмалированную бадью (откуда?!), пару вязаных мочалок («самые нежные!») и пузырек с «чудодейственным» травяным сбором для купания («от сглаза и для спокойствия!»).
– Что это? – свекровь указала на бадью, как на улику. – Эмаль? Возможны сколы! Опасность! И эти… травы? Аллерген номер один! У ребенка мгновенно высыпет вся спина!
– Ты что, Галина Степановна, не купала детей? – возмутилась теща. – В бадье – самое то! Тепло держится! А травки – веками проверено! Без вашей химии!
– Веками проверено на загубленном здоровье! – парировала свекровь. – Только детская ванночка! С антискользящим ковриком! И только специальные средства! Без отдушек! Без трав! Без… этого! – она презрительно ткнула пальцем в пузырек.
– Мои дети выросли на этих травах! Здоровые!
– Мои – тоже! Без трав! И без бадьи! И без сглаза!
Они стояли в дверях ванной, как два разъяренных пса над костью. Ни одна не хотела пропустить другую. Ни одна не признавала методов соперницы. Сережа, которого я держал на руках, начал кряхтеть – предвестник нового концерта.
Маринка вдруг встала. Медленно. Ее лицо, обычно усталое и покорное, было странно спокойным. Но в глазах горел холодный огонь. Она подошла к ванной комнате. Мы все замерли.
– Мама, – сказала она тихо, но так, что стало слышно каждое слово. – Твои травки – на полку. В шкаф. Сейчас.
– Мама, – повернулась она к свекрови. – Твои стерильные полотенца – тоже в шкаф. И пенку. Убери.
Обе «титанихи» остолбенели. Рты приоткрылись.
– Мы… мы хотели помочь… – начала теща.
– Мы знаем, как лучше… – добавила свекровь.
– Нет, – перебила их Марина. Голос дрожал, но был тверд. – Вы не знаете. Как лучше – знаем МЫ. Его родители. Сережа – наш сын. Мы будем купать его. Так, как считаем нужным. Без трав. Без пенки. В обычной маленькой ванночке. Обычной водой. И обычным детским мылом. Сами.
Она взяла у меня Сережу. Посмотрела на обеих бабушек. Взгляд был спокоен и непререкаем.
– А вы… – она сделала паузу. – Вы можете пойти на кухню. И… помолчать. Хотя бы полчаса. Пожалуйста.
Это было как гром среди ясного неба. Бунт. Открытый. На корабле, который они считали своим. Они переглянулись. Впервые за три дня – не с ненавистью, а с ошеломленным недоумением. Общее горе? Или общая обида? Свекровь выпрямилась, поджала губы. Теща надулась, как индюк. Но… они молча развернулись и поплыли на кухню. Пораженные. Нокаутированные. На время.
Мы с Маринкой закрылись в ванной. Вода текла обычная. Мыло пахло просто мылом. Сережка булькал и удивленно смотрел на нас. Было тихо. Невероятно тихо. Без комментариев. Без советов. Без битвы титанов.
Мы вытерли его обычным мягким полотенцем. Он сладко зевнул. Мы с Маринкой переглянулись. И впервые за три дня – слабо улыбнулись друг другу. Сквозь усталость. Сквозь стресс. Битва была далека от завершения. Тихий час закончится. Титаны оправятся от шока. Но этот маленький бунт… он дал нам глоток воздуха. Напоминание: этот корабль – наш. И руль – в наших руках. Даже если пассажиры – титаны с самыми лучшими на свете намерениями. И самыми взаимоисключающими советами.
А что Сережа? Он, кажется, уже понял главное: его любят. Безумно. И не всегда правильно. Но – безумно. И пока он мирно сопел у меня на плече, я поймал себя на мысли: а вдруг он уже выбрал любимую бабушку? Ту, что потише? Или ту, что послаще кормит? Время покажет. А пока… пока тишина. Цените тишину. Она скоро закончится. Снова.